К.ф.н.
Пантелеев А.Ф., Долматова А.С.
Южный
федеральный университет, Россия
МОРФОЛОГИЧЕСКАЯ
ТРАНСПОЗИЦИЯ В ЯЗЫКЕ ПОЭЗИИ РУССКОГО ПОСТМОДЕРНИЗМА
Современное искусство и, в частности, поэзия конца ХХ – начала XIX в.
наследует от предшествующих эпох две противоположные тенденции. Одна из них
направлена на познание логики мироздания, стремится к реалистическому отражению
действительности, укреплению языковых норм, предполагает воспитательную функцию
произведения. Другая тенденция связана с установкой на эксперимент, критическим
отношением к языковой норме и отказом от дидактической функции. Она основана на
том, что внимание авторов и читателей привлечено к неупорядоченности мира,
парадоксу, изменчивости сущностей и свойств, алогизму и нестабильности самого языка
как отражения нашего сознания.
Ситуация в современной поэзии во многом определяется философией и эстетикой постмодернизма, которая и продолжает традиции авангарда (особенно часто соединяя поэтику футуристов и обэриутов), и отталкивается от них. Для постмодернизма характерно «специфическое видение мира как хаоса, лишенного причинно-следственных связей и ценностных ориентиров, «мира децентрированного», предстающего сознанию лишь в виде иерархически неупорядоченных фрагментов» [Ильин, 1996: 204]. Авангард первой половины ХХ в. (модернизм), отрицая традиционные ценности, устанавливал новые приоритеты, а в философии постмодернизма мир и язык вообще перестали рассматриваться как система бинарных оппозиций (реальное — нереальное, живое — неживое, свое — чужое, прошлое — настоящее, субъект — объект и т.д.) [Лейдерман, 2003: 568]. Постмодернизм стремится выразить переходные состояния действительности и сознания, а поэтика постмодернизма (в совокупности разных его направлений и авторских индивидуальных систем) становится поэтикой пограничных явлений языка и языкового конфликта. В результате в современной поэзии часто встречаются транспозитивные формы различных грамматических категорий. Кроме того, по мнению О.А. Аксеновой, ориентированность автора на игру и языковой эксперимент особенно ярко проявляется в частеречной транспозиции [Аксенова, www.levin.rinet.ru]. Игровое начало находит свое выражение прежде всего в той свободе, с которой поэт обращается со словом. Таким образом, один из принципов игры – это свобода. Другой – «текучесть», процессуальность. В игре важен процесс, а не результат. «Когда мы заняты серьезным делом, мы хотим достичь результата и как можно скорее это дело закончить; наоборот, когда мы играем, нам важен сам процесс, и мы хотим его задержать» [Берлянд, 1992: 7]. Основываясь на данных исследованиях, мы можем выделить две основные группы транспозиций в современной поэзии: категориальная транспозиция и частеречная транспозиция. Грамматическая метафора на уровне частеречной принадлежности не свойственна языку русской прозы ХХ века [Пантелеев, Садовникова, 2007]. Однако именно частеречная транспозиция является специфической чертой поэзии русского постмодернизма, яркой приметой этого направления в современной русской литературе.
В современной поэзии встречается не только использование прилагательных в функции существительных, но и глаголов. В стихотворении Д. Бобышева «Константинов #8» находим:…- Звучит как девушка.Недешево. Не давши.кому какое до (ре-ми) всех этих дел,когда не то что музыка, но дажедуша зашлась – то дрыхто грохот одолел.Слово «дрых» приобретает категориальные признаки существительного – род, число и падеж, что становится ясным при рассмотрении формы глагола (дрых одолел). Глагол форме прошедшего времени «дрых» употребляется в значении существительного и сохраняет при этом стилистические особенности глагола «дрыхнуть». Как указано в словаре Ожегова, данный глагол просторечный, более того, имеет помету «неодобрительно» [Ожегов, Шведова, 1999: 181]. Наличием стилистической окрашенности, стилевой принадлежностью существительное «дрых» отличается от слова «сон», которое является стилистически нейтральным. Таким образом, транспозиция в данном случае обусловлена связью с коммуникативными прагматическими задачами говорящего, автора текста, а именно необходимостью представить процесс особого рода, отличный от процесса «сон». Среди синонимов слова «сон» нет ни одного, которое могло бы заменить окказионализм «дрых». Слова «видение, греза, мечта, мечтания» имеют помету «в поэтической речи» [Словарь русского языка, 1981-1984], слово «полусон» имеет дополнительную сему прерывности. «Забытье» - состояние, когда теряется ощущение окружающей действительности [Словарь русского языка, 1981-1984, т. 1: 308]. Таким образом, в русском языке нет слова, которое могло бы заменить «дрых» Б. Бобышева, не изменив идею автора. Транспозиция в данном случае выполняет номинативную функцию, то есть «способствует развитию нового значения у уже существующего слова, вместо того, чтобы создавать бесконечное количество новых слов» [Харченко, 1992: 25]. Следует обратить внимание, что возможно и употребление наречия в функции существительного:О бедный бредный Мир из клаузул,Мне нужен чек на выходы с судьбою.