Кандидат филологических наук, доцент Леонтьева А.Ю.

Северо-Казахстанский государственный университет им. М. Козыбаева

МОТИВ ОПЬЯНЕНИЯ В ЛИРИКЕ А.А. АХМАТОВОЙ

От лёгкой жизни мы сошли с ума:

С утра вино, а вечером похмелье.

О.Э. Мандельштам

Мотив опьянения в первой трети ХХ века становится универсальным. Наша цель – рассмотреть его репрезентацию в поэзии А.А. Ахматовой.

В 1910 г. опьянение связано с семантикой восторга и возбуждения: «Сладок запах синих виноградин…/ Манит опьяняющая даль» [1, с. 26]. Мотив амбивалентен: «Опьянеть 1.Стать пьяным, охмелеть. 2. Прийти в восторженное, возбуждённое состояние от чего-л. <…> Опьянить 1. Привести в состояние опьянения. Приводить в состояние, подобное состоянию опьянения. 2. Привести в восторженное состояние, в возбуждение, экстаз» [2, с. 723]. Метафорический эпитет «опьяняющая даль» раскрывает психологическое состояние лирической героини, находящейся на границе наслаждения и боли: «Солнце в небе. Солнце ярко светит./ Уходи к волне про боль шептать./ О, она, наверное, ответит,/ А быть может, будет целовать» [1, с. 26]. В 1910 г. процесс опьянения переносится на природные объекты, эмоциональное состояние составляет психологическую параллель пейзажам. На яркость опьянённого весеннего утра проецируется внутреннее напряжение лирической героини, прикоснувшейся к любовно-поэтическому наследию предков: «Весенним солнцем это утро пьяно,/ И на террасе запах роз слышней,/ А небо ярче синего фаянса./ Тетрадь в обложке мягкого сафьяна;/ Читаю в ней элегии и стансы,/ Написанные бабушке моей» [1, с. 34].

С 1911 г. мотив опьянения сопрягается с образом героя. В стихотворении «Сжала руки под тёмной вуалью…/ «Отчего ты сегодня бледна?» лирическая героиня – инициатор страдания героя: «Оттого, что я терпкой печалью / Напоила его допьяна». Состояние страдающего от любовной муки героя уподоблено поведению пьяного: «Как забуду? Он вышел, шатаясь,/ Искривился мучительно рот…» [1, с. 44]. Другими эмоциями наполнено стихотворение «Мне с тобою пьяным весело -/ Смысла нет в твоих рассказах»: «Мы хотели муки жалящей / Вместо счастья безмятежного…/ Не покину я товарища / И беспутного и нежного» [1, с. 70].

В 1913 г. появляется новый семантический аспект – процесс опьянения противопоставляет героев. Отрицание совместного питья связано с глобальной темой несовпадения судеб: «Не будем пить из одного стакана / Ни воду мы, ни сладкое вино,/ Не поцелуемся мы утром рано,/ А ввечеру не поглядим в окно./ Ты дышишь солнцем, я дышу луною,/ Но живы мы любовию одною». Несоединение героев акцентируется приёмом апофатизма, оппозицией солнца и луны. Но не совпавшие в реальности судьбы соединяются любовью и поэзией: «Лишь голос твой поёт в моих стихах,/ В твоих стихах моё дыханье веет./ О, есть костёр, которого не смеет / Коснуться ни забвение, ни страх» [1, с. 141]. В посвящении А.С. Лурье отказ от совместного пития противопоставляет героев, формируя бинарную оппозицию миров озорства и христианского смирения: «Я с тобой не стану пить вино,/ Оттого что ты мальчишка озорной. / Знаю я - у вас заведено / С кем попало целоваться под луной. // А у нас - тишь да гладь, / Божья благодать. // А у нас - светлых глаз / Нет приказу подымать» [1, с. 150].

С 1913 г. в лирике А.А. Ахматовой мотив опьянения приобретает универсальный масштаб предупреждения и приговора эпохе. В стихотворении «Все мы бражники здесь, блудницы, / Как невесело вместе нам!» (1913) звучит ожидание возмездия поколению Серебряного века за грехи пьянства (бражники), разврата (блудницы), праздности и соблазна: «А та, что сейчас танцует, / Непременно будет в аду» [1, с. 113]. Мотив опьянения включается в состав перифраза, заменяющего астионим «Петроград» («Когда в тоске самоубийства…», 1917): «Когда приневская столица, / Забыв величие своё, / Как опьяневшая блудница, / Не знала, кто берёт её, - // Мне голос был» [1, с. 316]. Приговор эпохе репрезентируется соединением опьянения с образом блудницы в оценке Северной столицы, недостойной своего имени.

Кульминация динамичного мотива - лирическая ситуация застолья с мёртвыми. Героиня стихотворения «Заболеть бы как следует, в жгучем бреду / Повстречаться со всеми опять…» (1922) ждёт встречи с покойными или эмигрировавшими близкими и любимыми: «Даже мёртвые нынче согласны прийти, / И изгнанники в доме моём». Совместная трапеза и вино приобщают лирическую героиню к постижению бесконечности времени и миру мёртвых: «Буду с милыми есть голубой виноград, / Буду пить ледяное вино / И глядеть, как струится седой водопад / На кремнистое влажное дно» [1, с. 388]. В «Новогодней балладе» (1922) она участница пира мёртвых: «Это муж мой, и я, и друзья мои / Встречаем новый год./ Отчего мои пальцы словно в крови / И вино, как отрава, жжёт?» Хозяин дома – расстрелянный Н.С. Гумилёв: «Хозяин, поднявши полный стакан,/ Был важен и недвижим:/ «Я пью за землю родных полян,/ В которой мы все лежим!» Друг, предложивший тост за песни А.А. Ахматовой, - Н.В. Недоброво, «третий», поднявший бокал «за того, / Кого ещё с нами нет» [1, с. 396], - В.Г. Князев.

В архаических культах опьянение связано с «достижением экстатических состояний, в которых пьющие, как считалось, становятся восприимчивыми к божественному откровению» [3, с. 255]. А.А. Ахматова переосмысливает мифологическую традицию – мотив опьянения открывает лирической героине мир мёртвых и акцентирует её стоицизм. «Последний тост» (1934) она поднимает: «За то, что мир жесток и груб, / За то, что Бог не спас» [1, с. 422].

Литература

1. Ахматова А.А. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 1. Стихотворения. 1904-1941. – М.: Эллис Лак, 1998. – 968 с.

2. Большой толковый словарь русского языка. / Сост. и гл. ред. С.А. Кузнецов. – СПб.: «Норинт», 2000. – 1536 с.

3. Тресиддер Дж. Словарь символов. – М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999. – 448 с.