Философия / 3. История философии

к.филос.н. Мехрякова Н.М.

Пермский государственный национальный исследовательский университет, Россия

Теоретический статус формального языка на основе анализа философии логического позитивизма

Аналитическая философия в лице неопозитивизма ставит перед собой важную задачу – создание принципов и методов формализации языка науки, под которой (формализацией) мы будем понимать процесс отображения объектов некоторой предметной области с помощью символов какого-либо языка. Так, М.С. Козлова отмечает, что «возможность символизации мышления заложена уже в важнейших гносеологических свойствах естественного языка с их значениями» [9, c. 58–59]. Наибольшее выражение процедура формализации нашла в математике и символической логике. Кристаллизация, сокращение, прояснение научного знания с помощью искусственной символики делают сложные познавательные системы легко обозримыми и представляют собой приём краткого изложения.

Формализация, являясь мощным средством систематизации и уточнения научной теории, обеспечивает необходимое соответствие между положениями наличной научной теории и формальной системой, возникающей в результате процедуры формализации этой теории. Систематизируя накопленное знание, формализация позволяет сделать кристально ясной логическую структуру теории, обеспечить стандартизацию используемого категориально-понятийного аппарата.

Так, Р. Карнап и другие представители логического анализа ставят перед собой задачу «поиска нейтральной системы формул, символики, освобождённой от засорений исторически сложившихся языков; отсюда также и поиска общей понятийной системы» [7]. Факты (не замутнённые примесью истолкования опытные данные) и логика (строжайшие формулы логических исчислений) – фундамент логического позитивизма. Казалось бы, где уж бо́льшая гарантия объективности и надёжности знания? Так, Б. Страуд отмечает: «Я полагаю, что само понимание философии – как она должна развиваться и что от неё можно ожидать – гораздо ближе к тому, с чего аналитическая философия начиналась, чем к большинству предложенных за истёкшие годы концепций» [15].

Уже Фреге, математически обосновывая логику, поднял целый ряд логических и философских вопросов, связанных с проблемой соотношения объекта мысли и его речевого знака. Он ввёл различие между обозначаемым посредством некоторого выражения объектом (значение – Bedeutung) и заключённой в этом выражении содержательной информации об объекте (смысл – Sinn) [17]. Это отсылает нас к различию прямого означения предмета (денотации) и смысла, выражаемого именем (коннотации), введённых Д.С. Миллем [10].

Дальнейшее развитие идей Г. Фреге находим у Б. Рассела, исследующего логический статус обозначающих выражений [13]. Основная мысль расселовской теории дескрипций заключается в том, что обозначающие выражения имеют значения не сами по себе, а лишь в контексте соответствующего предложения.

Витгенштейн, приняв расселовскую «теорию дескрипций», рассуждает схожим образом. Нелингвистический эквивалент высказывания, по мысли философа, – предметную ситуацию (отношение между вещами) в силу её структурной сложности можно описать в предложении с помощью связи терминов, но не назвать [2, c. 38]. То есть внутри предложения все слова и высказывания должны быть подчинены логическим правилам построения осмысленных предложений, нарушение которых приводит к бессмыслице. Аналитический аппарат символической логики позволяет адекватно перевести не только содержательные фрагменты знания, но и целостные системы научного знания на искусственный формализованный язык.

В дальнейшем логический анализ стал предметом исследования представителей Венского кружка (М. Шлик, О. Нейрат, А. Айер, Р.Карнап и другие), Львовско-варшавской школы (К. Твардовский, Я. Лукасевич, К. Айдукевич, А. Тарский, Ст. Лесьневский, Т. Котарбинский и другие). Так, Р. Карнап провозглашает: «Задача уточнения неопределённого или не вполне точного понятия… задача замещения его вновь построенным, более точным, понятием относится к числу самых важных задач логического анализа и логического построения» [6, c. 37]. А. Тарский отмечает: «Единственными языками с точной структурой в настоящее время являются формализованные языки различных систем дедуктивной логики, иногда обогащённые за счёт введения некоторых внелогических терминов. Однако область применения этих языков достаточно обширна, ибо мы способны, теоретически, описать в них различные области науки…» [16]. Л. Витгенштейн метафорически выражает ту же мысль: «Язык переодевает мысли». Через языковые структуры более или менее внятно (в силу необычайной сложности естественного языка) просвечивает логическое «тело», «скелет» мысли.

Рассел полагал, что доведение анализа до логической завершённости приведёт к созданию идеального языка, содержащего только простые знаки, значения которых нам непосредственно знакомы – атомарные факты (реальные вещи, свойства, отношения и логические формы) [14, c. 22–25]. Такой язык, по его мнению, непосредственно «достаёт до реальности» [12, c. 327–346, 387–394]. Витгенштейн, в отличие от Фреге и Рассела, полагал, что онтология для выявления логической формы излишня, поскольку логика автономна и априорна. Логическая форма (понятие) понимается не как обозначение некоего реального отношения, а как способ деления факта. Таким образом, полностью формализованная логика сводится в «Трактате» к теории языкового символизма, и далее – просто к деятельности манипулирования символами по определённым синтаксическим правилам. То есть, начав с рассуждений о языке, выражающем логику, Витгенштейн приходит к выводу о логике, которая есть лишь формализованный язык, напоминающий структурные формулы химии.

Такая логика научного знания экстраполируется и на гносеологический уровень, тем самым фиксируется принцип единства языка и мышления. Кроме того, прояснение (уточнение, дифференциация) логической структуры даёт однозначную предметную соотнесённость. То есть логический анализ языка, основанный на изучении структуры языка, якобы даёт нам познание структуры мира. «Со своей стороны, – пишет Рассел, – я убеждён в том, что хотя бы посредством изучения синтаксиса мы можем получить значительное знание относительно структуры мира» [12, c. 394]. Логика, по мысли аналитиков, являет собой не только однозначный каркас всякого знания, но и становится, благодаря гносеологической составляющей, репрезентацией мира. Онтология рассматривается лишь в качестве подпорки, представляя «своего рода лестницу, которая должна быть убрана после того, как будет построено здание истинного познания» [18, c. 25].

Однако представляется, что такой позитивистский ход приводит к ситуации онтологической «дистрофии». Действительно, более или менее частный логический результат был превращён во всеобщий гносеологический принцип, соотнесённый с онтологией, в которой полностью отпечаталась всё та же атомистическая структура языка. Следовательно, не только язык, но и мир раздроблен на части. Логико-атомистическая онтология выглядит следующим образом: основными смысловыми единицами языка являются атомарные высказывания, которым соответствуют единицы мира – атомарные факты (а не вещи) [2, c. 31]. Мир выступает как калейдоскоп простейших, единичных не связанных фактов [2, c. 31, 34]. Отдельное рассматривается вне связи со всеобщим, а внутренняя закономерная связь элементов действительности игнорируется. «Из существования или несуществования какого-либо одного атомарного факта нельзя заключать о существовании или несуществовании другого атомарного факта» [2, c. 34]. Подобный радикальный номинализм мы встречаем у представителя философии имени Ст. Лесьневского, который под онтологией понимает традиционную логику. В его «Онтологии» «речь… идёт именно об обосновании предложения “А есть А”» [5], т.е. о формализации основных законов бытия. Структура реальности становится производной от структуры языка. Мир выступил в качестве дубликата логики: дискретная фактуальность мира оказывается в непосредственной структурной зависимости от «точного», «атомистического» языка. Мир «просвечивает» через призму языковых выражений. «Предложение конструирует мир с помощью логических строительных лесов» [2, c. 46]. Однако сама природа логики остается неясной.

Исходя из такой конструкции, можно сделать вывод о логико-лингвистическом солипсизме. Носитель языка оказывается в густом лингвистическом тумане, делающим невозможным видение и прояснение действительного мира: мир есть мой мир, границы моего языка есть границы моего мира. Следовательно, никакие определения здесь невозможны, никакое философское теоретизирование не приносит результатов, отмечает Н. Решер. В отвлечении от живых процессов познания, да и от самого субъекта познания привели Витгенштейна к истолкованию последнего как абстрактного, чистого Я, как надындивидуального носителя логико-языковых операций. Такое Я более всего удалено от реального человеческого Я, оно утрачивает живое содержание и собирается в абстрактную, непротяжённую точку. По меткому замечанию Э. Геллнера, философское Я «Трактата» – это некая «мистическая фотокамера», «призрачное око, находящееся вне картины» [3, c. 159, 191–192]. Абстрактное рассмотрение безличного знания в отрыве от взаимодействия человека как субъекта с миром приводит не к объективному фактуальному содержанию высказываний, как хотелось бы Витгенштейну, а к субъективистским рассуждениям о «чистом» Я как фокусе логико-лингвистических операций, идеалистическому редуцированию структуры мира к структуре языка. Такого рода гносеологический пессимизм порождает характерный для всего позитивизма запрет философского мировоззрения.

Стремясь преодолеть абстрактно-логический характер Трактата, члены Венского кружка предприняли попытку сближения логической модели знания с реальными условиями научного исследования, что вылилось в окончательный отказ от онтологии и создание определённой логико-гносеологической модели знания [18, c. 26]. Идеализация логических атомов была заменена понятием протокольных предложений, фиксирующих чувственные наблюдения в опыте исследователя. Однако переход в иную крайность от радикального логицизма к радикальному эмпиризму, который, впрочем, не пожелал расстаться с общей для всех позитивистов мечтой о чётком отграничении науки от вненаучных спекуляций, под которыми понималась, прежде всего, прежняя философская традиция, не спасает ситуации. И в этом варианте возникли многочисленные трудности, анализ которых не входит в наши намерения. Отметим лишь, что и протокольные предложения чистого опыта Карнапа, и эмпирические констатации Шлика, трактуемые ими как непосредственные переживания субъекта, оказываются в капкане-дилемме, раставленной ими самими. Так, В.С. Швырёв отмечает: «…чувственное восприятие: а) либо зафиксировано в языке, – тогда оно теряет свою “чистоту” и выражающее его предложение не может служить абсолютной проверочной основой..; б) либо свободно от всякой внечувственной примеси, от рациональной обработки, но тогда оно является лишь индивидуальным переживанием, не имеет общезначимого характера…и, следовательно, вообще не может служить средством обоснования знания» [18, c. 58].

Лишив себя возможности опереться на главный критерий объективности знания – соответствие реальности, неопозитивисты прибегают в лучшем случае лишь к вторичным критериям объективности, используя, например, понятие интерсубъективности, понимаемое как некий «коллективный опыт», обусловливающий общность теоретических результатов.

Игнорируя атомистическую метафизику, представители Венского кружка провозгласили принцип «непосредственно данного», логическая структура знания оказалась для них структурой знания, выражающего чувственный опыт индивида. Понимаемое таким образом единство логических средств обеспечивает единство науки, выражающее её системность. В программном манифесте Венского кружка требование системности изложено следующим образом: «Поскольку смысл каждого научного высказывания должен быть установлен через сведение к какому-нибудь высказыванию о непосредственно данном (das Gegebene), то и смысл каждого понятия, к какой бы отрасли науки оно не принадлежало бы, должен быть установлен через пошаговое сведение к другим понятиям, вплоть до понятий самой низшей ступени, которые относятся к непосредственно данному. Если бы такой анализ был осуществлен для всех понятий, то они тем самым были бы упорядочены в некоторую систему сводимости (Ruckfuhrungssystem), “конституирующую систему”» [7]. То есть, согласно аналитикам, значение каждого отдельного теоретического понятия может быть переведено в определённую совокупность элементов эмпирического уровня. Кроме того, понятие можно охарактеризовать лишь в изоляции от других понятий.

Понятно, что философские утверждения о мире, не редуцируемые до уровня чувственного восприятия, трактуются аналитиками как бесплодные псевдовысказывания. Кроме того, сведя философскую проблематику до уровня формально-логического анализа, логический позитивизм в сущности сделал невозможным решение проблем философии, носящих открытый и не всегда однозначно решённый характер.

Несостоятельность редукционистской установки аналитиков очевидна и в том смысле, что значение теоретических понятий раскрывается не только и не столько через отношение к «предикатам наблюдения», сколько через множественные связи с другими понятиями. А это предполагает образование определённой системы теоретического знания, в контексте которой только и может быть адекватно схвачен и выражен концептуальный смысл отдельного понятия. Не исследуя генетических процессов формирования теоретического знания, выраженного системой категорий и понятий, аналитики рассматривают последние как привносимое языком.

В целом, не справившись с дилеммой, Нейрат, Карнап, Гемпель и другие аналитики пришли к отрицанию изначального и бесспорного базиса науки. Не существует конечного эталона проверки: высказывание соотносится только с высказыванием. Не существует привилегированного, логически совершенного языка. Иллюзия абсолютности логики уступила место безудержному субъективизму конвенционализма, который не детерминирован никакими объективными факторами. С языковыми формами в любом отношении можно обращаться совершенно свободно – прокламирует Карнап, – каждый свободен строить свою собственную форму языка, какую он желает. Однако полнейший плюрализм познавательной деятельности не способен обосновать факта единства научной теории. В.В. Бибихин, квалифицирует подобную концепцию значимости как «чудовищную» [1, c. 58]: «Если взаимоотношения внутри знаковой структуры потеряют свою слитность со структурой реальности.., то язык превратится в набор номенклатурных обозначений» [1, c. 59].

Итак, сталкиваясь с всё большим количеством трудностей в объяснении природы исходного элементарного знания, первоначальная философская программа подвергалась всё большему пересмотру. Прежде всего, это касается природы, структуры и закономерностей научного знания, отказа от философской претензии на формализованный логический анализ знания.

Изгнав из науки всё, что не поддаётся пониманию на уровне научного «здравого смысла», неопозитивисты, систематизируя знание средствами математической логики, фактически отказались от систематизации знания во всём его реальном богатстве и многообразии. Вместо этого они занялись конструированием искусственных языков, упорядочиванием и формализацией отдельных кусков знания без какого-либо единого плана и общей основы. Позитивист мастерски изучает через увеличительное стекло кусочек коры дерева, но он не умеет и боится окинуть одним взглядом весь лес. А.Ф. Грязнов верно указывает, что «за всем этим скрывается абсурдная по своей сути боязнь любого рода обобщений…» [4, c. 163]. Неадекватным схемам обобщения противопоставляется не более разработанная концепция обобщения, а просто интерес к уникальному, к различиям. Такая позиция, отмечает Энгельс, характеризует всякого эмпирика, желающего непосредственно, т.е. реально воспринимать содержание абстракции и приходящего в замешательство от дистанции между понятием и реальностью.

Ограниченность настоящей доктрины выражена в неправомерности абсолютизации формально-логических моделей знания, предполагающих в их основе существование некоторых элементных, далее не разложимых (внелогических) знаний как предела логического анализа, обладающих статусом общезначимости и достоверности.

Литература:

1. Бибихин В.В. Авторитет языка // Бибихин В.В. Слово и событие. М.: УРСС, 2001.

2. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М.: Изд-во иностр. литературы, 1958.

3. Геллнер Э. Слова и вещи. М.: Изд-во иностр. литературы, 1962.

4. Грязнов А.Ф. Аналитическая философия. М., 2006.

5. Домбровский Б.Т. Львовско-варшавская философская школа (1895-1939). URL: http://www.philosophy.ru/library/dombrovski/

6. Карнап Р. Значение и необходимость. Исследование по семантике и модальной логике. М.: Изд-во иностр. литературы, 1959.

7. Карнап Р., Хан Х., Нейрат О. Научное миропонимание – Венский кружок. URL: http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000566/index.shtml

8. Ким В.В. Семиотика и научное познание. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2008.

9. Козлова М.С. Философия и язык (критический анализ некоторых тенденций эволюции позитивизма XX в.). М.: Мысль, 1972.

10. Милль Д.С. Система логики силлогистической и индуктивной. Изложение принципов доказательства в связи с методами научного исследования. М.: Издание магазина «Книжное Дъло», 1900.

11. Рассел Б. Искусство философствования // Б. Рассел. Искусство мыслить. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999.

12. Рассел Б. Исследование значения и истины. М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги, 1999.

13. Рассел Б. Об обозначении. URL: http://www.philosophy.ru/library/russell/denoting/denoting_r.html

14. Рассел Б. Философия логического атомизма. Томск: «Водолей», 1999.

15. Страуд Б. Аналитическая философия и метафизика. URL: http://www.philosophy.ru/library/lang/stroud.html

16. Тарский А. Семантическая концепция истины и основания семантики: в 2 ч. Ч. 1. URL: http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000099/st000.shtml

17. Фреге Г. Смысл и значение. URL: http://www.philosophy.ru/library/frege/02.html

18. Швырёв В.С. Неопозитивизм и проблемы эмпирического обоснования науки. М.: Наука, 1966.