А я лечу как вынутый кинжал,В давным-давно покончивший с собою.(В. Соснора).Наречие, подобно существительному, сочетается с предлогом. Словосочетание «в давным-давно» подобно словосочетаниям «в сентябре, в понедельник, в ближайшее время». Сама же форма наречия напоминает существительные среднего рода – окно – в окно, пальто – в пальто, весло – в весло и т.п. Нам представляется, что транспозиция в данном случае помогает конкретизировать значение наречия «давным-давно» (задолго до настоящего момента, очень много времени тому назад) – «покончивший с собою» в определенный момент в прошлом. Другую функцию выполняет наречие, употребленное в функции существительного в следующем стихотворении:Постарайся… принять и поверить…Наши встречи – уже во вчера…(Л. Бесфамильный).Наречие вчера используется в значении и функции существительного, на что указывает предлог «во». Сочетание «во вчера» сопоставимо с сочетанием «в прошлом». Однако, «в прошлом» выражает идею более глубокого прошедшего, нежели «во вчера». Транспозиция позволяет показать, что разрыв произошел недавно, на днях, вчера. И встречи героев остались там же – «во вчера».Так же редко, как и наречия, подвергаются частеречной транспозиции деепричастия, поэтому данные примеры представляют особый интерес и обладают повышенной экспрессивностью. Деепричастие употребляется в функции существительного в стихотворении А. Левина «Когда душа стрела и пела»:
Когда
душа стрела и пела,
а в ней уныло и стонало,
и ухало, и бормотало,
и барахло, и одеяло...
Полина или же Елена,
а может Лиза и зараза,
а может Оля и лелея,
а я такой всего боец...
При восприятии данного отрывка на слух
деепричастие «лелея» воспринимается как существительное. Находясь в ряду имен
(Лиза, Оля, Елена, Полина) данное слово воспринимается как одно из имен. Только
взгляд на письменный вариант позволяет понять, что это имя нарицательное.
Параллелизм между строками «а может Лиза и зараза,/а может Оля и лелея»
способствует пониманию слова «лелея» как характеристики девушки. Итак, «лелея»
- имя нарицательное, обозначающее любую нежную и ласковую девушку, так же как и
«зараза» - любого подлого человека. Нельзя не обратить внимание на близость сочетания «Оля и лелея» и
устойчивого выражения «холя и лелея». Разрушая предсказуемость языкового факта,
автор создает оригинальный каламбур.
В строке «Когда душа стрела и пела» существительное «стрела» приобретает грамматические признаки глагола по аналогии (совпадение финалей) со словом «пела». Переход существительного в глагол в форме прошедшего времени обусловлен прежде всего тем, что исторически глаголы прошедшего времени восходят к причастиям. Поэтому они имеют родовые, а не личные окончания. А категория рода является главным классифицирующим морфологическим признаком существительных. Отнесение к одному из трех родов обязательно и для каждого имени существительного и для каждого глагола в прошедшем времени в единственном числе. Поэтому становится возможным вербализация существительного «стрела». Но такое употребление основано не только на формальном сходстве существительного женского рода «стрела» и формы глагола прошедшего времени женского рода. Нам кажется, что возникновение такого окказионализма связано с желанием автора подчеркнуть, что, с одной стороны, душа стреляет и поет (семантика глагола – обозначение процесса), а с другой, что она сама натянута как стрела – человек в напряжении и смятении. Итак, в данном примере наблюдается транспозиция, основанная на близости форм существительного и глагола прошедшего времени. В то же время можно отметить высокую степень концентрации транспонируемых форм в анализируемом тексте, ср.: «…а в ней уныло и стонало, и ухало, и бормотало, и барахло, и одеяло...». Сочинительная связь актуализирует у краткой формы прилагательного «уныло», помимо семантики признака, сему процессуальности, тогда как форма «стонало» приобретает семантику признака, состояния, сохраняю при этом процессуальное значение. Наличие же в ряду однородных членов имен существительных «барахло и одеяло» позволяет предположить, что значение конкретной и абстрактной предметности у данных имен осложняется семантикой состояния и процессуальности. Подобная конденсация не была свойственна языку русской классической литературы, это яркая черта поэзии русского постмодернизма. В следующем же стихотворении наблюдается полное совпадение существительного с окказиональным глаголом повелительного наклонения:Такси меня куда-нибудь,
туда где весело и жуть,
туда, где светится и птица,
где жить легко и далеко...
