В.Г. Маслов

СЛОВО И ЕГО ДЕЯНИЕ

"Мы — рабы слов", — сказал Маркс, а потом это буквально повторил Ницше. В культурный багаж современного человека вошло представление, будто подчинение начинается с познания, служащее основой убеждения. Функция слова на заре человечества — суггесторное воздействие (гипнотическое воздействие, внушение через чувство). Слова оказывают большое целительное воздействие. Именно слова, не смысл. Во многих человеческих коллективах они сохранили свою силу до наших дней (это слова знахарей, колдунов, шаманов). Гитлер в "Mein Kampf" писал: "Силой, которая привела в движение большие исторические потоки в политической или религиозной области, было с незапамятных времён только волшебное могущество произнесённого слова. Большая масса людей всегда подчиняется могуществу слова"¹.

Лавуазье, прелагая новый язык химии, сказал: "Аналитический метод — это язык; язык — это аналитический метод; аналитический метод и язык — синонимы".

Язык стал аналитическим, в то время как раньше он соединял, так как слова имели многослойный, множественный смысл, которые во многом действовали через коннотацию, порождая образы и чувства через ассоциации. И вот отбор слов в том или ином языке отражает становление национального характера и отношение человека к миру. Русский говорит: "У меня есть книга". На европейские языки буквально перевести это невозможно. В русском языке категория собственности заменена категорией совместного бытия. Принадлежность мы выражаем глаголом быть.

В Новое время, в обществе Запада естественный язык стал заменяться искусственным. Слова стали очищенными от вековых смыслов, так сказать, рациональными, потеряв святость и ценность, но приобретя цену. Раньше язык, по выражению Хейдеггера, "был самой священной из всех ценностей". Превращение языка в орудие господства положило начало и процессу разрушения языка в современном обществе. В "Письме о гуманизме"² Хейдеггер писал: "Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек… Повсюду и стремительно распространяющееся опустошение языка не только подтачивает эстетическую и нравственную ответственность во всех употреблениях языка. Оно коренится в разрушении человеческого существа. Простая отточенность языка ещё вовсе не свидетельство того, что это разрушение нам уже не грозит. Сегодня она, пожалуй, говорит скорее о том, что мы ещё не видим опасность и не в состоянии её увидеть, потому что ещё не стали к ней лицом. Упадок языка, о котором в последнее время так много и порядком уже запоздало говорят, есть, однако, не причина, а уже следствие того, что язык под господством новоевропейской метафизики субъективности почти неудержимо выпадает из своей стихии. Язык, наоборот, поддаётся нашей голой воле и активности и служит орудием нашего господства над сущим".

Выделим главное в его мысли: язык под господством метафизики Запада выпадает из своей стихии, становясь орудием господства. Устранение из языка святости и "превращение ценности в товар" сделало возможным свободу слова. Однако заметим, что ни в каком обществе не может быть полной свободы слова — всегда есть нечто «нецензурное». По этому поводу Томас Джефферсон заметил: "ни одно правительство не может существовать без цензуры: там, где печать свободна, никто не свободен". Постыдное убожество мысли наших демократов и тех, кто за ними побрёл, уже в том, что свободу слова они воспринимали не как проблему бытия, а как критерий для дешёвой политической оценки: есть свобода слова — хорошее общество, нет свободы слова — плохое. Но если в наше плохое общество внедрить свободу слова, оно станет чуть лучше.

На самом деле речь идёт о двух разных типах общества. "Освобождение" слова так же, как и "освобождение", превращение в товар, денег, земли и труда означало прежде всего устранение из него святости, искры божьей — словом, десакрализацию. Это означало и отделение слова от мира, вещи. Слово, имя перестало тайно выражать заключённую в вещи первопричину. Древний философ Анаксимандр говорил о тайной силе слова: "Я открою вам ужасную тайну: язык есть наказание. Все вещи должны войти в язык, а затем вновь появиться из него словами в соответствии со своей отмеренной виной".

