Лошкарев Н.В.

К ВОПРОСУ О ПРАВОВОЙ ПРИРОДЕ ЛЕГАЛЬНЫХ ДЕФИНИЦИЙ

На современном этапе развития законодательства и юридической техники легальные дефиниции «обрели черты типичного элемента законодательства, аккумулирующего и демонстрирующего весь комплекс его проблем» [1, с.7]. Нужно сказать, что «типизация» легальной дефиниции, распространение практики использования данного явления в текстах современных нормативных актов не могло остаться вне внимания юридической науки. Активизация исследований в данной области теории юридической техники налицо [2, с.194; 3, с.11; 4, с.13-14; и др.]. При этом практически единодушно специалисты признают, что «законодательная дефиниция – стрежень, каркас, ядро, квинтэссенция нормативно-правового акта. Это многомерное многопространственное и многовекторное юридическое явление»[5, с.26].

Однако вместе с констатацией факта единодушия в признании важной роли легальных дефиниций в современной правовой жизни в целом, мы вынуждены отметить, что при всей активности исследований в этой области вряд ли можно говорить об однозначности понимания природы самой легальной дефиниции.

Сложившиеся по этому вопросу представления можно с достаточной степенью условности разделить на две группы. В качестве основания для подобной классификации мы выбираем характер представлений исследователя о соотношении легальной дефиниции как явления, формы его внешнего выражения и нормы права.

Исследователи, позиции которых мы относим к первой группе (Л.Ф. Апт, В.М. Горшенев, Л.Н. Ушакова, В.Ю. Туранин, М.Л. Давыдова, А.С. Пиголкин и др.) рассматривают легальные дефиниции как разновидность нормативно-правовых предписаний.

Согласно данному подходу, легальные дефиниции – нетипичное правовое средство, отличное от норм права, но находящееся с ними в тесном взаимодействии. Не имея самостоятельного характера, дефиниции именно через правила поведения проявляют свое регулятивное воздействие. Так, например, М.Л. Давыдова замечает, что они входят в состав самого правила поведения, непосредственно регулирующего общественные отношения, и без них это правило действовать не будет [4, с.13-14]. В.М. Горшенев считал, что регулирующее воздействие дефиниций заключается в том, что они прикладываются к фактическим обстоятельствам и при совпадении модели, содержащейся в предписании, с фактическим обстоятельством делается вывод о том, что и есть искомое и значит подлежит учету как юридически значимое[6, с. 117]. Л.Ф. Апт, описывая характер регулятивного воздействия легальных дефиниций прямо указывает на то, что они взаимодействуют с большим числом регулятивных предписаний и более того, что они являются их полноправными, типичными элементами [7, с.73].

Вторая из выделенных нами групп исследователей (В.М. Савицкий, В.К. Бабаев, В.М. Баранов, Р.Т. Мухаев, Г.В. Мальцев) напротив, полагает, что по своей природе легальные дефиниции – нормы права.

Нормативный характер дефиниций связывается с их регулятивным воздействием, с тем, что их реализация способствует повышению качества правового регулирования [8, с.64], а также с тем, что общих черт норм права и легальных дефиниций все же больше нежели их различий. В.М. Баранов, например, замечает «вполне возможно, что какие-то законодательные дефиниции представляют собой нормативные предписания, но тогда надо показать, чем они отличаются от полноценных правовых норм» [5, с.29].

В рамках данного подхода специфика легальных дефиниций не отрицается, но она описывается через некие особые классификационные разряды правовых норм. Достаточно часто дефиниции называют и в числе специализированных норм [9, с.206], и относят их к исходным нормам [10, с.289], и даже квалифицируют как технические [11] и вспомогательные нормы [12, с.113].

При всем внешнем различии вышеприведенных позиций, представляется, что глубинных противоречий между ними все же нет. На наш взгляд, в основе возникновения таких трактовок лежат традиционные для отечественного правоведения представления о соотношении системы права и системы законодательства, родившиеся в результате дискуссии, организованной в свое время журналом «Советское государство и право».

Кратко обозначим основные результаты обсуждения данной проблемы: Система права и система законодательства – тесно связанные, но не совпадающие явления. Они соотносятся как содержание и форма. Система права – это внутренняя структура, система законодательства – внешнее, объективированное выражение права. Право не существует вне его внешнего оформления. Строение законодательства понимается как система только потому, что оно отражает системные свойства права.

Фактически речь идет о представлении соотношения элементов системы права и системы законодательства как соотношения содержания и формы. Но при этом, пользуясь методологией диалектического подхода, исследователи отмечают всё же относительную «автономию» данных явлений, активность формы по отношению к содержанию.

Во-первых, первичным элементом отрасли права является норма, а первичным элементом системы законодательства выступает нормативный акт.

Во-вторых, отрасли права не всегда совпадают с отраслями законодательства (например, Воздушный кодекс РФ, возглавляя воздушное законодательство, не соответствует воздушному праву. С другой стороны, финансовое право как отрасль не кодифицировано, кодифицированы лишь его подотрасли и т.д.). Такое несовпадение не означает, однако, что при создании нормативных (даже кодифицированных) актов возникают некие нормы, которые не могут быть отнесены к отраслям права. «Юридические нормы отраслей права – это строительный материал, из которого складывается та или иная конкретная отрасль законодательства. Но при построении каждой законодательной отрасли этот строительный материал может употребляться в разном наборе и в разном сочетании определенного нормативного материала»[13, с.238].

В-третьих, законодательство по объему содержащегося в нем материала шире системы прав, так как включает в свое содержание положения, которые в собственном смысле не могут быть отнесены к праву (программные положения, указания на цели и мотивы издания актов и т.д.).

В-четвертых, в основе деления права на отрасли лежат предмет и метод правового регулирования, поэтому отрасли отличает высокая степень однородности правового материала. Отрасли же законодательства, регулируя определенные сферы государственной жизни, выделяются только по предмету правового регулирования, а сами регулируемые общественные отношения могут быть неоднородны.

В-пятых, система права носит объективный характер, а система законодательства формируется в большей степени под влиянием субъективных факторов, то есть по воле законодателя.

Именно эти теоретические положения во многом и стали причиной формирования самой теории нормативных предписаний. М.Л. Давыдова отмечает, что нормативно-правовое предписание выступает как универсальная категория объединяющая систему права и систему законодательства[4, с.10]. Исходя из того, что норма права – первичный элемент системы права, то также как и в отношении проблемы соотношения системы права и системы законодательства, вопрос сводится к вопросу о форме и содержании. Если норма права – содержание, то нормативное предписание – форма его внешнего выражения.

При этом норма права, сохраняя свое качество как правило поведения, адресованное неопределенному кругу лиц, внешне выражается различными способами, вид и качество которых находится как под влиянием объективных, так и под воздействием субъективных факторов (воля законодателя, особенности правовой культуры лиц, допущенных к правотворчеству и т.д.).

Однако лишь констатацией факта того, что формой внешнего выражения легальной дефиниции является специфическое нормативно-правовое предписание ограничиться на наш взгляд нельзя. Подобное утверждение при всей его очевидности все же не отражает решение проблемы в целом. Ведь если законодательство является формой права, то мы должны определить с природой собственно правового явления, выступающего содержание данной формы. В отношении теории легальных дефиниций принципиальным в этой связи является вопрос о соотношении дефиниции и нормы права.

В отечественной традиции под нормой права обычно понимают «установленное или санкционированное государством правило поведения, охраняемое от нарушений с помощью мер государственного принуждения» [14, с.569].

Именно представление о норме как о правиле поведения и позволяет утверждать, что легальная дефиниция сама по себе подобным правилом не является, она не предписывает системы прав и обязанностей, не обладает непосредственным регулятивным или охранительным действием.

Данный факт признается в отечественном правоведении всеми исследователями, однако на его основе делаются различные выводы. Одни авторы, как уже указывалось выше, относят дефиниции лишь к одной из возможных форм внешнего выражения норм права, другие расширяют объем понятия нормы, относя к ним все предписания, которые в процессе правоприменение оцениваются как общеобязательные.

Признавая сам факт существования нормативных феноменов, содержание которых не исчерпывается лишь указанием на права и обязанности участников общественных отношений, либо вовсе их не предполагает, думается, что вопрос о возможности отнесения к ним дефиниций должен решаться в зависимости от анализа особенностей их регулятивного воздействия.

Если выраженное в форме нормативного предписания положение предполагает непосредственное воздействие на общественные отношения, которое может быть реализовано либо в форме правоотношения либо в иной форме, то, на наш взгляд, есть основания говорит о том, что пред нами именно норма права. Так, исходная норма, в частности, норма принцип, всегда носит самостоятельный характер, ее применение, реализация в системе правового регулирования не предполагает необходимости одновременного и непременного действия иной нормы. Не случайны в этом отношении правила об аналогии права.

В отличие от исходных норм, дефиниции, выраженные в форме нормативных предписаний, не создают непосредственно правовые последствия. Они лишь обозначают условия, при которых такие последствия возможны.

В частности, Л.Н. Ушакова замечает, что в отличие от нормы права, дефиниции не наделяют субъектов правоотношений правами и обязанностями, которые фиксируются в самой структуре правовой нормы. При этом дефиниции имеют свою структуру, формулируются и излагаются с учетом специально разработанных требований и правил. При этом дефиниции нередко являются частью нормы права и закрепляются, как правило в гипотезах норм [15, с. 75]. На факт фиксации дефиниций именно в гипотезах правовых норм указывает и И.В. Москаленко [16, с. 56].

Вопрос об обоснованности такого подхода может быть разрешен посредством анализа особенностей легальных дефиниций, закрепленных в настоящее время в российском законодательства.

Например, в статье 2 ГК РФ закреплено легальное определение предпринимательской деятельности, под которой понимается самостоятельная, осуществляемая на свой риск деятельность, направленная на систематическое получение прибыли от пользования имуществом, продажи товаров, выполнения работ или оказания услуг лицами, зарегистрированными в этом качестве в установленном законом порядке. Данное нормативное предписание с очевидностью указывает на условия, при которых возникает система прав и обязанностей лиц, которые осуществляют деятельность, отнесенную законом к предпринимательской. Если деятельность лица отвечает признакам, указанным в ст. 2 ГК РФ, то оно обязано обозначать себя как предприниматель в отношениях с иными субъектами, несет повышенную ответственность, обязано уплачивать налоги, связанные с предпринимательской деятельностью и т.д.

Положения ст. 2 ГК РФ могут оцениваться лишь в контексте предписаний, устанавливающих соответствующие обязанности и права предпринимателей, выступая для них в качестве гипотезы.

Аналогичную конструкцию нормативных предписаний использует законодатель и в УК РФ, Так, в статье 205 УК РФ раскрывается понятие «террористический акт», под которым понимается совершение взрыва, поджога или иных действий, устрашающих население и создающих опасность гибели человека, причинения значительного имущественного ущерба либо наступления иных тяжких последствий, в целях воздействия на принятие решения органами власти или международными организациями, а так же угроза совершения указанных действий в тех же целях.

Если лицо, является субъектом преступления, виновно, покушается на объект преступления, и совершает деяния, система которых описана в ст. 205 УК РФ, то оно должно подвергнуться наказанию. Видим, что в таком случае дефиниция является составной частью сложной гипотезы.

Аналогичный прием используется и в статье 163 УК РФ, содержащей в том числе легальную дефиницию вымогательства.

Ряд исследователей, в том числе М.Б. Кострова полагает, что предписания-дефиниции выступают в качестве диспозиции соответствующих норм [17, с.32]. Думается, что такой подход ошибочен. Диспозиция – структурный элемент нормы права, в котором содержатся указания на права и обязанности сторон. Анализ системы действующего законодательства в части закрепления легальных дефиниций показывает, что подобное содержание для дефинитивных предписаний не характерно. Они используются именно для уточнения системы условий, в которых права и обязанности участников общественных отношений могут и должны быть реализованы, внося таким образом определенный порядок в систему правового регулирования, конкретизируя законодательство.

Конкретизация – объективное свойство правового регулирования, заключающееся в переходе от неопределенности юридического предписания к его определенности, а также неопределенности нормы права в связи с появлением юридического факта к его качеству определенного правового (индивидуального) регулятора [18, с.59].

Именно в аспекте проблеме конкретизации в настоящее время многие исследователи анализируют проблему легальных дефиниций, что представляется весьма перспективным направлением для правовых исследований [19, с. 231-234; 20, с.326-342 и др.].

