Право

Старший преподаватель Евсеев И.В.

Челябинский государственный университет

К  вопросу  о  регулировании  репрессивной  политики в Советской России в первой половине ХХ в.

К вопросу репрессий 20-30 гг. ХХ века в России обращались уже не раз, как историки,  так и  исследователи права и даже публицисты. В своих исследованиях они приходят к выводам, что в репрессиях виноваты, только центральные органы. Именно из центра, по их мнению, исходили постановления и приказы, которые реализовывались на местах. Но система государственных репрессий в центре и регионах работала со значительным отличием. Это можно проследить на примере регулирования репрессивной политике местных органов ВЧК-НКВД в 1918-1938гг.

  Необходимо сказать, что в  последний период Гражданской войны и после в регионах местные власти использовали словосочетание «революционной справедливости» по-своему в зависимости от ситуации. И каждый представитель каждой  структуры ВЧК, НКВД, НКЮ и даже представители местных советов соревновались друг с другом в возможности арестовывать граждан. Так в  Верхнеуральском уезде Челябинской губернии председатель  исполкома производил аресты, таким образом, вызвав милиционеров, отправлял посетителя в лагерь принудительных работ[1], без предъявления обвинения и суда откуда посетитель в последующем мог быть отправлен в губернский лагерь с увеличением срока заключения. Что удивляет, что для этого не требовалось судебного решения. Один из представителей, губисполкома на заседании исполкома в сердцах, сказал, что у нас в настоящее время не сажает только ленивый управленец[2]. Вышесказанное относится не только к представителям Советов, а так же к представителям ВЧК, которые  в борьбе за показатели заполняли подведомственные тюрьмы различным спецконтенгентом. Только в Челябинской губернии Южного Урала в местах лишения свободы содержалось 1663 заключенных по линии НКВД и ВЧК. А в системе принудработ было гораздо больше людей.  В самом Челябинске в Центральном лагере содержалось 1000 человек, а в уездных отделениях были организованы свои лагеря от 130 до 300 человек с меньшими сроками заключения, либо без такового. Так в Курганском лагере на 12.10.1920 г. было 19 осужденных без лишения свободы[3]. Они свободно перемещались по городу и выполняли при лагере административную работу. Но в целом в уездных лагерях  Челябинского губисполкома содержалось от 520 до 1200 заключенных в зависимости от периода отчетности. Которых использовали на работах при уездных отделениях, то на заготовке дров или на добыче угля. При этом необходимо сказать и об отдельной трудовой роте, в которой содержались так же осужденные. Отдельная  рота состояла из 5 взводов:

1.взвод-специалисты по направлениям работ;

2. взвод- чернорабочие( мобилизованные кулаки);

3.взвод – администрация арестованных (сотрудники местного аппарата отбывающие   срок.);

4и5. взвод – военнопленные ( заключенные до окончания гражданской войны.)[4].

    В целом   отдельная рота могла иметь численность до 300 человек и выше. Так в местных архивах есть сведения  о том, что военнопленных гражданской войны только в Челябинске было 300 человек, а в уездном  Кургане пленных русских было 2834 человека[5]. Но постепенно количество военнопленных  сокращалось. За квартал с января по апрель 1921г. численность уменьшилась на 600 человек.

    Проведя анализ источников можно сделать вывод, что средняя численность осужденных в лагерях Челябинского губисполкома была в пределах от 2000 до 2500 человек. А с учетом осужденных в тюрьмах эта цифра увеличивается еще на 1600 человек, и могла равняться 4000 человек на 1921 г. Необходимо отметить, что половина этого спецконтенгента в сводках ВЧК и НКВД не учитывалась, так как находилась в ведение местных властей.