(А. Левин. Когда душа стрела и пела).
Существительное «такси», заимствованное из французского языка, в современном русском языке является неизменяемым. Имя существительное «такси» совпадает по форме с глаголами в повелительном наклонении с конечным -и после согласного (например, тащи, вези), что и обусловило переход в глагольную парадигму.
Следует отметить, что в современном русском языке есть глагол таксировать – 'произвести таксацию' (в 1 зн. 'установить таксу на что-л.') и существительное такса – 'точно установленная расценка товаров или размер оплаты за тот или иной труд, услуги' [Словарь русского языка, 1981-1984, т. 3: 752]. Существование глагола таксировать доказывает, что заимствованное «такси» уже вошло в активный состав русского языка и может участвовать в словообразовании. Это делает потенциально возможным образование глагола «таксить» от существительного такси – по модели пила – пилить, звонок – звонить и такси – «таксить». А форма повелительного наклонения глагола «таксить» будет соответственно «такси». Таким образом, наличие такой словоформы потенциально возможно. Но пока она не существует в языке, мы можем рассматривать данный случай как употребление существительного, совпадающего по форме с потенциально возможной формой глагола, в функции глагола. Совпадение же финалей существительных с финалями глаголов при такой транспозиции является закономерным явлением и наблюдается, к примеру, в стихотворении А. Левина «Но тяга к слову также неизменна…»:…Но тяга к слову также неизменна,как к хищным и убийственным вещам,когда магнит и манит черный «Вальтер»…В поэзии нередко встречаются различные сочетания со словами «магнит» и «манит». В стихотворении С. Минакова читаем: «Как магнит к себе манит», Анна Драй описывает, как «глаза в глаза магнитом манит», у Е. Скульской «магнит попритягательней – убийство манит…». Такие тропы, основанные на созвучии слов «магнит и манит», обыгрываются А. Левиным и представляются по-новому. Существительное «магнит» по аналогии со словом «манит» употребляется в функции глагола. Совпадение финалей существительного и глагола в единственном числе, третьем лице способствует успешной реализации транспозиции. В данном случае транспозиция также основана на определенной близости значений двух слов. И «магнит» и «манит» обладают общей семой «притяжения». Таким образом, оба слова выражают одно и то же процессуальное значение притяжения, на чем и стоится этот каламбур.
Рассмотрим следующий отрывок из «Пивной песни» А. Левина:
…Здесь
так клёво,
пиво и тепло,
будто нам сегодня
крупно повезло.
В данном примере транспозиция также строится на принципе аналогии (пиво и тепло): есть формальное сходство между существительным среднего рода на –о и словом категории состояния. Дополнительный смысл стихотворению придает переход слова «пиво» из разряда существительных в разряд категории состояния, при котором совмещается номинативное и предикативное значения существительного. «Пиво – пенистый напиток из ячменного солода и хмеля с небольшим содержанием алкоголя» [Ожегов, Шведова, 1999: 517]. В результате транспозиции реализуется значение «характеристика состояния, наступившего под воздействием этого напитка». Данной транспозиции можно дать характеристику без затруднений, так же как и всем рассмотренным ранее видам транспозиции. В них налицо употребление слов различных частей речи в функциях существительного, глагола, прилагательного, наречия. Но, так как поэзия постмодернизма – поэзия пограничных явлений, неточностей и неупорядоченности, она снабжает нас богатым материалом пограничных и неопределенных типов транспозиции, в которых сложно установить, какая из форм транспонируется и какая выступает в качестве базы, на которой, по принципу аналогии, строится метафора:Такси меня куда-нибудь,
туда где весело и жуть,
туда, где светится и птица,
где жить легко и далеко...
(А. Левин. Когда душа стрела и пела).
