К вопросу о зарубежной историографии по национальной политике советской России в 20-30-е гг. XX века

Е.К. Минеева,

доктор исторических наук, профессор

кафедры отечественной истории

ФГБОУ ВПО «Чувашский государственный

университет имени И.Н. Ульянова,

РФ, г. Чебоксары

К вопросу о зарубежной историографии по национальной политике советской России в 20-30-е гг. XX века

С распадом СССР в 1991 г. усилилось внимание зарубежных исследователей к национальной политике советской власти. Однако несколько слов по истории вопроса. Если в 1920-е гг. началось формирование самого объекта исследования, то в 1940-е гг. (после второй мировой войны) оформилось одно из таких главных направлений зарубежной историографии, как советология. Отметим, что в 1920-1940-е гг. на ней сказывалось влияние эмигрантской литературы, хотя отношение самого Запада к этим работам было неоднозначным. Дело в том, что историки «русской белой эмиграции» (П. Милюков, А. Керенский, Ф. Дан и др.), как правило, выступали против национальной политики советской власти, иногда используя в качестве доказательств факты из истории народов регионов страны[1]. В то же время злобный антикоммунизм эмигрантов далеко не всегда приветствовался зарубежными историками.

Некоторых исследователей, например, Л. Троцкого, А. Заки Валиди трудно определить как отечественных или зарубежных. Политики, покинувшие советскую Россию, постепенно превращаясь в представителей зарубежья, так и не смогли изжить российского влияния. Поэтому можно согласиться с мнением Б.И. Поварницына, который предложил классифицировать эту литературу не по принципу разделения стран, а по научным школам, развивавшимся как в Российской империи, затем СССР, так и в странах, давших эмигрантам приют: либерально-кадетской, лево-коммунистической и т.д.[2] Острой критике эмигрантская литература, касавшаяся национального вопроса в стране Советов, подвергла установление административных границ внутри РСФСР, положение, которое широко использовалось советологами. Вероятно, одной из причин слабого освещения данного вопроса в отечественной историографии, связано именно с тем, что ему уделялось особое внимание в литературе зарубежья. Сознавая рациональное зерно в критических позициях, но, не имея возможности объективно высказаться на этот счёт (господствовала идея абсолютной правильности советской национальной политики), отечественные историки не актуализировали данную проблему.

Надо отметить, что в 1920-1940-е гг. крупных исследовательских работ зарубежной историографии было опубликовано немного (А. Ярмолинского, У. Бэтселла, Б. Хоппера, К. Ламонта и др.). В основном в них подчёркивался этнический характер федерации советского типа, а также приводились рассуждения об опасности проводившейся в Советском государстве коренизации[3]. Все историки отмечали руководство Коммунистической партией процессами, происходившими в СССР. В отношении партийных организаций на местах преобладавшим было мнение о том, что они не пользовались авторитетом у этнического населения. Холодная война усилила антисоветизм западной историографии, в которой (1950-1980-е гг.) господствовали взгляды Р. Конквеста, З. Бжезинского, Н. Хазарда.

В отличие от многих советологов, в работах Р. Пайпса, Э. Кара прозвучавшие идеи о зависимости национальной политики от политических процессов, происходивших в Советской стране, опирались на источниковый материал. Однако аргументированные ими выводы были восстановлены в литературе, лишь начиная с рубежа 1980-1990-х годов. С. Зеньковский обратил внимание на противоречивость установок государства, требовавшего при создании автономий в РСФСР придерживаться этнического принципа, и его реализацией на практике. Поэтому вывод исследователя о невозможности титульного народа влиять на политику автономии звучит с точки зрения современных исследований вполне объективно. Одним из характерных явлений западной литературы была попытка разделить национальную политику периода сталинизма на два этапа: коренизации и элементов демократии в ней (до середины 1930-х гг.) и русификации (до 1953 г.). Доминирующей в литературе 1940-1980-х гг. стала идея русского шовинизма через партийные органы власти. Интерес западных исследователей к Народному комиссариату по делам национальностей (Наркомнацу), претворявшего в жизнь в первые годы советской власти основные идеи нормативно-правовых актов в сфере национальной политики, был крайне незначительным, несмотря на внимание к личности Сталина.

Главный вывод западной историографии в отношении комиссариата связан с именем его наркома. Например, американский учёный С. Бланк рассматривал Наркомнац в качестве колыбели, вырастившей диктатора[4]. Сталин именно в этом учреждении провёл свой первый политический процесс против «врагов народа». В 1923 г. известный революционер, активный работник Наркомнаца Мирсаид Хайдаргалиевич Султан-Галиев был освобождён от всех занимаемых должностей, позже арестован и расстрелян в 1940 году[5]. События 1923 г. доказали, что будущие репрессии имели свои истоки уже в первые годы существования Республики Советов, а Наркомнац, возглавляемый Сталиным, использовался им для укрепления личной власти.

В то же время, мы погрешим против истины, если сведём роль Наркомнаца лишь к послушному орудию в руках наркома. Целый ряд факторов, в том числе даже редкое (не более 15 − 16 раз за все годы существования комиссариата) участие Сталина в заседаниях коллегии комиссариата свидетельствует об узости и тенденциозности взгляда американского исследователя. Но и в случае отхода от чисто формальной позиции, памятуя о том, что нарком оставался руководителем данного органа власти и реально его действующим лицом, не следует так однобоко оценивать многогранную деятельность наркомата. Существование особого института, «строптивого органа» в начале 1920-х гг., наоборот, начинало мешать укреплявшемуся во власти Сталину. Став в 1922 г. генеральным секретарем партии, он уже не нуждался в подобном учреждении, что и явилось одной из причин упразднения комиссариата.

В западной литературе 1990-2000-х гг. наметился отход от советологии, переход к объективному рассмотрению национальной политики советской власти (А. Каппелер, Э. Каррер д’Анкосс, С. Коэн, М. Малиа, Р. Сьюни). Открытие государственных границ России, расширение круга рассекреченных источников, возможность пользоваться ими непосредственно в архивах РФ обусловили данные перемены. Интересной в этой связи является монография профессора Венского университета Андреаса Каппелера[6]. По мнению самого автора, «эта книга является первой попыткой дать общую картину истории России как многонациональной державы»[7].

Прежде всего в отношении терминологической дискуссии по поводу нации он считает, что «это не вечный феномен, а продукт модернизации, у которого есть начало и, по-видимому, конец»[8]. Использовавшийся в работе фактический материал позволил учёному поставить ряд вопросов, ранее слабо освещавшихся в историографии, сделать новые выводы, например, об имперском характере как Российской империи, так и Советского государства. Особого внимания заслуживает взгляд профессора Венского университета на государственную задачу удержания власти и сохранения стабильности границ, вызывавшей потребность формирования пространства для развития отдельных этносов. Можно согласиться с историком в том, что империи были наднациональными и толерантными, что национальная политика советской власти в 1920-е гг. отличалась не запрограммированностью, а стремлением снять очаги напряжённости среди нерусских народов, отсюда – процессы коренизации, которые вынуждена была претворять в жизнь Республика Советов. Несмотря на достаточную источниковую базу, на которую опирался автор, вероятно, все же сказалось отсутствие, что совершенно естественно в данном случае, взгляда исследователя изнутри. Во второй половине 2000-х гг. Каппелер активно выступал с лекциями в России, в том числе вузах Республики Татарстан и Чувашской Республики. В последнее время, о чем свидетельствуют беседы с ученым в 2011 г., он намерен написать серьезный труд по такому национальному региону, каковым является Чувашия.

Во второй половине 1990-х – 2000-е гг. в западной литературе получило распространение направление, рассматривающее Советский Союз в качестве «империи позитивного действия» в противоположность господствовавшей ранее точке зрения на распад СССР как исторически неизбежный конец «Советской империи»[9]. Так, основываясь на теоретических концепциях Б. Андерсона, Э. Геллнера, Э. Хобсбоума, М. Хроха, специалисты по СССР Р. Брубейкер, Д. Лейтин, Р. Суни пришли к выводам о противоречивых последствиях конструирования социалистических наций, огосударствления этничности. Аргументированным, на мой взгляд, является вывод Т. Мартина о том, что советская власть, создавая автономии, поддерживая развитие национальных культур, проводила «масштабный и удивительный исторический эксперимент в управлении многоэтничным государством»[10]. Импонирует и взгляд С. Коэна, по которому отсталые республики подверглись модернизации во многом за счёт диверсификации экономики[11].

Таким образом, зарубежная историография по национальной политике советской власти в 1920-1930-е гг. свидетельствует о слабой изученности проблемы в целом и вопросов становления национально-территориальных автономий, деятельности в данном направлении советских институтов власти, в частности. Анализ показывает, что существует потребность в совместных между отечественными и зарубежными исследователями дискуссиях, поскольку взгляд на проблему извне и изнутри может способствовать дальнейшей ее объективной оценке. Рассматривать тему лишь в одном ключевом направлении, в свете декретирования автономных единиц и их институционализации, как в основном делалось в предшествующей отечественной литературе, в современных условиях явно недостаточно. К вопросам, требующим последующего осмысления в рамках интересующей проблемы, следует отнести: Наркомнац РСФСР и его национальные отделы, экономическое районирование и участие в них автономий, культурно-национальная автономия и административно-территориальное деление страны, установление административных границ автономных образований, процессы коренизации и политика советской власти по развитию этнотерриториальных групп в 1920 – 1930-е годы.