Разрыв слова и вещи — культурная мутация, скачок от общества традиционного к гражданскому, западному. Заметим, что и гражданское общество может быть мерзким и духовно больным и выхолощенным, и традиционное, даже тоталитарное, общество может быть одухотворённым и возвышающим человека.

Что ж мы видим в обществе современном, гражданском? Формула Андре Жида: "Чтобы иметь возможность свободно мыслить, надо иметь гарантию, что написанное не будет иметь последствий". Из этого следует, что вслед за знанием слово становится абсолютно автономным по отношению к морали.

На создание и внедрение в сознание нового языка буржуазное общество истратило несравненно больше средств, чем на полицию, армию, вооружения. Ничего подобного не было в аграрной цивилизации старой Европы: теперь общество стало потреблять язык так же, как минеральное топливо.

С книгопечатанием устный язык личных отношений был потеснён получением информации через книгу. Это был переломный момент. На массовой книге стала строиться и новая школа. Главной задачей новой школы стало искоренение "туземного" языка своих народов. Этот туземный язык, которому ребёнок обучался в семье, на улице стал планомерно заменяться "правильным" языком, которому стали обучать платные профессионалы, — языком газеты, радио, телевидения.

Язык стал товаром и распределяется по законам рынка. Французский философ Иван Иллич³ писал: "В наше время слова стали на рынке одним из самых главных товаров, определяющих валовой национальный продукт. Именно деньги определяют, что будет сказано. У богатых наций язык превращается в подобие губки, которая впитывает невероятные суммы". В отличие от туземного, язык, превращённый в капитал, стал продуктом производства, со своей технологией и научными разработками.

Во второй половине XX века произошёл следующий перелом. Иван Иллич ссылается на эксперимент лингвистов, который был проведён в Торонто перед второй мировой войной. Суть его в следующем: из всех слов, которые человек услышал в первые 20 лет своей жизни, каждое десятое слово он услышал от какого-то "центрального" источника — в церкви, школе, в армии. А девять слов из десяти услышал от кого-то, кого мог потрогать и понюхать. Сегодня пропорция перевернулась — 9 слов из 10 человек узнаёт из "центрального" источника, и обычно они сказаны через микрофон.

Разница "туземного" и "правильного" языка в том, что туземный язык рождается из личного общения людей, т.е. в гуще повседневной жизни. Поэтому он напрямую связан со здравым смыслом, а здравый смысл выражается, как правило, на родном, туземном языке. "Правильный" — это язык диктора, зачитывающего текст, данный ему редактором, который доработал материал публициста в соответствии с замечаниями своего директора. Это односторонний поток слов, направленных на определённую группу людей с целью убедить её в чём-либо. Здесь берёт начало "общество спектакля" — этот язык "предназначен для зрителя, созерцающего сцену". Язык диктора в новом, буржуазном обществе связи со здравым смыслом не имел, он нёс смыслы, которые закладывали в него те, кто контролировал средства информации.

Как же создавался "правильный" язык Запада? Из науки в идеологию, а затем и в обыденный язык перешли в огромном количестве слова-"амёбы", прозрачные, не связанные с контекстом реальной жизни. Они настолько не связаны с конкретной действительностью, что могут быть вставлены в любой контекст, например, слово прогресс. Это слова, не имеющие корней, не связанные с вещами, миром. Они делятся и размножаются, не привлекая к себе внимания, и пожирают старые слова. Они кажутся никак не связанными между собой, но это обманчивое впечатление. Важный признак этих слов — их кажущаяся "научность". Так, скажешь коммуникация вместо старого слова общение или эмбарго вместо блокада, и твои банальные мысли как будто бы подкрепляются авторитетом науки. И начинаешь думать, что именно эти слова выражают самые фундаментальные понятия нашего мышления: в "приличном обществе" человек обязан их использовать. Это заполнение языка словами-амёбами было одной из форм колонизации — собственных народов буржуазным обществом. Отрыв слова, имени, от вещи и скрытого в вещи смысла был важным шагом в разрушении всего упорядоченного Космоса, в котором жил и прочно стоял на ногах человек Средневековья и древности. Начав говорить "словами без корня", человек стал жить в разделённом мире, и в мире слов ему стало не на что опереться. Недаром наш языковед и собиратель сказок А.Н. Афанасьев подчёркивал значение корня в слове: "Забвение корня в сознании народном отнимает у образовавшихся от него слов их естественную основу, лишает их почвы, а без этого память уже бессильна удержать всё обилие словозначений; вместе с тем связь отдельных представлений, державшаяся на родстве корней, становится недоступной"