В стихотворении А. Левина находим транспозицию, основанную на фонетическом совпадении финалей глагола и существительного. На первый взгляд представляется, что это простое употребление существительного в функции глагола («птица»). Но, с другой стороны, возможно, «птица» выполняет свою основную функцию – выражает значение предметности, а вот форма глагола «светится» транспонируется по аналогии с существительным. Какое же слово в данном отрывке переосмыслено? Однозначный ответ на этот вопрос дать трудно. Если частеречной транспозиции подвержено существительного «птица», то оно приобретает процессуальное значение. Процессуальное значение, ассоциирующееся со словом «птица» - значение свободного, независимого полета. Если же транспонируется глагол «светится», то он приобретает значение предметности. Основное значение глагола «светиться» - «излучать ровный свет, свой или отраженный» [Ожегов, Шведова, 1999: 701]. В таком случае окказиональное употребление глагола в качестве существительного может иметь семантику источника излучаемого света. Нам кажется, что оба подхода к интерпретации данной строки стихотворения одинаково допустимы. Поэтому такую транспозицию мы называем биполярной частеречной транспозицией [Panteleev, 2010 // www.science-journals.eu]. Итак, биполярная транспозиция – это сложный вид частеречной транспозиции, при которой возможно неоднозначное понимание самого процесса переосмысления и наблюдается неясность при определении транспонируемой формы и аналога.
Рассматриваемый тип транспозиции не является единичным случаем. В стихотворениях А. Левина мы встречаем подобную грамматическую метафору регулярно, таким образом, можем назвать ее приметой идиостиля писателя:Зверь мой – язык и высок.Зверь мой – без костей.(А. Левин. ЯЗЫК МОЙ – ЗВЕРЬ МОЙ). Нулевое окончание существительного мужского рода в единственном числе и краткого прилагательного сближает слова разных частей речи по формальным признакам. Сравните: высок – песок, язык – многолик. Поэтому вполне возможна как транспозиция существительного, так и прилагательного. Контекст также не помогает дифференциации типа транспозиции. Таким образом, создается особое ощущение абсурдности и нелепости. Данная строка стихотворения ставит в тупик. Случаи биполярной транспозиции следует отличать от подобных ей однозначных транспозиций, построенных по принципу аналогии:Язык мой пятнист и велосипедист.Переход существительного «велосипедист» в краткое прилагательное возможен благодаря омонимическому сближению суффиксов качественного прилагательного в краткой форме (пятн-ист) и существительного мужского рода, обозначающего лицо по его отношению к определенному предмету, понятию, занятию (велосипед-ист). Такая транспозиция обусловлена и семантически. Язык «вращает» словами, словно велосипедист колесами. Слова сливаются и путаются, как спицы велосипеда, который едет на высокой скорости. Однако переход краткого прилагательного в существительное в данном случае представляется маловероятным. Этому способствует само построение предложения. В случае приобретения словами «пятнист и велосипедист» значения предметности было бы реализовано следующим образом, ср.: «Язык мой – пятнист и велосипедист». Таким образом, в данном случае перед нами односторонняя частеречная транспозиция – употребление существительного в функции краткого прилагательного.
Морфологическая транспозиция
является, на наш взгляд, не менее ярким образным средством языка художественной
литературы, чем лексическая. Она
является равноценным показателем индивидуальности стиля писателя, его
творческой манеры. Более того, грамматическая метафора, основанная на
морфологической транспозиции, может носить и окказиональный характер
морфологического переноса, который осуществим только в контексте данного
произведения, либо характерен для всего творчества писателя или поэта.
Следовательно, несмотря на то, что грамматическая метафора является все-таки
скованной рамками контекста [Шендельс, 1972], своими синтаксическими функциями,
делающими ее «неподвижной», она может быть неожиданной и выразительной.
Морфологическая транспозиция является яркой приметой
идиостиля писателя. Транспозиция охватывает не только грамматические признаки
имен и глаголов, активно используя как объект переноса словообразовательные
категории рода, вида, но и целые классы слов, т.е. части речи. Транспозиция,
связанная с использованием слов одной части речи в функции слов другой части
речи, так называемая частеречная грамматическая метафора, выступает как
типичная и специфическая черта русской
поэзии конца ХХ – начала XIX века. Наиболее частотным является
употребление слов различных частей речи в качестве существительных и глаголов.
Менее характерным является употребление слов различных частей речи в функции
прилагательных и наречий. В языке современной русской поэзии можно отметить
особый случай сложной биполярной транспозиции, при которой возможно двоякое
понимание самого характера переосмысления. Частеречная транспозиция в языке
современной поэзии выполняет эмотивную, экспрессивную, конкретизирующую,
эпатажную функции, является в руках поэта инструментом для языковой игры.
Литература: