Филологические науки/ 7. Язык, речь, речевая коммуникация

Д.п.н. Глухов Г.В., Кириллова Т.В.

Самарский государственный экономический университет, Россия

Лингвофилософский аспект интраперсональной коммуникации через призму категорий “Я” и “Другой”

На протяжении всей своей истории лингвистика и философия концентрировали свои усилия на определении природы и сути человека. Многие представители современной философской антропологии склоняются к той точке зрения, что изучать человека нужно не только в его сущности, но и в его проявлениях. Данное положение обусловлено тем фактом, что сама сущность человека непознаваема, однако познание человека возможно через его деятельность, поступки, различные эмоциональные и психологические проявления. Основная деятельность, которая отличает человека от животного, – это его трудовая, интеллектуальная (в том числе мыслительная) и речевая деятельность.

Попытаемся взглянуть на семиотическую и лингвистическую природу человека, которая может проявляться как в речи произнесенной, используемой для повседневного общения с другими людьми, так и во внутренней речи в процессе интраперсональной коммуникации.

Чаще всего мы наблюдаем и изучаем произнесенную речь, речь, используемую человеком для повседневного общения с другими людьми. Результаты подобной речевой деятельности мы встречаем повсеместно: слышим по радио, видим в газетах и журналах, читаем в художественных произведениях, где необыкновенно ярко отражается культура определенного общества или целой эпохи.

Однако данный вид речевой деятельности обращен к “Другим” и обусловлен их присутствием. Соответственно, происходит подбор и обработка языкового материала и языковых форм для полного и правильного понимания “Другими” передаваемой информации.

Реальное общение неизбежно осуществляется на социальном фоне и детерминируется им. С момента своего рождения и на протяжении всей жизни человек контактирует с большим количеством разнообразных людей: родители, друзья, коллеги, просто незнакомые люди. Все они сосуществуют в данном социуме и являются носителями определенных ценностей, норм, правил, запретов и т.п.

С одной стороны, другие люди являются первоосновой для формирования личности, способной к саморефлексии, активной по отношению ко всем проявлениям бытия. С другой стороны, общение с людьми и пребывание в их обществе требует от индивида соблюдения существующих норм и накладывает определенный отпечаток. Происходит детерминация не только модели поведения, но и речевой деятельности. Таким образом, настоящая сущность человека оказывается завуалированной, спрятанной за маской социальных ролей.

Что же случится, если “Другие” исчезнут и вместе с ними исчезнет весь порядок и общественный строй, ими установленный? На этот вопрос, в частности, попытался ответить Мишель Турнье в своем философском романе «Пятница, или Тихоокеанский лимб» [Турнье 1992]. Его герой попадает на необитаемый остров. Сначала Робинзон не допускает и мысли о том, что ему придется здесь задержаться, но, осознав невозможность побега, он постепенно деградирует и теряет человеческий облик. Собрав последние силы и волю, Робинзон устанавливает для себя ряд правил: он обращается к трудовой деятельности, начинает вести дневник и принимает закон, по которому все мысли должны произноситься вслух. Герой просто боится, что со временем совсем забудет человеческую речь.

Робинзон пытается воссоздать привычный для него мир на необитаемом острове, однако порядок, созданный персонажем М. Турнье, граничит с абсурдом: «Я хочу, я требую, чтобы отныне все вокруг меня было вымерено, доказано, сертифицировано, математически высчитано, рационально» [Турнье 1992: 90]. Герой создает Палату мер и весов, Дворец Правосудия, пишет Уголовный кодекс и Хартию острова Сперанца. Сам Робинзон – то губернатор, то генерал, то пастор: своими разными «лицами» он будто старается населить остров, организовать привычный ему социум и образ жизни.

Иногда Робинзон смутно ощущает смехотворность установленных им правил: «Робинзону разом представилась вся тщетность его усилий, вся изнуряющая и очевидная бесцельность его созидания» [Турнье 1992: 155], но он не знает, как можно жить по-другому. Затем появляется Пятница – человек из другого мира. Сначала для Робинзона он просто дикарь. Робинзон пытается приобщить его к своему порядку и сковать рамками общественных норм. Но Пятница – другой! Он живет в гармонии с природой, его истинная сущность, в отличие от Робинзона, ничем не ограничена, не спрятана под различными масками. Постепенно Робинзон начинает чувствовать, что в нем просыпается “Другой”; тот “Другой”, который все это время был загнан глубоко в подсознание и не имел возможности проявить себя.

Робинзон сам рассуждает о проблеме “Другого” и “Других” в своем дневнике: «Мне кажется, что присутствие других людей – и их незаметное вмешательство во все существующие теории – есть веская причина путаницы и неясности в отношении познающего к объекту познания» [Турнье 1992: 121]. Герой также приходит к выводу, что «существуют две проблемы познания или, вернее, два вида познания, которые крайне важно четко различать и которые я, без всякого сомнения, продолжал бы путать, если бы не странная моя участь, подарившая мне абсолютно новый взгляд на вещи: познание через других и познание через самого себя» [Турнье 1992: 122].

Мишель Турнье отводит особую роль дневнику Робинзона: «Отныне он почти каждодневно раскрывал свой Log-book, чтобы внести туда не мелкие и крупные события своего бытия – не они его занимали! – но рассуждения, отражающие развитие его внутреннего мира…» [Турнье 1992: 64]. В дневнике героя отражаются все те духовные изменения, которые происходят с ним. Именно в дневнике Робинзон впервые признается себе, что чувствует, как в нем просыпается “Другой”. Следовательно, в дневнике отражается истинная сущность человека: он не скован присутствием других людей и дает возможность раскрыться “Другому” в себе.

Таким образом, другие люди и все общество в целом устанавливают определенные правила, которые приводят к тому, что человеку приходится подавлять в себе свою природную стихию. Он должен делать то, что делают другие, говорить то, что говорят другие, играть определенные социальные роли.

Учитывая все сказанное выше, считаем, что для выявления истинной сущности человека следует, безусловно, рассматривать ту речевую деятельность, которая не подвержена влиянию других людей, не детерминирована их присутствием.

Таким видом речевой деятельности является интраперсональная коммуникация. На наш взгляд, в рамках возможного лингвистического подхода дневниковые записи и акты интраперсональной коммуникации, представленные в художественных произведениях, могут рассматриваться как результат экстериоризации интраперсональной коммуникации. Именно в процессе интраперсональной коммуникации раскрывается истинная сущность человека, поскольку в данном случае она не столь детерминирована присутствием “Другого”. Будучи наедине с самим собой, в отсутствие других людей человек чувствует себя свободным, смело выражает свои мысли, чувства и ощущения, порой не заботясь об их четкой грамматической структуризации и семантической завершенности.

Следует заметить, что если интерперсональная коммуникация – это общение с “Другими”, окружающими меня, то интраперсональная коммуникация – это общение с “Другими”, живущими во мне и составляющими мою сущность.

Сознание человека сложно и многогранно, в нем живет несколько начал, несколько “Других”, составляющих единую сущность человека. Иногда говорят, что те или иные слова и поступки не могут принадлежать данному человеку, это сделал не он, а кто-то “Другой”, который может быть лучше или хуже меня, но он другой, хоть и живет во мне.

В определенный момент времени “Другой” начинает заявлять о своем существовании. Он стремится обратить на себя внимание, проявить себя. Одним из таких способов проявления будет общение. “Другой”, как и человек, жаждет общения, поскольку это его основной способ существования.

Попытаемся для себя ответить на вопрос – кто же этот мифический “Другой”. “Другой”, с которым общается человек, – это может быть то, что мы именуем словом “совесть”, “разум” или “душа”, доброе и милосердное начало или, наоборот, – злое, расчетливое и корыстное. “Другой” – самостоятельный субъект, который мыслит, имеет свою позицию и решительно отстаивает ее.

Попытаемся кратко проанализировать акты интраперсональной коммуникации, представленные в текстах англоязычной художественной прозы, попытаемся определить условия и мотивы, побуждающие к коммуникации, выявим специфику взаимодействия человека со своим внутренним миром и проследим, как в процессе данного общения проявляется и, в конечном счете, раскрывается истинная сущность человека.

Можно говорить о нескольких вариантах взаимодействия между “Я” и “Другим” в сознании человека и, соответственно, можно выделить несколько причин, побуждающих к интраперсональной коммуникации. “Другой” может быть простым слушателем, может выступать в роли собеседника, к которому обращаются за советом, может быть союзником, единомышленником и другом. Однако “Другой” может и противоречить, вступать в спор, конфликтовать, побуждать и убеждать человека изменить первоначальную точку зрения. Причем в данном случае “Другой” имеет четко выраженную позицию и последовательно ее отстаивает.

Приведенный ниже рис. 1 отражает возможные варианты взаимодействия между “Я” и “Другим”.

Х – другие теоретически возможные составляющие оппозиции “Я” « “Другой”

Рис.1. Варианты взаимодействия между “Я” и “Другой”

Достаточно часто акты интраперсональной коммуникации являются результатом непреодолимой тяги человека к общению в ситуациях, когда непосредственное общение невозможно. Так, мы можем наблюдать Робинзона, оказавшегося на необитаемом острове (Д. Дефо. Робинзон Крузо), или Миранду, заточенную в подвале (Дж. Фаулз. Коллекционер). Будучи изолированным от привычного окружающего мира и не имея возможности общаться, человек ищет собеседника в себе, начинает общаться сам с собой, иногда просто для того, чтобы не потерять человеческий облик. Испытывая потребность в живом общении, человек либо просто ведет беседу с собой и проговаривает все, что он видит, делает и думает, либо ведет дневник, который он наделяет качествами живого человека и делает его своим другом.

В романе Джона Фаулза «Коллекционер» вторая глава представляет собой дневник главной героини Миранды. Интересно отметить тот факт, что в своем дневнике каждую новую запись девушка начинает с даты, однако первая дата, 14 октября, стоит под вопросом, поскольку она не знает ее точно, а Клегг, чьей пленницей она является, целенаправленно держит ее в неведении.

October 14^th?

It’s the seventh night.

I keep on thinking the same thing. If only they knew. If only they knew. If only they new.

Share the outrage.

So now I’m trying to tell it to this pad he bought me this morning. His kindness. [Fowles 1998: 117]

Данный отрывок представляет собой первую страничку дневника Миранды. Она начинает вести дневник по нескольким причинам, одной из которых является желание выговориться, высказать всю боль и негодование, которые ее переполняют, и тем самым хоть немного облегчить свое физическое и душевное состояние. Можно заметить, что некоторые фрагменты дневника представляют собой вполне упорядоченное изложение различных событий и разговоров, которые имели место, а некоторые отражают хаотичный поток мыслей и переживаний. Именно в этом потоке героиня раскрывает свои страхи и истинные чувства. У Даниэля Дефо Робинзон Крузо, будучи на необитаемом острове, также ведет дневник, боясь просто разучиться говорить и потерять человеческий облик.

Таким образом, первый вариант взаимоотношений между “Я” и “Другим” в человеке, возникает в том случае, когда “Другой” становится равноправным собеседником, советником и выступает как вполне самостоятельный субъект общения.

Приведенный ниже акт интраперсональной коммуникации демонстрирует раздвоение сознания старика, когда он уже несколько дней находится в открытом море без еды и питья. Одна его половинка желает поразмыслить о том, что же такое грех, а другая постоянно перебивает, указывая на то, что это не его ума дело.

It is silly not to hope, he thought. Besides I believe it is a sin. Do not think about sin, the thought. There are enough problems now without sin. Also I have no understanding of it.

I have no understanding of it and I am not sure that I believe in it. Perhaps it was a sin to kill the fish. I suppose it was even though I did it to keep me alive and feed many people. But even everything is a sin. Do not think about sin. It is much too late for that and there are people who are paid to do it. Let them think about it. You were born to be a fisherman as the fish was born to be a fish. [Хемингуэй 2006: 75]

Достаточно часто внутренняя речь регулирует поведение человека в сложной жизненной ситуации, когда человеку необходимо принять определенное решение, посоветоваться с кем-то, разобраться в сложившейся ситуации или просто сформулировать свои мысли, придать им словесное оформление. В этом случае он обращается к своему второму “Я”. Считается, что истина рождается в споре. Также верным следует считать утверждение, что истина зачастую рождается в процессе общения.

Не зная точного ответа на волнующий ее вопрос, героиня романа Артура Голдена «Мемуары гейши» Саюри обращается к своему второму “Я” за советом. Автор становится ее равноправным собеседником, и вместе они находят ответ.

“I suppose I’m like a river that has come up against a dam, and that dam is Hatsumomo.”

“Yes, probably that’s true,” she said, looking at me calmly. “But rivers sometimes wash dams away.”

From the moment of my arrival in her apartment, I’d been wondering why Mameha had summoned me. I’d already decided that it had nothing to do with the kimono; … it was obvious to me they were rivals; why else would Hatsumomo have destroyed Mameha’s kimono two years earlier? No doubt Mameha had been waiting for just the right moment, and now, it seemed, she’d found it. She was going to use me in the role of a weed that chokes out other plants in the garden. She wasn’t simply looking for revenge; unless I was mistaken, she wanted to be rid of Hatsumomo completely.

“In any case,” Mameha went on, “nothing will change until Mrs. Nitta lets you resume your training.” [Golden 2005: 139]

Второй вариант взаимодействия между “Я” и “Другим” в человеке, обусловлен ситуацией, когда “Другой” выступает в качестве разумного начала, которое поучает и наставляет героя.

After I had eaten, I tried to walk, but found myself so weak … . As I sat here, some such thoughts as these occurred to me.

What is this earth and sea, of which I have seen so much? Whence is it produced? And what am I, and all the other creatures, wild and tame, human and brutal, whence are we? Sure we are all made by some secret Power, who formed the earth and sea, the air and sky. And who is that?

Then it followed most naturally, It is God that has made it all. Well, but then it came on strangely, if God has made all these things, He guides and governs them all, and all things that concern them; for the Power that could make all things, must certainly have power to guide and direct them.

If so, nothing can happen in the great circuit of His works, either without His knowledge or appointment. And if nothing happens without His knowledge, He knows that I am here, and am in this dreadful condition. And if nothing happens without His appointment, He has appointed all this to befall me.

Nothing occurred to my thoughts to contradict any of these conclusions; and therefore it rested upon me with the greater force, that it must needs be that God has appointed all this to befall me… [Defoe 2000: 70]

Возможна ситуация, когда в процессе интраперсональной коммуникации осуществляются анализ и оценка собственных слов и поступков, в этом случае ВР выполняет аксиологическую функцию.

Интересен пример, когда в качестве “Другого” в процессе интраперсональной коммуникации выступает “Reason”, своего рода рассудительное начало, которое объясняет Робинзону, что его положение не так уж плачевно.

… one day, walking with my gun in my hand by the seaside, I was very pensive upon the subject of my present condition, when Reason, as it were, expostulated with me t’other way, thus: “Well, you are in a desolate condition it is true, but pray remember, where are the rest of you? Did not you come eleven of you into the boat? Where are the ten? Why were not they saved, and you lost? Why were you singled out? Is it better to be here, or there?” And then I pointed to the sea. All evils are to be considered with the good that is in them, and with what worse attends them.

… “Particularly,” said I aloud (though to myself), “what should I have done without a gun, without ammunition, without clothes, bedding, a tent, or any manner of covering?” and that now I had all these to the sufficient quantity…  [Defoe 2000: 47]

Чаще всего интраперсональная коммуникация вызвана противостоянием между “Я” и “Другим” в человеке, борьбой двух противоположных начал. Причем это противостояние может носить разные формы. В процессе интраперсональной коммуникации мы можем наблюдать борьбу доброго и злого начала в сознании человека.

С одной стороны, героиня романа Х. Филдинг Бриджит ненавидит Джеда, так как по его вине она попала в тюрьму, с другой стороны, девушка старается убедить себя, что нельзя желать зла другому человеку.

Bloody Jed. I mean how could anyone be so …? But mustn’t hold on to resentments or will harm self. Detach. I do not wish him ill, I do not wish him well. I detach. … Bloody fucking dog pig black-livered bastard from hell. I hope his face gets put on a porcupine. [Golden 2005: 225]

Мистер Танака – единственный человек, которого Саюри презирает и ненавидит. Он продал ее и ее сестру. По прошествии нескольких лет она видит мужчину, похожего на мистера Танаку. В ее сознании проносятся идеи о том, как ей вести себя с ним, как показать свое презрение и вместе с тем оставаться в рамках поведения, предписанного гейше.

And then I realized: it was Mr. Tanaka!

He'd changed in some way I couldn't describe. Why did I find it so peculiarly smoothing to look at him? Perhaps I was in daze at seeing him and hardly knew how I really felt. Well, if I hated anyone in this world, I hated Mr. Tanaka; I had to remind myself of this. I wasn’t going to kneel beside him and say, “Why, Mr. Tanaka, how very honored I am to see you again! What has brought you to Kyoto?” instead I would find some way of showing him my true feelings, even if it was hardly the proper thing for an apprentice to do. … I would smile at him as I was obliged to smile; but it would be the smile I had so often seen on Hatsumomo’s face; and then I would say, “Oh, Mr. Tanaka, the strong odor of fish … it makes me so homesick to sit here beside you!” How shocked he would be! Or perhaps this: “Why, Mr. Tanaka, you look … almost distinguished!” … [Golden 2005: 223]

Возможна ситуация, когда в процессе интраперсональной коммуникации в качестве “Другого” выступает некая субстанция, которую мы именуем как “совесть человека”. Она апеллирует к нему, просит его задуматься, остановиться, не делать того, о чем потом можно пожалеть.

There were moments when I thought I’d have to go down and drive her back to London like she wanted. I could go abroad. But then I thought of her face and the way her pigtail hung down a bit sideways and twisted and how she stood and walked and her lovely clean eyes. I knew I couldn’t do it. [Fowles 1998: 38]

Находясь в заточении и много думая о своей жизни, Миранда впервые признает, что была несправедлива по отношению к своей матери.

I think and think down here. I understand things I haven’t really thought about before.

Two things. M. I’ve never really thought of M objectively before, as another person. She’s always been my mother I’ve hated or been ashamed of. Yet of all the lame ducks I’ve met or heard of, she’s the lamest. I’ve never given her enough sympathy. I haven’t given her this last year (since I left home) … I feel that I could overwhelm her with love now. Because I haven’t felt so sorry for her for years. I’ve always excused myself – I’ve said, I’m kind and tolerant with everyone else, she’s the one person I can’t be like that with, and there has to be an exception to the general rule. So it doesn’t matter. But of course that’s wrong. She’s the last person that should be an exception to the general rule. [Fowles 1998: 142-143]

Для интраперсональной коммуникации характерны случаи, когда во внутренней речи отражается борьба эмоционального и рационального начал. Причем, как ни странно, в большинстве случаев рациональность берет верх, хотя во внутренней речи герои позволяют себе в полной мере высвободить все накопившиеся эмоции.

9.05 a.m. Asked Mark about what was expected of me and he said, “Oh nothing. Don't worry about it. We'll just sit at a table and eat a meal with some people from work. They're just my friends. They'll love you.”

9.11 a.m. “They'll love you”. You see that, already, is tacit admission that am up on trial. So is very important to make a good impression. Right, am going to be positive about this. Am going to be marvelous: elegant, vivacious, beautifully dressed. Oh, though. Do not have long dress. Maybe Jude or Magda will lend me one. [Fielding 1999: 37]

Трудный момент наступает в жизни Фредерика (Э. Хемингуэй. Прощай оружие), когда его любимая попадает в больницу в тяжелом состоянии. Герой сильно переживает и внутренне предчувствует ее смерть, однако разум приводит все новые и новые доводы, доказывая, что этого не произойдет.

… And what if she should die? She won’t die. People don’t die in childbirth nowadays. That was what all husbands thought. Yes, but what if she should die? She won’t die. She’s having a bad time. The initial labor is usually protracted. She’s only having a bad time. Afterward we’d say what a bad time and Catherine would say it wasn’t really so bad. But what if she should die? She can’t die, I tell you. Don’t be a fool. It’s just a bad time. It’s just nature giving her hell. It’s only the first labor, which is almost always protracted. Yes, but what if she should die? She can’t die. Why should she die? What reason is there for her to die? There is just a child that has to be born, the by-product of good nights in Milan. But what if she should die? She won’t die. But what if she should die? She won’t. She’s all right. But what if she should die? She can’t die. But what if she should die? Hey, what about that? What if she should die?

The doctor came into the room. [Hemingway 1976: 277]

На наш взгляд, весьма интересными примерами интраперсональной коммуникации являются те случаи, когда отражается несоответствие между первоначальным намерением и тем, что человек вынужден сказать или сделать в присутствии “Других”, под влиянием “Других”, находясь в обществе “Других”, следуя существующей модели поведения и не смея ее нарушить. В данном случае мы расцениваем “Других” как индивидов, находящихся вокруг нас, за границами нашего мира.

Акты интраперсональной коммуникации подобного рода раскрывают истинный внутренний мир героя, который он вынужден скрывать, поскольку опасается, что его не поймут или осудят.

Приведенные ниже примеры интраперсональной коммуникации отражают истинные чувства и суждения героини, однако ей приходится сдерживать себя и следовать нормам общественного поведения.

8.30 a.m. It was Magda's builder, Gary. Fuck, fuck, fucketty fuck. Forgot he was supposed to be coming round. [Fielding 1999: 23]

“Well, actually I have a theory about this,” I began excitedly. “If you consider other world religions such as – ”

“Other world religions? Other than what?”

Grrr. Sometimes wish Mark was not so bloody legally trained.

“Other than self-help books.”

“Yes, I thought you might be about to say that. Bridget, self-help books are not a religion.” [Fielding 1999: 59-60]

Таким образом, лингвофилософское проявление “Другого” многообразно: оно может быть представлено вторым (внутренним) “Я” человека, его совестью, рациональным и разумным началом в нем, добрым или злым началом. Можно предположить, что совокупность двух начал в человеке (“Я” и “Другого”) и составляет еще одно лингвофилософское понятие, которое именуется термином «душа». Разнообразные модели взаимодействия между “Я” и “Другим” раскрываются именно в процессе интраперсональной коммуникации. Только в ходе такого общения проявляется истинная сущность человека и те его составляющие, которые были скрыты от других людей или подавлены ими. Следовательно, для определения истинной языковой сущности человека есть смысл рассматривать те речевые произведения, в которых вербальный “поток сознания” человека не детерминирован фактом наличия других коммуникантов.

Литература:

1. Турнье, М. Пятница, или Тихоокеанский лимб [Текст] / М. Турнье. - М. : Радуга, 1992. - 304 с.

2. Хемингуэй, Э. Старик и море. Зеленые холмы Африки [Текст] : кн. для чтения на англ. яз. / Э. Хемингуэй. - СПб. : Антология : КАРО, 2006. - 320 с.

3. Defoe D. Robinson Crusoe. - Wordsworth Classics, 2000. - 242p. [Text]

4. Fielding H. Bridget Jones: the Edge of Reason. - Penguin Books, 1999. - 340p. [Text]

5. Fowles J. The Collector. - Vintage, 1998. - 283p. [Text]

6. Golden A. Memoirs of a Geisha. - Vintage, 2005. - 497p. [Text]

7. Hemingway E. A Farewell to Arms. - Progress Publishers Moscow, 1976. - 320p. [Text]