Что же касается действий органов безопасности в условиях нэпа, то четко прослеживается стремление руководителей ВЧК-ОГПУ, НКВД  высших орга­нов власти строго регламентировать право ареста представителями ВЧК граждан. Об этом свидетельствуют первые приказы 1921 г. в которых мотивы ареста указывались разные. В документах ВЧК и даже ГПУ называются такие причины ареста и содержания под стражей как: «женат на княгине», «дед был епископом», «при обыске найдены погоны капитана», а в деле заключенного Харьковского от­дела ГПУ было даже записано: «содержать под арестом до выяснения причи­ны ареста»[6].

Причем о сроках их задержания и  «в каком порядке должны быть судимы задержанные граждане» уездная власть запрашивала губернский комиссариат внутренних дел.[7] Те в свою очередь трактовали срок задержания из сложившейся обстановки. То есть гражданин мог находится под стажей до окончания например Гражданской войны[8] .  В результате таких действии местных ЧК и Советов подведомственные тюрьмы и лагеря были настолько переполнены, что в апреле 1918 г.. Троицкий комиссар юстиции В.М. Свешников вынужден был создать специальную комиссию по проверке законности содержания в тюрьме граждан [9]. Многих по решению комиссии отпустили по домам. В вновь созданных комиссиях из числа местного населения попадали знакомые или родственники заключенных. Они, как правило, хлопотали за своих и брали на себя поручительство за родственников или знакомых. Аналогичные ситуации наблюдались в Златоустовской, Челябинской и Верхнеуральской тюрьмах. Приведем только один пример таких действий.

В Верхнеуральскую уездную тюрьму Челябинской губернии, наряду с известными преступниками, помещались и лица, арестованные за изготовление самогона, сроком на один месяц. [10] Вследствие того, что город был не большим то в охране арестованных попадались родственники и знакомые  находивших в тюрьме. Эти близкие допускали к арестованным днем всех желающих.  Но что же по этому поводу указывалось в основополагающих нормах права при этом необходимо учитывать. Что каждая структура руководствовалась своими нормативными документами.

Данные факты мало учитывают исследователи

при изучении истории органов ВЧК-ОГПУ-НКВД.  Некоторыми исследователями (историками) придается второстепенное значение правовому положению этих ведомств и их места в политической системе советского общества (считается, что это зада­ча юристов), тогда как многие ответы на интересующие их вопросы можно по­лучить именно в этой сфере.

В годы Гражданской войны и борьбы с интервентами органы ВЧК показали себя эффективной частью госаппарата и внесли существенный вклад в победу над противниками советской власти. После Гражданской войны Советская Россия продолжала жить по законам военного времени. Во многих губерниях сохранялось исключительное и военное положения на основе «Положения о чрезвычайных мерах охраны революционного порядка». Исключительное по­ложение вводилось при контрреволюционных выступлениях и иных посяга­тельств на органы власти и отдельных ее представителей, неисполнении или противодействия законным распоряжениям власти со стороны отдельных лиц, если они грозили принять массовый характер, в случае массовых посягательств наличное имущество, при стихийных бедствиях пр. Военное положение вводи­лось в том случае, когда данная местность становилась театром военных дей­ствий или получала для военных целей особо важное значение.

Эти решения принимались постановлениями ВЦИК и СНК сроком до трех месяцев и при необходимости продлевались. Но постепенно, в соответствии с новыми условиями и задачами государства в первые годы нэпа, началась пере­страиваться работа его аппарата, содержание и методы деятельности, в том чис­ле и ВЧК. И здесь решающее значение имело мнение В. И. Ленина, видевшего новое в определении задач сотрудников ВЧК в том, чтобы они более активно участвовали в борьбе на бескровном фронте труда, «который теперь выдвигается на первый план с точки зрения строительства Советской власти, с точки зрения укрепле­ния рабоче-крестьянской власти и восстановления разрушенного хозяйства»[11].

