Дорогин Д.А.

МГЮА имени О.Е. Кутафина

аспирант

 

Наказуемость как самостоятельный признак

преступления в свете учения об обстоятельствах,

исключающих уголовную ответственность

 

Российская доктрина уголовного права традиционно выделяет четыре признака преступления: общественную опасность, противоправность, виновность и наказуемость[1]. Как правило, делается оговорка, что первые два признака являются основными[2]; при этом общественная опасность характеризует материальную сторону преступления, а противоправность – формальную.

Виновность и наказуемость обычно считаются признаками, производными от противоправности; только закрепление в законе той или иной формы поведения даёт возможность говорить о том, что она является виновной и наказуемой. В самом деле, одним из базовых принципов уголовного права является субъективное вменение, т.е. ответственность только за виновные действия (ст. 5 УК РФ). Кроме того, установление в законе запрета на совершение какого-либо деяния предполагает, что оно не допускается не просто так, но под угрозой наказания, в противном случае уголовно-правовая норма была бы бесполезной.

Несмотря на это, виновность и наказуемость большинством учёных выделяются в качестве самостоятельных признаков преступления. Безусловно, признание преступлением того или иного деяния всегда зависит от усмотрения законодателя, и если какое-либо деяние, объективно причиняющее вред обществу, не предусмотрено нормами уголовного закона, преступлением оно не будет. Тем не менее, в теории отечественного уголовного права не вызывает разночтений самостоятельность такого признака, как общественная опасность. Исходя из этого, следует придавать такое же значение также признакам виновности и наказуемости.

Вопрос о самостоятельности наказуемости как признака преступления не является праздным по следующим причинам. Пределы уголовной ответственности определяются не только криминализацией и декриминализацией конкретных деяний, но и не зависящими от отдельных форм общественно опасного поведения обстоятельствами, наличие которых делает невозможным наступление уголовной ответственности.

Вместе с тем, уголовный закон в отдельной главе, посвящённой рассматриваемому вопросу (гл. 8 УК РФ), говорит об «обстоятельствах, исключающих преступность деяния». Что же именно под этим подразумевается, законодатель не уточняет. При рассмотрении обстоятельств, исключающих уголовную ответственность, доктрина также оперирует легальным термином; однако те или иные авторы говорят в целом об отсутствии преступности деяния вследствие отсутствия различных признаков преступления. Как правило, это отсутствие либо противоправности, либо общественной опасности, либо и того, и другого одновременно[3]. При этом признак наказуемости в анализируемом аспекте, за редкими исключениями[4], не затрагивается, что влечёт его недооценку. Подобное положение вещей нельзя признать справедливым.

В деянии, совершённом при наличии каждого из обстоятельств, закреплённых в действующей гл. 8 УК РФ, отсутствует хотя бы один из признаков преступления. Так, до сегодняшнего дня нет единства мнений относительно социального значения необходимой обороны; существуют приемлемые доводы в пользу и её общественной полезности, и её общественной опасности. Однако отсутствие противоправности в данном случае не вызывает сомнений у большинства исследователей, тем более, что действия обороняющегося являются реализацией конституционного права граждан (ч. 2 ст. 45 Конституции РФ). Это с некоторыми оговорками относится и к задержанию лица, совершившего преступление.

Сложнее обстоит дело с крайней необходимостью. Так, согласно ст. 1067 ГК РФ причинённый в состоянии крайней необходимости вред должен быть возмещён лицом, этот вред причинившим. Это означает следующее. Поскольку действия в состоянии крайней необходимости порождают обязательство из причинения вреда, с точки зрения гражданского права соответствующие поступки не являются правомерными. Таким образом, крайняя необходимость – обстоятельство, не обладающее лишь уголовной противоправностью. Исходя из концепции единства правопорядка можно заключить[5], что в целом соответствующие действия нельзя признать правомерными.

Вопрос об общественной полезности либо общественной опасности действий в состоянии крайней необходимости также до сих пор является дискуссионным. В совокупности со сказанным относительно противоправности, а также учитывая, что действия лица носят, безусловно, сознательный и волевой характер, можно прийти к выводу, что наказуемость – единственный признак преступления, отсутствующий в ситуации, описанной в ст. 39 УК РФ, благодаря чему и исключается уголовная ответственность причинителя вреда.

Непреодолимое физическое принуждение исключает уголовную ответственность вследствие отсутствие признаков состава преступления (волевое деяние и вина), а преодолимое физическое принуждение и психическое принуждение являются в соответствии с действующей редакцией уголовного закона субсидиарными по отношению к крайней необходимости правовыми конструкциями.

Обстановка совершения действия при обоснованном риске и отношение к потенциальному вреду позволяют констатировать отсутствие противоправности действий, отвечающих условиям правомерности, указанным в ст. 41 УК РФ, поскольку речь идёт о некоем предварительно данном государственном дозволении, что отличает рассматриваемую ситуацию от крайней необходимости.

Что же касается обстоятельства, предусмотренного ст. 42 УК РФ, то действия исполнителя незаконного приказа или распоряжения правомерными явно не являются. Дополнительным аргументом здесь может служить и значение, придаваемое данному обстоятельству международным уголовным правом[6]. Скорее, речь следует вести об отсутствии наказуемости.

Необходимо отметить, что ранее, при более ограниченном законодательном регулировании, отсутствие именно признака наказуемости позволяло говорить об исключении уголовной ответственности лица. Так, до принятия действующего УК РФ имело место применение обстоятельства, исключающего уголовную ответственность, существующего в теории, как бы через призму другого, имеющего законодательное закрепление. К примеру, Верховный Суд СССР приравнял к необходимой обороне действия по задержанию лица, совершившего преступление[7], которое в то время уголовным законом не регулировалось, а значит, и не являлось правомерным.

Вместе с тем нормативный материал об обстоятельствах, исключающих уголовную ответственность, не исчерпывается положениями гл. 8 УК РФ. Поскольку многие обстоятельства, находящиеся за её пределами, исключают уголовную ответственность вследствие отсутствия признаков состава преступления (невиновное причинение вреда, невменяемость и др.), вопрос о признаке наказуемости не поднимается.

Однако вне гл. 8 УК РФ существуют и такие обстоятельства, которые исключают уголовную ответственность лица не по причине отсутствия состава преступления; соответствующие специальные предписания исключают опять-таки тот или иной признак преступления. И если подходить к анализу этих случаев с приведённых ранее позиций (когда утверждается отсутствие либо общественной опасности, либо противоправности, либо и того, и другого), признак наказуемости не получит должной оценки, хотя зачастую именно его отсутствие и служит основанием для исключения уголовной ответственности.

Так, безусловно, обладают противоправностью общественно опасные действия, к примеру, дипломата. В самом деле, он подлежит уголовной ответственности, поскольку обладает всеми признаками субъекта преступления. Соответствующие действия являются также и общественно опасными, и виновными. Однако такой дипломат, совершивший посягательство, не подлежит уголовной ответственности в силу имеющегося у него иммунитета. Налицо отсутствие признака наказуемости.

В рамках учения о стадиях совершения преступления принято говорить об ограниченной наказуемости приготовления к преступлению (по российскому уголовному праву). Употребляемый термин не является случайным. Так, ч. 2 ст. 30 УК РФ говорит о том, что уголовная ответственность наступает за приготовление только к тяжкому и особо тяжкому преступлениям. При приготовлении к преступлению небольшой или средней тяжести присутствуют и состав неоконченного преступления, и противоправность, и общественная опасность; а вот наказуемость как раз отсутствует.

Усмотреть отсутствие именно наказуемости того или иного деяния при наличии его противоправности можно и в провокации совершения преступления. Так, наличествует состав в противоправных действиях лица, к примеру, приобретающего наркотические средства. Однако если преступление было предположительно спровоцировано действиями тайных агентов, и ничто не предполагает, что оно было бы совершено и без какого-либо вмешательства, то эти действия уже не являются деятельностью тайного агента и представляют собой подстрекательство к совершению преступления[8]. Уголовная ответственность лица в подобной ситуации исключается.

Наказуемость лица исключает и такое основание, как отсутствие заявления потерпевшего по делам частного обвинения. Это процессуальное по своей природе обстоятельство имеет в силу примечания 2 к ст. 201 УК РФ и уголовно-правовой аспект (но только применительно к преступлениям против интересов службы в коммерческих и иных организациях).

Изложенное позволяет прийти к следующим выводам. Существуют ситуации, когда совершённое деяние является общественно опасным и противоправным, однако законодательные предписания по тем или иным причинам не допускают уголовную ответственность лица за совершение таковых. Таким образом, положения об исключении уголовной ответственности обуславливают необходимость констатировать самостоятельность наказуемости как признака преступления.


[1] См., напр.: Уголовное право России. Общая часть. Под ред. А.И. Рарога М., 2007. С. 49-54.

[2] См., напр.: Уголовное право Российской Федерации. Общая часть. Под ред. Л.В. Иногамовой-Хегай, А.И. Рарога, А.И. Чучаева. М., 2004. С. 56.

[3] См., напр.: Баулин Ю.В. Обстоятельства, исключающие преступность деяния. Харьков, 1991. С. 76.

[4] См.: Степанюк О.С. Обстоятельства, исключающие преступность деяния. Белгород, 2007. С. 7.

[5] Закон не может запрещать в одной отрасли права то, что он разрешает в другой. Данная позиция детально разработана в немецкой правовой доктрине и судебной практике. См.: Tröndle H. // Tröndle, Fischer. Strafgesetze. Kommentar. München, 1999, S. 91; Neue Juristische Wochenschrift. 1990. S. 241 (Решение Конституционного Суда ФРГ). Подобная позиция отражена и в переводной литературе. См.: Жалинский А.Э. Современное немецкое уголовное право. М., 2006. С. 178.

[6] См.: Римский статут Международного уголовного суда от 17.07.1998 г. (ч. 1 и 2 ст. 33); а также Устав Международного трибунала для судебного преследования лиц, ответственных за серьёзные нарушения международного гуманитарного права, совершённые на территории бывшей Югославии от 25.05.1993 г. (ч. 4 ст. 7); Устав Международного трибунала по Руанде от 08.11.1994 г. (ч. 4 ст. 6).

[7] См.: Постановление Пленума Верховного Суда СССР от 16.08.1984 г. № 14 «О применении судами законодательства, обеспечивающего право на необходимую оборону от общественно опасных посягательств» (п. 3).

[8] См.: Постановление Европейского Суда по правам человека от 15.12.2005 г. по делу «Ваньян (Vanyan) против Российской Федерации» (Жалоба № 53203/99).