Резюмируя сказанное, можно, на наш взгляд, определить легальную дефиницию как нормативно-правовое предписание, выражающее гипотезу правовой нормы в форме раскрытия содержания понятия либо установления значения термина в нормативно-правовом акте, выступающее одним из средств конкретизации законодательства.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Апт Л.Ф. Легальные определения в законодательстве и судебной практике. – М.: Российская академия правосудия, 2010. – 230 с.

2. Ушакова Л.Н. Общие правила формулирования дефиниций // Молодой ученый. - 2008. - №1. – С. 190-196.

3. Туранин В.Ю. Теория и практика использования законодательных дефиниций. – М, 2009. – 108 с.

4. Давыдова М.Л. Нормативно-правовые предписания в Российском законодательстве. - Волгоград. 2001. – 92 с.

5. Баранов В.М. Законодательная дефиниция как общеправовой феномен // Законодательная дефиниция: логико-гносеологические, политико-юридические, морально-психологические и практические проблемы: Материалы Международного «круглого стола» (Черновцы, 21-23 сентября 2006 года). – Н. Новгород, 2007. – С. 24-67.

6. Горшенев В.М. Нетипичные нормативные предписания в праве // Советское государство и право. - 1978. - №3. С.113-118.

7. Апт Л.Ф. Дефиниции в законодательстве Российской Федерации // Законодательная дефиниция: логико-гносеологические, политико-юридические, морально-психологические и практические проблемы: Материалы Международного «круглого стола» (Черновцы, 21-23 сентября 2006 года). – Н. Новгород, 2007. - С. 71-86.

8. Савицкий В.М. Язык процессуального закона. Вопросы терминологии. – М.: Наука, 1987. – 288 с.

9. Мухаев Р.Т. Теория государства и права. – М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2001. – 543 с.

10. Общая теория права: Курс лекций / Под ред. В.К. Бабаева. – Н. Новгород, 1993. – 540 с.

11. Поляков А.В. Введение в общую теорию права и государства // URL.: http://ex-jure.ru/law/news.php?newsid=101. Доступ на 23 сентября 2011 года.

12. Васьковский Е.В. Цивилистическая методология. Учение о толковании и применении гражданских законов. – М.: АО «Центр ЮрИнфоР», 2002. – 508 с.

13. Общая теория государства и права. Академический курс в 2-х томах / Под ред. М.Н.Марченко. – Том 2. Теория права. – М.: «Зерцало» 1998. – 404 с.

14. Теория государства и права: Учебник / Под. Ред. М.Н. Марченко. – М.: «Зерцало», 2004. – 640 с.

15. Ушакова Л.Н. Дефиниция как нетипичное правовое средство законодательной техники. Дис. …канд. юрид. наук. - С-Петербург, 2009. - С.179.

16. Москаленко И.В. Юридическая природа и соотношение гражданско-правовых дефиниций и норм // Современное право. - 2005. - №5. – С.54-58.

17. Кострова М.Б. К вопросу о правовой природе разъяснения понятий и терминов, включенных в УК РФ // Международное и национальное уголовное законодательство: проблемы юридической техники: Материалы III Международной научно-практической конференции. / Отв. ред. В.С. Комиссаров. – М., 2004. - С. 30-34.

18. Власенко Н.А. Конкретизация в праве: природа и пути исследования // Конкретизация законодательства как технико-юридический прием нормотворческой, интерпретационной и правоприменительной практики: Материалы Международного симпозиума (Геленджик, 27-28 сентября 2007 года). – Н. Новгород, 2008. – С. 57-68.

19. Апт Л.Ф., Хайретдинова М.Д. Конкретизация определений понятий в российском законодательстве // Конкретизация законодательства как технико-юридический прием нормотворческой, интерпретационной и правоприменительной практики: Материалы Международного симпозиума (Геленджик, 27-28 сентября 2007 года). – Н. Новгород, 2008. – С, 231-234.

20. Маркова–Мурашова С.А. Унификация правовых терминов как необходимая предпосылка конкретизации законодательства // Конкретизация законодательства как технико-юридический прием нормотворческой, интерпретационной и правоприменительной практики: Материалы Международного симпозиума (Геленджик, 27-28 сентября 2007 года). – Н. Новгород, 2008. – С, 326-342.