Что же мы видим в ходе нынешней антисоветской революции в России? По каким признакам можем судить о её пафосе? Вызрело и отложилось в общественной мысли явление, целый культурный проект наших демократов, а именно: насильно, через социальную инженерию задушить наш туземный, родной русский язык и заполнить сознание, особенно молодёжи, словами –амёбами, словами без корней, разрушающими смысл речи.

Когда русский человек слышит слова биржевой делец или наёмный убийца, то они поднимают в его сознании целые пласты смыслов, он опирается на эти слов в своём отношении к обозначаемым ими явлениям. Но если ему сказать брокер или киллер, он воспримет лишь очень скудный, не пробуждающий ассоциаций смысл, который воспринимается им пассивно. Методичная и тщательная замена слов русского языка чуждыми словами — это никакое не засорение или признак бескультурья. Это — необходимая часть манипуляции сознанием.

В большом количестве внедряются слова, противоречащие очевидности и здравому смыслу. Они подрывают логическое мышление и тем самым ослабляют защиту против манипуляции. Часто слышим "однополярный мир". Это выражение абсурдно, ибо слово полюс по смыслу неразрывно связано с числом два, с наличием второго полюса. Или: слова руководитель и лидер. Пресса неслучайно настойчиво стремится вывести из употребления слово руководитель. Это слово исторически возникло для обозначения человека, который олицетворял коллективную волю, он создан этой волей. Слово лидер возникло из философии конкуренции. Лидер персонифицирует индивидуализм предпринимателя. Телевидение не скажет руководитель, а лидер Белоруссии Лукашенко, лидер КПРФ Зюганов. Точно так же происходит вытеснение слова избиратель и замена его на слово электорат. Когда депутат говорит мои избиратели, то коннотация слова указывает, что депутат — производное от того коллектива, который его избрал. Выражение же мой электорат воспринимается как "мой персонал" (моё предприятие). Электорат — общность пассивная и ведомая, она создаётся политиком или под политика. Слово гуманизм. Каков его подспудный смысл? Давайте покопаемся, поищем. Гуманизм — не просто нечто хорошее и доброе, определённый "изм", конкретное философское представление о человеке, которое оправдывает совершенно конкретную политическую практику. Гуманизм тесно связан с идеей свободы, которая понимается как включение всех народов и культур в европейскую культуру. Из этой идеи вырастает презрение и ненависть ко всем культурам, которые этому сопротивляются. Из теории гуманизма выросла теория гражданского общества. Её создатель, философ Локк⁴, развил идею "неотчуждённых прав человека". Его трактаты вдохновляли целые поколения революционеров. Так, наш Багрицкий шёл по жизни "с Пастернаком в душе и наганом в руке", а европейские — с Локком и гильотиной. И всё это из гуманных соображений. Мы "переваривали" язык индустриального общества, наполняли его нашими смыслами, но в какой-то момент начали терпеть поражение.

Примечания

1. Гитлер А. Моя борьба. Издательство «Т — ОКО», 1992. — С. 87

2. Хейдегер М. Письмо о гуманизме. — Берн, 1947. — С 121.

3. Иллич Иван. Освобождение от школ. Пропорциональность и современный. М.: Просвещение, 2006.

4. Лоок Джон. Опыт человеческого разумения. — М.: Мысль, 1985. — С. 151.