Новые экономические отношения требовали изменения политики советской власти, форм подавления контрреволюции. «Чем больше мы входим в условия, которые являются условиями прочной и твердой власти, — писал В. И. Ленин, — чем дальше идет развитие гражданского оборота, тем настоятельнее необходимо выдвинуть твердый лозунг осуществления большей революционной законнос­ти, и тем уже становится сфера учреждения, которое ответным ударом отвечает на всякий удар заговорщиков»[12]. И далее он отмечал: «Перед органами подавле­ния контрреволюции, перед органами ЧК был и остается вопрос довольно слож­ный и трудный. С одной стороны, надо понять, учесть переход от войны к миру, с другой стороны, все время надо быть на страже, поскольку мы не знаем, как скоро придется достичь прочного мира...»[13].

Ф. Э. Дзержинский также подчеркивал, что новые исторические условия поставили перед чекистами задачу новыми методами осуществлять охрану ре­волюции: «...Вопрос вооруженной борьбы, окончившейся в нашу пользу, сменился сейчас периодом борьбы на экономическом фронте, на поле достижений по произ­водительности труда, по одолению сил природы»[14]. Выступая на торжественном собрании 17 декабря 1922 г., посвященном 5-й годовщине ГПУ, он говорил:   «Методы изменились. Сейчас вы обязаны идти по тому пути, который Советская власть и партия начертали — по пути революционной законности, придерживаясь декретов, строго следя за их выполнением, согласуя свои действия с прокурорским надзором», и для успеха в этой борьбе необходимо было перейти от прямолинейных ударов по противнику к повседневной нелегкой охране революции. Поэтому с окончанием Гражданской войны активизировались поиски в области права, укрепления законности, наметилась тенденция к сокращению и смягчению насильственных мер. Регламентирование деятельности всего госаппарата, перенесение центра тяжести в область охраны интересов государства и прав граждан на судебные органы давали возможность защитить население от различных злоупотреблений нарождавшейся нэпмановской буржуазии, а предпринимателей — от произвола чиновников. И четкое разграничение функций между судебными органами и ВЧК способствовали четкое разграничение функций между судебными органами и ВЧК способствовало становление единой законности. Расширенное заседание коллегии ВЧК 1 января 1921 г. (наряду с другими) рассмотрело вопрос «Карательная политика чрезвычайных комиссий». Президиуму ВЧК было поручено разработать циркулярное письмо к местным ЧК о сокращении до минимума судебных функций ЧК с сохранением функций внесудебной расправы лишь по отношению к активным участникам вооруженных выступлений, «поручить Президиуму предложить НКЮст организовать отдельные сессии нарсудов при ЧК, чтобы разгрузить последние от чрезмерного скопления дел...»25.

Подписанный Ф. Э. Дзержинским 8 января 1921 г. приказ поставил перед чекистами новые задачи. В нем подчеркивалось, что с окончанием острого периода Гражданской войны «старыми методами, массовыми арестами и репрессиями, вполне понятными в боевой обстановке, при изменившемся положении Чека будет только лить воду на контрреволюционную мельницу, увеличивая массу недовольных»[15].

Всем органам ВЧ К было предложено провести обследование мест заключения и пересмотреть дела, изменить политику ЧК: «Ни один рабочий и крестьянин за мелкую спекуляцию и уголовное преступление не должен числиться за органами ЧК»[16].

Но эти установки на смягчение карательных мер скорее были пожеланиями, потому что в кратчайший срок отказаться от методов Гражданской войны представителям власти на местах просто не могли в силу региональных особенностей. Уж очень велик был соблазн силовыми методами решить политические задачи.

Приказом ВЧК от 14мая 1921 г. всем следователям и уполномоченным было вменено «к неуклонному руководству»:

«1.  Каждый гражданин, содержащийся под стражей, должен был допрошен с предъявлением в письменном форме не позднее 48 часов с момента взятия его под стражу

2.  Следствие... должно быть окончено не позднее месячного срока с момен­та начала следствия;

3. В случае невозможности... в установленный срок мотивированное постановление на предмет продления срока следователем должен быть внесен на утверждение ближайшего судебного заседания Президиума ВЧК».

