История

К.и.н. Карлов С.А.

Красноярский институт экономики Санкт-Петербургского университета управления и экономики (НОУ ВПО) Россия

Начало НЭПа в сельском хозяйстве Восточной Сибири (1921-1924гг.)

В сельском хозяйстве Сибири НЭП вступил в действие 1 августа 1921 г., со дня введения натурального налога. При определении налоговых заданий для Сибири центральные власти, руководствуясь планами индустриализации за счет аграрного сектора, не пользовались научным анализом налогооблагаемой базы, не учитывали региональные особенности. Среди большевистской элиты преобладали неверные представления о Сибири как о регионе, где живут богатые, прижимистые крестьяне, которые не хотят отдавать хлеб республике. Натуральный налог 1921-1922 гг. в Сибири был утверждён Совнаркомом совместно с Сибирским статистическим управлением, мотивируя голодом в Поволжье и сокрытием крестьянами посевной площади, с переобложением в 100%. Исключение было сделано для трех губерний: Омской, Енисейской, Иркутской, где посевная площадь «выросла» на 50%. По Омской губернии это решение объяснялось гибелью посевов и плохим урожаем более чем на половине посевной площади. По Иркутской и Енисейской губерниям 50% увеличение фактической посевной площади мотивировалось слабым развитием зернового хозяйства[1]. В Забайкальской губернии, поскольку Советская власть утвердилась там лишь в 1922 г., сельскохозяйственный налог был увеличен на 100% за счет прибавления к нему суммы «дополнительного» налога, который не собирался в 1921 году. В сумме с местными и дополнительными налогами нагрузка на крестьянство возросла в два с лишним раза[2].

Комиссия Сиббюро ЦК РКП(б) пришла к выводу, что «прошлогодний способ исчисления продналога должен быть изменен». Крестьяне Енисейской губернии в январе 1922 г. характеризовали продналог 1921-1922 гг. как грабительский, «хуже продразверстки», в ходу у них была пого­ворка: «Разверстку заменили продналогом, раньше хоть оставляли на прокормление, а теперь и последнее отобрали» [3]. Налог 1921-1922 гг. взимался в натуральном виде и состоял из целого набора сельскохозяйственных продуктов. Это само по себе создавало дополнительные трудности для крестьянина из-за необходимости их хранения и транспортировки. В Иркутской губернии, например, продналог состоял из следующих продуктов: зерна, масла, мяса, домашней птицы, яйца, кожсырья, сена, шерсти, пушнины, волокна, птичьего пера[4].

Однако, несмотря на упадок сельского хозяйства, государство каждый год увеличивало налоги. Если продналог 1921-1922 гг. в Сибири составлял 17% от валовой продукции хлеба и зернофуража, то по налогу 1922-1923 гг. было взято 21,4% от валовой зерновой продукции. Кроме сельхозналога тяжелым бременем ложились на крестьянство и дополнительные налоги: трудгужналог, подворно-денежный налог, общегражданский налог. Фактически налогом являлось и обязательное госстрахование имущества. Особенно тяжелым из дополнительных налогов был трудгужналог. В Иркутской губернии он был заменен лесналогом - вывозкой леса к железной дороге. Для его выполнения был создан чрезвычайный аппарат, мобилизующий крестьян с гужевым транспортом. Однако новый орган не оправдал возложенных на него надежд. Крестьяне категорически отказывались использовать при вывозе леса рабочий скот, необходимый им на весенних полевых работах. Перевозка леса проводилась преимущественно зимой по бездорожью, из-за чего ломался инвентарь и калечились лошади. В итоге выполнение этого налога требовало больших затрат. Задание центра по вывозке леса в Иркутской губернии с огромными усилиями было выполнено на 71,5%. В Енисейской губернии недоимка по трудгужналогу за 1922 г. составила 90%[5]. В период продналоговой кампании 1923-1924 гг. трудгужналог был переведен в денежное выражение.

В 1923 г. на финансирование из местного бюджета были переведены социальные учреждения. Доставка дров и воды в школу и лечебный пункт, в них мытье полов, побелка, содержание сторожей и заезжих домов и т. п. более чем на 50% увеличили налоговую нагрузку на крестьянство. Поскольку для крестьян  увеличение налогового бремени было не по силам, а местный бюджет был истощен, финансовое положение школ, медицинских учреждений значительно ухудшилось - часть из них закрылись[6].

В налоговой политике начала НЭПа (1921-1924 гг.) в Сибири не было стабильных правил обложения, которые позволили бы крестьянам даже с минимальной перспективой в один год развивать свое хозяйство, заранее зная, что норма и условия изъятия налога не будут изменены в течение указанного срока. Много нареканий крестьянства вызывало сокращение сроков взимания продналога.  Налоговая политика была направлена на максимально полное собирание налогов любой ценой. Несмотря на «полный неурожай целых сел и волостей, их освобождение от налога по декрету Совнаркома почти не практиковалось, … дабы не ослаблять темпа работы»[7]. В брошюрах, издаваемых налоговыми органами, о системе выплаты налога в сельском хозяйстве, рассматривался только «единый» сельхозналог, устанавливаемый по классовому признаку. Существование множества косвенных налогов, в сумме превышающих основной налог, не принималось во внимание.

Проведение продналоговых кампаний неизменно сопровождалось применением агитационно-пропагандистских методов. Прежде всего, они были обращены к бедняцко-середняцкой части крестьянства. К зажиточным слоям применялись преимущественно репрессивные меры. В этом выражалось непреложное соблюдение классового принципа. В секретных директивах на места давались установки, подобные этой: «… Побудить в первую очередь к сдаче сельскохозяйственного налога комячейки, бедняков и середняков, кулаки от вас никуда не уйдут. Мы с них сдерем. Добиться сдачи налога организованным путем, т. е. вести целым поселком, колоннами с плакатами, транспарантами и т. п.» [8].

Государственная ценовая политика, как и другие меры, была подчинена стратегической задаче форсирования индустриализации. С этой целью на XII съезде РКП(б) была сформулирована политика «манипулирования ценами» на промышленную и сельскохозяйственную продукцию. С целью регулирования цен на зерно и хлебопродукты была создана постоянная комиссия, принимавшая решение о снижении закупочных цен на хлеб и осуществлении хлебных интервенций. Ею также определялись пределы закупочных цен, так называемые «лимиты». «Лимитов» должны были придерживаться все государственные и кооперативные заготовители. На частного заготовителя, не раз срывавшего лимитные цены, уплачивая крестьянину за хлеб дороже, воздействовали административными мерами вплоть до ареста.sdfootnote22sym Снизив цены на сельскохозяйственную продукцию, государство изменило экспортно-импортную политику, резко сократив импорт и увеличив экспорт почти в два раза. Статья экспорта хлеба стала главенствующей и составляла около 216 млн. пудов хлеба или 66 % от всего экспорта[9]. Эта цифра особенно впечатляюще выглядит на фоне данных о голоде на территории Сибири и всей страны.

Таким образом, государственная политика форсирования индустриализации включала налоговое переобложение, ценообразование, используемое как способ неэквивалентного обмена между городом и деревней,  применение агитационно-пропагандистских и репрессивных мер. В 1923 г. она привела к структурному общественному кризису. Ценовой кризис выразился в падении цен на хлеб на внутреннем рынке и росте цен на промышленные товары, а также кризисе сбыта промышленной продукции. В 1923 г. превышение цен промышленных товаров над сельскохозяйственными («ножницы цен») составило около 300%. Если в довоенное время крестьяне платили за один пуд соли один пуд пшеницы, то в 1923 г. цена пуда соли колебалась в пределах от 3 до 6 пудов пшеницы. Чтобы купить одну пару простых сапог, крестьянин вынужден был продать от 17 до 30 пудов пшеницы.   [10]. sdfootnote29sym

Государственная экспроприация сельского хозяйства обусловила его упадок. Происходило сокращение производительных сил аграрного сектора. Расчет руководства страны на то, что увеличение налога стимулирует развитие зернового хозяйства для его уплаты, не оправдался. Для выполнения продналога 1922 г. население Сибири было вынуждено, за неимением хлеба, сдать до 450 тыс. голов скота или 16% от всего наличного крупного и мелкого скота. Убыль продуктивного скота в 1923 г. составила 56%, производство молочно-масляной продукции сократилось на 90%. В с. Тельма Иркутской губернии в счет продналога 1921-1922 гг. было продано 15 рабочих лошадей. В Забайкальской губернии в результате двойного переобложения сельского хозяйства в 1922-1923 гг. количество скота снизилось на 50%. По данным партийных органов, в Александровской волости Енисейской губернии, часть крестьян, чтобы сдать продналог, также продавала скот и на вырученные деньги покупала необходимый хлеб. Наряду с упадком животноводства Сибири происходило неуклонное падение зернового хозяйства. В целом по Сибири посев зерновых хлебов снизился в 1920-1921 гг. на 27,5 %, в 1921-1922 гг. - на 28,9 %. Посевная площадь товарных крестьянских хозяйств Енисейской губернии с 1920 по 1922 гг. уменьшилась на 48% в среднем на одно хозяйство. Товарные хозяйства Забайкальской губернии в 1922-1923 гг. сократили посевную площадь более чем на 50%. В наиболее экономически ослабленных районах крестьяне для сдачи продналога были вынуждены продавать семена, сельскохозяйственный инвентарь, предметы быта, дома и т. д. [11].

Наблюдалось резкое ухудшение жизни крестьян. Снижение уровня потребления крестьянского хозяйства наблюдалось по всей Восточной Сибири. Норма потребления на душу крестьянской семьи вместе с кормом для скота в год в период с 1917 по 1922 гг. снизилась в среднем с 32 до 13 пудов хлеба (зерна) т.е. в 2,5 раза. В Забайкальской губернии с 1922 по 1923 гг. часть бедняцких и середняцких хозяйств разорилась. В итоге любые неблагоприятные метеорологические условия могли стать причиной голода в деревне Восточной Сибири. В 1922 г. в Енисейской губернии были признаны голодающими 66 тыс. человек 13 волостей Канского уезда, население Бельской, Анциферовской, Маклаковской и Пировской волостей Енисейского уезда. В них были случаи голодных смертей. В 1923 г. в Верхоленском и Балаганском уездах Иркутской губернии, из-за неурожая, на душу населения приходилось в среднем около 200 г. зерна в день или 3,66 пуда на один год. По этой причине крестьяне уходили в более благополучные районы. Несмотря на то, что советская власть в Забайкальской губернии была установлена лишь в ноябре 1922 г., за две продналоговые кампании (1922-1923 гг., 1923-1924 гг.), проведенные с помощью армии и продотрядов, государство довело крестьянство до голода. По данным обследования фининспектора, голодающих дворов Карымской волости села Верхняя Талага Забайкальской губернии от 10 марта 1924 года: "...Хозяин Забелиха В.М. болен - опух от голода. Едоков - 5. Дети совершенно голые, чрезвычайно истощенные. Иму­щества в доме, кроме 2-3 драных полушубков, никакого нет. Скота - одна лошадь – и та отдана на кормежку, так как фуража совершенно нет. Семейство недоедает, в течение двух месяцев питаясь подаянием. Теперь вот уже 3-я неделя, как в связи с общим недоеданием сбор подаяний прекратился, и они голодают». Общее коли­чество голодающих по Нерчинскому и Читинскому уездам Забайкальской губернии составляло 32238 человек. Государственные и местные органы власти, как они сами признавали, практически никакой реальной помощи голодающему крестьянству не оказывали[12].

Экспроприаторская политика в отношении сибирского крестьянства вызывала его крайнее недовольство, выливалось в разные формы социального протеста. Жалобы на действия местных органов власти, массовое утаивание или уничтожение объектов обложе­ния, повстанческое движение в начале НЭПа приобрело в Восточной Сибири широкий размах[13]. 

Преодоление структурного общественного кризиса, обострившегося в начале 1923 г. требовало от власти комплексного подхода. Применения репрессивных мер в целях успокоения общества было недостаточно. Прежде всего, усилия правительства были направлены на сжатие лезвий ценовых ножниц. Правда, снижение цен на промышленные товары осуществлялось преимущественно административным путем, и было малоэффективно. Продналог 1923-1924 гг. в целом по Сибири по тяжести превзошел предыдущий в среднем на 40%. Это повышение партийно-государственное руководство объясняло подъемом сельскохозяйственной отрасли, что к Сибири не имело отношения. Тем не менее, увеличенные размеры продналога компенсировались усовершенствованной системой его взимания. Теперь крестьянину предоставлялась возможность часть зерновых продуктов заменить соответствующим количеством фуражных культур и мясом. Эта мера несколько ослабляла налоговое давление на крестьян. Также было увеличено кредитование хлебозаготовок, что позволило повысить лимитные цены.

Либерализация в аграрном секторе экономики не замедлили  сказаться на его развитии.  У крестьян появилось стремление к выведению хозяйства из потребительских рамок. Сибирское сельскохозяйственное производство все больше вовлекалось в товарооборот, крестьяне стали дорожить каждой копейкой в хозяйстве, «однако в дальнейшем его развитии проявляли осторожность, не зная, какой период будет действовать НЭП». Постепенно в 1924 г. в крестьянском хозяйстве Восточной Сибири, особенно среди середняцко-зажиточных групп, начинает проявляться тенденция к восстановлению посевной площади, к увеличению количества скота, к приобретению орудий сельскохозяйственного производства и предметов потребления. Исключение составляла Забайкальская губерния. В 1923-1924 гг. в Забайкальской губернии продолжалось падение уровня сельского хозяйства. Посевная площадь губернии снизилась на 8,5%. В некоторых волостях убыль скота достигала 68%[14].

Государственная поддержка и либеральные шаги в области сельского хозяйства, вызвали подъём сельскохозяйственного производства: в Енисейской губернии это произошло с 1923 гг., вновь производящей она стала в 1924 гг., в Иркутской - с 1924 гг., в Забайкальской – с 1925 гг..

Литература

1. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ) . Ф. 17. Оп. 33. Д. 26. Л. 30, 52; Д. 43. Л. 138.

2. Государственный архив Забайкальского края (ГАЗК). Ф.110. Оп.1. Д.36. Л.65.

3. Центр хранения и изучения документов новейшей истории Красноярского края (ЦХИДНИ КК). Ф. 1. Оп. 1. Д. 141. Л. 174.

4. Второй отчет Иркутского губернского экономического Совещания (октябрь 1921-март 1922 гг.). Иркутск, 1923. С. 45,46.

5. ЦХИДНИ КК. Ф. 1 Оп. 1. Д. 141. Л. 27, 41, 45.; ГАЗК. Ф. 110. Оп. 1. Д. 49. Л. 81-82; Д. 227. Л. 47.; Д. 76. Л. 20, 189, 297; РГАСПИ . Ф. 17. Оп. 67. Д. 190. Л. 51, 66; Государственный архив новейшей истории Иркутской области (ГАНИИО). Ф. 1. Оп. 1. Д. 1445. Л. 61 об.; Д. 1619. Л. 22.

6. ЦХИДНИ КК. Ф. 1 Оп. 1. Д. 141. Л. 27, 41, 45.; РГАСПИ . Ф. 17. Оп. 67. Д. 190. Л. 51, 66; ГАНИИО . Ф. 1. Оп. 1. Д. 1445. Л. 61 об.; Д. 1619. Л. 22. ГАЗК. Ф. 110. Оп. 1. Д. 49. Л. 81-82; Д. 227. Л. 47.

7. ГАЗК. Ф. 110. ОП. 1. Д. 76. Л. 20, 189, 207, 297. ; РГАСПИ . Ф. 17. Оп. 33. Д. 26. Л. 51-53.

8. ГАЗК. Ф. 110. Оп. 1. Д. 76. Л. 20, 189, 297.

9. РГАСПИ . Ф. 17. Оп.33. Д. 532. Л. 4, 9; Оп. 84. Д. 469. Л. 109.; ЦХИДНИ КК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 606. Л. 12;

10. РГАСПИ . Ф. 17. Оп. 33. Д. 211. Л. 14, 28.; Оп. 84. Д. 468. Л. 27,28,70.

11. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 33. Д. 268. Л. 201-203.; Государственный архив Иркутской области (ГАИО). Ф. 145. Оп. 4. Д. 83. Л. 63 (об.), 74.; ЦХИДНИ  КК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 141. Л. 13; ГАЗК.  Ф. 642. Оп. 1. Д. 138. Л. 44.

12. ГАНИИО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1076. Л. 2-4, 8, 49, 73. Л. 25; ЦХИДНИ  КК. Ф. 1. Оп. 1.Д. 141. Л. 40-41; ГАЗК. Ф. 110. Оп. 1. Д. 49. Л. 82.

13. ГАЗК. Ф. 110. Оп. 1. Д. 45. Л. 219. ; Д. 227. Л. 52; РГАСПИ . Ф. 17. Оп. 33. Д. 24. Л. 8-14,27, 80.; ЦХИДНИ  КК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 141. Л. 2 (об).

14. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 67. Д. 185. Л. 196; Д. 190. Л. 62.;ГАЗК. Ф. 110. Оп. 1 . Д. 76. Л. 328; Ф. 1746. Оп. 1. Д. 181. Л. 289; Ф. 283. Оп. 1. Д. 44. Л. 56.