История/1. Отечественная история

Д.и.н. Олейник О.Ю.

Ивановский государственный энергетический университет, Россия

О СОЦИАЛЬНОМ СТАТУСЕ И РОЛИ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

В СОВЕТСКОМ ОБЩЕСТВЕ 30-х гг.

После революции 1917 г. и коренной ломки старого строя интеллигенция первоначально оказалась как бы «на обочине» развернувшихся социально-политических процессов. Однако ее роль объективно возрастала в ходе решения задач национально-государственного и хозяйственного строительства и возрождения традиционных ценностей культуры.

30-е годы явились в этом отношении переломными. На их протяжении в советском обществе произошло то, что Г.П. Федотов очень точно назвал переключением революционной энергии в национальную. На смену интернационалистической парадигме мировой пролетарской революции пришла этатистская концепция строительства социализма в одной стране, предполагавшая создание мощного государства в условиях враждебного капиталистического окружения. На новой идеологической основе реанимировались элементы традиционного российского имперского сознания.

Именно в этот период получило завершение трудное, противоречивое, наполненное трагическими страницами становление первого поколения советской интеллигенции. Как отмечал Г.П. Федотов, оно было органически предано советскому строю и чувствовало свою кровную связь с народом и правящим классом, которая проявлялась в большей степени, нежели у дореволюционной интеллигенции: «Интеллигенция с государством, интеллигенция с властью: такова ситуация в России, не повторявшаяся с начала ХIХ в.» (Федотов Г.П. Сталинократия // Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Т. 2. СПб, 1991. С. 96).

С середины 30-х годов, в связи с подготовкой и принятием новой Конституции СССР, интеллигенция стала официально определяться как «советская» и «народная». Власть перестала открыто декларировать отношение к ее представителям как к носителям, преимущественно, «старой культуры» и чуждым социальным элементам. В этот период в социальной структуре СССР происходил процесс своего рода рефеодализации и воссоздания в советской форме элементов сословности в статусе интеллигенции, на что одним из первых обратил внимание В.С. Волков (Волков В.С. Элементы сословности в социально-политическом статусе интеллигенции в СССР в 20–30-х годах // Поиск новых подходов в изучении интеллигенции: проблемы теории, методологии, источниковедения и историографии: Тез. докл. и сообщ. межгосударств. науч.-теорет. конф. Иваново, 13–15 сентября 1993 г. Иваново, 1993. С. 25-26). Развивая эту мысль, С.А. Красильников отмечает, что интеллигенция все более трансформировалась в массовое служилое сословие, заняв место между элитой - номенклатурой и основной массой населения, занятой физическим трудом. При этом определенная ее часть сохраняла преемственность с традиционным дореволюционным типом, а подавляющее большинство слилось с трудящимися. «Советизация» работников умственного труда, подчеркивает С.А. Красильников, «под которой понималась политическая поддержка советского государственного строя и профессиональная деятельность по его укреплению, к середине 1930-х годов стала реальностью. Однако провозглашенная коммунистическими лидерами страны идейная консолидация интеллигенции не была достигнута…» (Красильников С.А. Социально-политическое развитие интеллигенции Сибири в 1917 – середине 1930-х гг.: Дис. в виде науч. докл. на соиск. учен. степ. канд. истор. наук. Новосибирск, 1995. С. 40, 39, 38).

Вместе с тем, в среде представителей советской интеллигенции существовала и категория «молчальников», являвшихся носителями своего рода «катакомбного духа» (Федотов Г.П. Судьба и грехи России. СПб., 1991. Т. 2. С. 118, 185). В этой связи, применительно к 30-м годам, имеет смысл говорить не столько о наличии идейно-политической дифференциации интеллигенции в советском обществе, сколько о дуализме ее политического сознания, выражавшемся в существовании открыто проявлявшегося «внешнего», и латентного «внутреннего» потоков. Как справедливо отмечает С.А. Кислицин, интеллигентская часть элиты, с одной стороны, обеспечивала достаточно конструктивное руководство образованием, наукой, культурой, частично экономикой, а, с другой стороны – объективно внесла вклад в становление партгосноменклатуры, в укрепление сталинского режима, в пропагандистское обеспечение репрессивной политики. Ее представители, подчас, «выступали на службе исполнителями воли партии и ее вождей, а в своей микросреде выражали несогласие и протест» (Кислицин С.А. Эволюция и поражение большевистской элиты. Ростов-н/Д, 1995. С. 85).

Вместе с тем, упрощением было бы считать, что советский режим «приотпахнул соблазны перед интеллигенцией», дал ей возможность «заглотнуть горячего пролетарского ветра и шаткими своими ногами догонять уходящий в светлое будущее передовой класс», и что 30-е годы для интеллигенции, превращенной «в служебно-чиновный класс», стали «успешной школой предательства». (Солженицын А.И. Образованщина // Из-под глыб.: Сб. ст. М., 1992. С. 193, 194).

Вряд ли оправданно характеризовать интеллигенцию рассматриваемого периода исключительно в качестве некоего «социального Иуды», изменившего своему возвышенному подвижническому предназначению. В этой связи следует помнить о том, что от ее представителей, как и от всех советских людей, тогда «потребовалось столько мужества, что его хватило бы на несколько поколений, мужества не только в работе или в бою, но и в молчании, в недоумении, в тревоге». (Эренбург И. Люди, годы, жизнь. М., 1963. Кн. 3,4. С. 357). Многие интеллигенты не утратили стремления к служению своему делу, высоким гуманным идеалам, родине. Они по-прежнему выполняли свою социальную функцию и, в этом смысле, продолжали традицию дореволюционной интеллигенции.