Филологические науки/8. Родной язик и литература
Винар С.М.
Дрогобычский государственный педагогический
университет
имени Ивана Франко
МИФОЛОГИЧЕСКИЕ РЕМИНИСЦЕНЦИИ В ТВОРЧЕСТВЕ ЕВРИПИДА И РАСИНА: КОМПАРАТИВНЫЙ
АНАЛИЗ
Интерес к мифу как литературоведческой категории фиксируется еще
со времен Аристотеля, который рассматривает миф в его органических связях с
литературой. В философской доктрине Платона миф выступает необходимым условием
для понимания человеком мира. Поэтому проблема феномена мифа, способов его
трансформации в различных жанровых формах, особенностей рецепции литературой
последующих эпох вызывает постоянный интерес ученых-литературоведов: А.Ф. Лосева, М.М. Бахтина, Ю.Б. Виппера, В.М. Жирмунского, В.В. Иванова, А.А. Потебни,
С.И.Радцига, О.М. Фрейденберг, С.С. Аверинцева, Е.М. Мелетинского,
А.А. Тахо-Годи, И.В. Шталь и др.
Как справедливо констатирует М. Грабарь-Пассек [2: 60], в пределах самой античной литературы было обработано большое
количество мифических сюжетов, которые в последующие эпохи использовались как в
виде имитаций, близких к своим прототипам, так и в своеобразной, самобытной форме.
Многие мифические сюжеты были существенно изменены уже в пределах самой античной
литературы: менялись перипетии судьбы того или иного героя, оценка его
характера. Показательным примером в этом случае может быть образ Прометея. По
ряду источников, Прометей, который создал первых людей из глины и воды
(Apollod. I 7, 1; Ovid. Met. I 81-88)[1], рассматривается,
как символ человеческой цивилизации (Plat. Prot. 320 d - 321 e), «все
искусства у людей от Прометея» (Aesch. Prom. 506). Однако другие источники о
роли Прометея в культурном развитии человечества даже не упоминают (Soph.
Antig. 332 -375), или же ей предоставляется гораздо меньшее значение, чем роли
Зевса (Hes. Theog. 96). Более того, в античности существовала традиция
осуждающего изображения Прометея, преимущественно в римских авторов. Так, для
Горация Прометей совершил «злой обман», принеся огонь, так как это привело к
пагубным последствиям (Carm. I 3, 27-33), создавая человека, он вложил в него
«злобу» и «безумие» льва (Carm. ІІ, 16, 13-16); Прометей заботился только о
теле, и отсюда все беды человеческой жизни и неприязнь среди людей (Propert.
III 5, 7-12).
Чрезвычайно популярный в
европейской литературе также образ Ифигении и связанный с ним мотив
жертвенности и выбора. Напомним, что в мифе об Ифигении (Iφιγένεια)
– дочери Агамемнона и Клитемнестры отразились напластования различных периодов
общественного сознания и стадий развития греческой религии. У Гомера [1] место
Ифигении среди дочерей Агамемнона занимает Ифианасса, возможно, с момента ее
замены и перемещения в Тавриду. Миф о принесении в жертву Ифигении впоследствии
отражен в Гесиода в его «Каталоге женщин» (фрагмент 23 а, 17-26), дальше – в хоровой
лирике (Стесихор, Пиндар) и в афинских драматургов V в. до н.э. От трагедий
«Ифигения» Эсхила и «Ифигения» Софокла дошли лишь незначительные фрагменты.
Однако миф об Ифигении Эсхил упоминает также в своих «Агамемноне» и «Орестеи».
Миф о возвращении Ифигении с Тавриды был разработан также в трагедиях Софокла
«Хрис» и «Алет», которые не сохранились до наших дней. Полностью сохранились
«Ифигения в Авлиде» и «Ифигения в Тавриде» Еврипида.
Как
известно, Еврипида считают не только продолжателем, но и новатором в развитии
трагедийного жанра. Ведь он изменил характер самой трагедии как по содержанию,
так и по форме. По свидетельству Аристотеля («Поэтика»), Еврипид изображает
людей такими, как они есть, в отличие от Софокла, который изображает их такими,
какими они должны быть (Σοφοκλ»ς
œφη αÙτός
μќν οŒους
δε‹ ποιε‹ν,
ЕÙριπίδης
δέ οŒοι ε„σίν)
[5: 86]. Еврипид,
в отличие от своих предшественников, уже не восхищается героями, которые
наделены величественными, сверхчеловеческими чертами характера, свободными от
внутренних противоречий. Своих мифических героев поэт наделяет чертами,
характерными для обычных людей, тех, которых он видит вокруг себя. Критически
относясь к любым устоявшихся нормам – от мифологических к общественным, не
считая мифы каноном, он смело идет на
некоторые изменения в них, модифицирует легенду так, чтобы в центре ее
поставить человека, ярче обрисовать его душу. Еврипида интересует диалектика чувств: человек
в его пьесах всегда бьется между противоположными стремлениями. Таков его
Агамемнон («Ифигения в Авлиде») [3], душу которого разрывают противоречивые
эмоции: с одной стороны, родительские чувства, а с другой – амбициозность властителя, предводителя войска. Такова Ифигения, что находится
на перепутье между правом выбора и чувством долга, между слабостью и героизмом.
Трагедийный конфликт поэт переносит в душу героя. Это уже не противоборство
двух героев, а внутренний конфликт одного персонажа, психологический конфликт.
Образы от этого становились драматичнее. Возможно поэтому Аристотель и считал
Еврипида «трагическим из поэтов».
Для
усиления внутреннего трагизма героя Еврипид часто прибегает к такому
художественному средству как контраст. С особой отчетливостью это отражено в
прологе («Ифигения в Авлиде») – полная колебаний и смятения душа Агамемнона и
спокойное звездное небо, божественная тишина вокруг: Какая тишь... Ни звука... Хоть бы птица, / Иль моря всплеск... Молчанием
Еврип / Воздушным будто скован... (9 - 11). Или
сцена встречи Агамемнона с дочерью. Радость Ифигении больно ранит его: ведь это
он заманил в ловушку собственную дочь: Ифигения. Ты говоришь, что рад, а сам печален? Агамемнон. Заботы, дочь: на то я вождь и царь (645 - 646). Ифигения. Да, весело... А сам зачем же плачешь? Агамемнон. Разлука нас, боюсь, надолго ждет... (650 - 651).
Целью драм
Еврипида об Ифигении, отмечает Е. Френзель [6: 362], является гуманизация мифологии. Ифигения не умирает, она спасена
богиней и перенесена в Тавриду для того, чтобы способствовать распространению
греческого культа богов в противоположность варварскому культу тавров.
Таким образом, в трактовке мифологических сюжетов и в
изображении человека Еврипид настолько далеко отошел от классической греческой
трагедии, что его творчество означало, по сути, конец античной героической
драмы и плохо воспринималась современниками, которые все еще искали в трагедии
идеальных героев. Тем значительнее было, однако, влияние Еврипида на литературу
последующих эпох. Так, образ Ифигении оживает в
трагедии французского классицизма, в
частности, в
Расина, который дал новую, оригинальную трактовку известного
мифологического сюжета. Миф о заклании дочери
Агамемнона служит поводом для нового драматического воплощения коллизии между
долгом и чувством. Дело, которому должна быть принесена в жертву Ифигения,
предстает в речах по крайней мере двух персонажей, Ахилла и Клитемнестры, как
личная месть Менелая и честолюбивая авантюра Агамемнона. Кровь невинной девушки
должна помочь искуплению прелюбодеяния спартанской царицы и принести воинскую
славу бессердечному отцу, а это – в высшей степени сомнительный моральный
баланс. Такая двойственная точка зрения на исходный конфликт трагедии создает
психологическую глубину образов, которая составляет главное художественное
достоинство «Ифигении» Расина. Агамемнон Расина никак не укладывается в
условную модель героического военачальника и монарха, жертвующего дочерью ради
общего блага. Он пытается уйти от тягостного решения, задержав прибытие жены и
дочери в лагерь, и только искусно рассчитанная аргументация Улисса,
строптивость Ахилла и, наконец, героическая самоотверженность Ифигении
окончательно склоняют его подчиниться воле оракула. Эта усложненность главного
драматического характера пьесы еще усиливается с помощью разного рода
мифологических реминисценций, рассыпанных по всей пьесе, но тематически
сосредоточенных вокруг фигуры Агамемнона. Это в особенности многочисленные
упоминания о «пире Атрея» и о грядущей судьбе Агамемнона и Клитемнестры. По
сравнению с относительно лаконичным использованием мифологических мотивов,
например, в «Андромахе», «Ифигения» поражает обилием этих вторичных деталей,
несущих особую художественную нагрузку: они переносят нас в полный драматизма
мир древней Эллады, далеко выходящий за пределы лаконичной фабулы пьесы.
Раздвигаются ее временные рамки, перед нами постает прошлое – преступление
Атрея, сватовство женихов Елены, ее тайный брак с Тесеем и похищение Парисом,
но входит также и будущее – предчувствие убийства Клитемнестры сыном, звучащее
в словах Ифигении, обращенных к матери. Раздвигаются и пространственные рамки –
Аргос, Лесбос, Троя, Спарта присутствуют в трагедии не просто как названия
территорий, а ощущаются как центры больших и малых событий, из которых
слагается действие.
Для эффектного психологического контраста с Ифигенией Расин ввел в трагедию образ Эрифилы. Стремясь погубить
свою соперницу, Эрифила попадает в расставленные ею сети и приносится в жертву
богам вместо Ифигении. Эта версия мифа казалась Расину более правдоподобной,
потому что она снимала необходимость сверхъестественного финала (чудесного
исчезновения Ифигении в момент жертвоприношения). Еврипидовский
вариант развязки при помощи deus ex machina, чудесного превращения, «которому,
пожалуй, поверили бы во времена Еврипида, но которое в наше время показалось бы
совершенно бессмысленным и неправдоподобным» [4: 138] был отвергнут Расином еще и по
причинам принесения в жертву невинной и благородной девушки. Расин вносит в развязку важную для его
нравственного сознания идею возмездия. Эрифила наказана за свою попытку погубить
соперницу, за страсть, которая толкает ее на преступление против нравственной
нормы.
Образ
Ифигении и связанный с ним мотив жертвенности и выбора как коммуникативный
компонент приобретает значимость практически во всех крупных литературных
стилях: в классицистической драме, в драматургии Ж.Расина, в драме Гете, в
модернистической драматической сцене Леси Украинки. В литературе нового времени
трактовка мифологических сюжетов, их проблематика и художественнная поэтика
настолько отличаются от первоисточника, что это может быть проблемой дальнейших
исследований. Изучение функционирования
образа Ифигении в разных литературных стилях
дало бы возможность выяснить феномен актуализации античного мотива в
литературе разных эпох, связать его с тогдашним
историко-литературным процессом,
определить его специфику.
Список
литературы
1.
Гомер. Илиада [пер. Н. Гнедича]. – М.: Художественная литература, 1986. – 384 с.
2. Грабарь-Пассек М.Е. Античные
сюжеты и формы в западноевропейской литературе. – М.: Наука, 1966. – 319 с.
3. Еврипид. Ифигения в Авлиде [пер. И. Анненского] // Еврипид.
Трагедии: В 2 т. – Т. 2. – М.: Ладомир,
Наука, 1999. – C. 448 – 523.
4.
Расин Ж. Ифигения
[пер. с фр. Ю. Корнеева] // Ж.
Расин. Сочинения: В 2 т. – Т. 2. – M.: Искусство, 1984. – C. 136 – 205.
5. Aristoteles. Poetik Text.: Griechisch / Deutsch / Aristoteles. – Stuttgart: Philipp Reclam jun., 2001. – 181 s.
6.
Frenzel E. Stoffe der Weltliteratur. Ein Lexicon Dichtungsgeschichtlicher Längsschnitte. – Stuttgart: Alfred Kröner Verlag, 1962.
– 670 s.