Реальность в стране диктовала другое. В декабре 1923 г. крестьяне Ленкоранского уезда информировали ЦКРКП(б) о злоупотреблениях властью и преступных действиях начальника политбюро Ю. Гаджиева, который притесняет, грабит бедных крестьян, занимается взяточ­ничеством и вымогательством. 17 декабря 1923 г. Секретариат ЦК партии на­правил это заявление в ОГПУ, предложив принять необходимые меры[17]. Но конкретных результатов не было. Чуть раньше в ЦК РКП(б) и Московский губком РКП(б) обратился с письмом член Кокчетавского укома Федор Васильевич Воронов. Он был свидетелем многих злоупотреблений и нарушений законности в работе уездного политбюро. Так, при ревизии тюрьмы заведующему губотдела РКИ Розенбаху заключенные за­явили о поведении сотрудников политбюро, которые на допросах раздевали арестованных до нога, клали на пол, били палками, шомполами и рукоятками пис­толетов, выводили в сарай, ставили к стенке и стреляли мимо, приговаривая: «Вот тебе и Советская власть!». Факты избиения были заверены медицинскими справками. Ф. В. Воронов коснулся и положения в Омской губЧК. 6 марта, пи­сал он, туда приехал председатель губЧК П. Гузаков, который осмотрел подвал. Вечером того же дня начали выводить из камер заключенных, приговоренных к расстрелу. Их заставляли раздеваться на первом этаже и направляли в подвал, расстреливая одного за другим. Вся тюрьма об этом узнала, «люди забились по камерам, словно зверьки затравленные. Из подвала слышались выстрелы и сто­ны. На другой день была прогулка. Арестованные видели груду замерзшей кро­ви и мозгов. Все подробности расстрела моментально облетели всю тюрьму. Разве это не контрреволюция? — спрашивал Воронов. — Разве это не срыв Советской власти?»[18].

Случившиеся и описанное  Вороновым рассматривалось в Омске, Новониколаевске и Моск­ве. После ознакомления с документами, 22 апреля 1921 г. Е. Ярославский сде­лал следующее заключение от имени Сибирского бюро ЦК РКП(б): «Автор док­лада приговорен ревтрибуналом к расстрелу, по просьбе Сиббюро приговор при­остановили». Но в то же время Воронова обвинили в «бездействии и шкурниче­стве»[19]. Дальше о судьбе Ф. В. Воронова ничего не сообщалось.

В январе 1927 г. в Челябинском округе волостные милиционеры М. Кокшаров, М. Корнилов расстреляли, не доезжая 2 верст до деревни Теренкуль, троих арестованных причем тело одного из арестованных они привезли в деревню, а два спрятали в снег. Приехав в Теренкуль, милиционеры заявили, что арестованные совершили попытку к бегству, но одного удалось застрелить, а двое бежали[20].

В начале 1920-х гг. нередкими были факты нежелания некоторых чекистов подчиняться партко­мам. Об этом сообщали во ВЦИК РСФСР Верхнеуральский, Воронежский, Челябинской, Подольский, Уфимский, Терской, ….  парткомы[21].

И в последующие годы вплоть до 1927 г. по линии ОГПУ отдавались распоряжения о неукоснительном выполнении норм и правил проведения обысков, арестов и ведения следствия. Например, Г. Г. Ягода 26 января 1926 г. обязал всех начальников отделов, чтобы они разъяснили оперативному составу, что аресты и задер­жания без ордеров допускаются только в особых, исключительных случаях, с последующим докладом Вам и зампреду»[22].

А в приказе ОГПУ от 18 марта 1928 г. подчеркивалось, что «вмешательство в деятельность хозорганов... создает нерв­ное настроение среди технического — административного персонала... Считаем недопустимыми необоснованные аресты специалистов, каждый арест без сан­кции ОГПУ не производить». На местах на это также обращали большое вни­мание. Например, начальник СОУ ПП ОГПУ Дальневосточного края И. Я. Решетов напомнил своим подчиненным 11 июня 1927 г.: «Соблюдать максимум гибкости и тактичности, помня, что неумелые, необдуманные действия при обыс­ках и арестах лишь дают отрицательные результаты»[23]. Но местные руководители поступали в соответствии со своими принципами и нуждами.

Исходя из политических соображений, руководство партийных комитетов РКП(б) — ВКП(б) и органов ВЧК-ОГПУ особое внимание обращало на профессиональный и социальный  подход к аресту некоторых категорий советских граждан. Необходимо так же сказать, что институт заложничества в СССР просуществовал вплоть до 1926 года. Для применения этой меры выдвигались следующие мотивы: «подозрительный элемент», «из семьи бандита» и т.д.[24] Это был опыт работы без которого многие сотрудник не представляли свою жизнь в отдаленных регионах страны.  Это опыт особо проявилось в последующие годы, когда  стало необходимо выполнять грандиозные планы пятилеток и пришлось вернуться к опыту периферийных структур.

Уральский облисполком на основе поста­новления ВЦИК и СНК от 26 февраля 1930 г. предоставил «право адморганам, ведающим принудительными работами, использо­вать труд принудиловцев, проживающих в сельских местностях, имеющих срок свыше трёх месяцев и не занятых на работах по месту своей прежней службы или работы, на групповых работах промышленности Урала»[25].  Непригодные к физическому труду на­правлялись в госучреждения, где работали бесплатно. Все эти ме­роприятия позволили привлечь дополнительную дешёвую рабочую силу, оказавшуюся под полным контролем государства и создать трудовые формирования, сочетавшие элементы жёсткой органи­зации, производственной сферы, принуждения и централизован­ного управления. И в этом интересы партийных  и опыт правоохранительных структур нашли друг друга. Структуры НКВД пытались удовлетворить эти потребности по двум основным направлениям:

Первое направление было ориентировано на заключенных уголовно-исполнительной системы, которые уже отбывали наказание в ИТК. Именно этих заключенных и перемещали на стройки в соответствующие учреждения, которые в спешном порядке разворачивали у строительных площадок.

Второе направление опиралось на насильственное перемещение граждан. В силу ряда обстоятельств эти граждане получали статус спецпереселенцев, которых выселяли из всех регионов СССР в места нуждающиеся в рабочих руках.

Как известно, коллективизация сельского хозяйства в 1929—1933 гг. сопро­вождалась раскулачиванием части крестьян во всех регионах Советского Союза[26]. Одни из них были отданы под суд, другие выселены в отдаленные районы страны или в ближайшую местность. Так на Урале крестьяне переселялись внутри региона, но в более северные районы Уральской области или на организованные стройки промышленных предприятий. Так крестьяне деревни Шемахи Кыштымского округа были высланы на строительство Уфалейского никелевого комбината. Именно они образовали первый спецпоселок Верхнего Уфалея – Шемаха в близи строительной площадки. Именно строительство комбината определило необходимость развертывания в Верхнем Уфалее комендатуры и исправительно-трудовой колонии и спецпоселка для этнических немцев.  В вышедшей в 1953 году монографии Б. Яковлева и А. Бурцева этот факт нашел свое отражение[27].

Работники НКВД получали разнарядки, план на количество арестов, а некоторые и сами были с деформированной психикой, захлестнуты шпиономанией, поиском вредителей, оказывали давление на руководителей предприятий и учреждений и принуждали к поиску врагов. Прокуратура и НКВД соперничали между собой по активности в заведении «дел», раскрытии крупных заговоров, шпионских и контрреволюционных организаций. Главным доказательством преступления при следствиях и в судопроизводстве было признание вины арестованными.

Известен случай, когда Магнитогорский прокурор И. П. Сорокин, это становится ясно из архивных документов, искренне верил, что признание вины арестованными — самое убедительное доказательство до своего ареста. Но до ареста судьба отпустила прокурору Сорокину четыре месяца, и он бурно действовал с глубокой верой в свою правоту. Воспроизведем частично письмо Сорокина прокурору СССР Вышинскому: «11 марта с. г., будучи в горотделе НКВД, я прочитал показание прокатчика Терехова и старшего оператора блюминга Огородникова, арестованных по обвинению по ст. 58-7, 8, 9, 11 УК. Прочитав их показания, я предложил немедленно арестовать начальника обжимного цеха Голубицкого. И с моей санкции в ночь на 12 марта он был арестован.

Согласно закону от 17.06.35 г. на его арест должна быть Ваша санкция, но в этом случае я допустил сознательное отступление по следующим мотивам:

а) обвиняется он по статье 58-6, 8, 9, 11 УК;

б) санкция на его арест горотделом была запрошена 5 и 16 февраля, но ответа до сих пор не получено;

в) Голубицкий же, как враг народа, окончательно обнаглел и продолжал вредить изо дня в день, и даже после ареста его соучастников двух операторов блюминга. Причем на те или иные знаменательные нашей родины или особые события он отвечал вредительством — в день открытия 8-го съезда Советов, пятилетия завода, в день объявления приговора по делу параллельно троцкистского центра и т. п.;

г) Голубицкий продолжал организовывать умышленные, вредительские аварии и выпускать недоброкачественную продукцию вплоть до марта месяца, т. е. до дня ареста. Причем каждая авария очень дорого обходилась заводу;

д) при всех этих условиях оставлять его в цехе дальше было невозможно, я решил допустить сознательное отступление от закона и санкционировал арест Голубицкого, приравнивая этот случай к аресту месте преступления. …. За время работы в Магнитогорске с 12 октября 1936 года я дал санкции на арест нескольких сот врагов народа, обвиняемых по этим статьям. Данный материал показывает как работали на местах.

Магнитогорский прокурор Сорокин искренне верил, что он выполняет государственное дело, которое незаметно из столицы. Он на месте проявление деятельности врагов. Это он пытался доказать, что прокуратура должна контролировать деятельность НКВД. По святой простоте провинциальный прокурор не подумал, что Вышинский может показать его письмо Ежову и Ульриху, что его могут расстрелять, объявив врагом народа. Этой опасности прокурор Сорокин не чувствовал. Он ведь был «честным», активным разоблачителем врагов народа. В письме Вышинскому от 16 марта 1938 года Сорокин похвалялся, что с его санкции арестовано «несколько сот» контрреволюционеров. Через двадцать дней, 3 апреля 1938 года, он снова рапортует с гордостью: «Сообщаю Вам, что горотделом РОВД вскрыта контрреволюционная повстанческая, шпионско-диверсионная организация, действующая в гор. Магнитогорске по заданию одного из иностранных государств, С моей санкции 1 и 2 апреля арестовано 240 человек, участников этой организации...». В апреле же была арестована «Польская организация войскова» и якобы «повстанческая троцкистская организация, состоявшая из командного состава ИТК, возглавляемая Гейнеманом, завербованным секретарем горкома партии Хитаровым...». Был арестован почти весь партийный и комсомольский аппарат, большая группа доменщиков... Сорокин с беспокойством сообщал: «На 5 мая 1930 года в Магнитогорской тюрьме содержится 1900 человек вместо лимита в 400 человек. В камерах исключительная теснота»[28]. Центральная власть и в этот момент пыталась сдержать инициативу местных органов. Примерно такими директивами.

10 декабря 1938 года из прокуратуры СССР в Магнитогорск поступила «директива № 13 (043105-443105) 44902 К» за подписью заместителя начальника отдела по спецделам А. Глузмана:

«Секретно.

Прокурору гор. Магнитогорска на № 36/с-50.

Если женщины (жены осужденных) действительно совершили какое-либо контрреволюционное преступление, надо дела расследовать в полном соответствии с УПК и направлять на рассмотрение в суд.

Если они арестованы только как жены осужденных и конкретных преступлений с их стороны следствием не установлено, надо дела прекращать, арестованных освободить, а находящимся на свободе вернуть паспорта»[29].

Никакого проку от этой директивы на местах не было. И напротив — следствия ужесточились, и жены арестованных стали чаще признаваться, что они являются шпионками. В лучшем случае их выгоняли из квартир с конфискацией имущества вплоть до посуды, белья и полотенец. Женщин с детьми буквально выбрасывали на улицу или помещались в специализированный лагерь «Жен изменников Родины».

Получалось, что руководящие нормы и местные реалии расходились диаметрально противоположные стороны на начальном этапе репрессий, а в начале 30 гг. эти направления объединились в одно и центральная власть для решения экономических вопросов стала использовать репрессивный опыт регионов не всегда подающиеся их регулированию.

Предопределенность будущего государственного развития, неспособ­ность перейти от состояния Гражданской войны к прочному гражданскому миру была во многом обусловлена традициями террора, сложившимися в годы Граж­данской войны, колоссальной ролью репрессивных органов в жизни советского общества.

Литература :

1.      Объедененный Государственный Архив Челябинской области. Р-1380.,Оп.1,Д.110.Л.353.

2.      Там же.

3.      ОГАЧО. Ф.Р-1380. Оп.1. Д.136.Л.52.

4.      ОГАЧО. Ф.Р-138. Оп.1. Д.110.Л.345.

5.      ОГАЧО. Ф.Р-138. Оп.1. Д.136.Л.13.

6.      ГАКО. Ф. 882. Оп. 2. Д. 25. Л. 7.

7.      ОГАЧО. Ф.Р-138. Оп.1. Д.110.Л.154.

8.      ОГАЧО. Ф. 596. Оп. 1. Д. 222. Л. 45.

9.      Известия Верхнеуральского Совета рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов 1918 год 7 июня.

10.  Ленин В.И. Полное собрание соч. М.1986. Т. 40. С.116.

11.  Ленин В.И. Полное собрание соч. М.1986. Т. 44. С.329.

12.  Ленин В.И. Полное собрание соч. М.1986. Т. 40. С.115.

13.  Дзержинский Ф.Э. Избранные произведения. Т.2. - М., 1977.- С.98.

14.  Из истории Всероссийской чрезвычайной комиссии:  1917-1921. Сб. док. М.,1958. С.418

15.  Там же С.421.

16.  ЦАФСБ РФ. Ф.2.Оп.2. Д.85. Л.4.

17.  РГАСПИ. Ф.17.Оп.13. Д.665. Л.12.

18.  Там же. Л.12.

19.  ЦАФСБ РФ. Ф.1. Оп.6.Д.37.Л.2.

20.  Челябинский рабочий. 1927. 21 августа.

21.  ЦАФСБ  РФ. Ф.2 .Оп.4. Д.1. Л.1.

22.  ЦАФСБ  РФ. Ф.2 .Оп.5. Д.64. Л.15.

23.  Плеханов А.М. ВЧК-ОГПУ в годы новой экономической политики 1921-1928. М.2006. С.138.

24.  ОГАЧО.Ф.Р-98.Оп.1.Д.2642.Л.34; Д.2681.Л.1,2,5; Д.3393.Л.4.

25.  Неизвестная Россия. ХХ век. М.1992. С.237-245.

26.  Б.Яковлев, А.Бурцов. Концентрационные лагеря СССР. Мюнхен 1955.

27.   «Наряд», 32/с, стр. 34, 31, 32.

28.  «Наряд», № 32/с, стр. 90.