К.филол.н. Леонтьева А.Ю.

Северо-Казахстанский государственный университет им. М. Козыбаева

Пространство Китая в поэзии И.В. Одоевцевой

Только сердцем надо знать,

Что и в небе есть Китай!

Н.А. Оцуп

Поликультурная эстетика акмеизма ориентирована на постижение иной традиции, иных пространств и «чужого» слова. Своеобразие поэтики акмеистов и младоакмеистов раскрывается в их освоении отечественного, западного и восточного сверхтекстов. Важной частью ориенталистики художественной системы является пространство Китая. Первым обращается к нему Г.В. Иванов в стихотворении 1912 года «Китай». Позднее других осваивает китайское пространство И.В. Одоевцева. Мы полагаем, что Китай в её лирике формируется в традициях Г.В. Иванова.

Цель нашей статьи – анализ репрезентации китайского пространства в творческой практике И.В. Одоевцевой.

Впервые поэтесса упоминает китайскую деталь (розу) в стихотворении «Средь меланхолических ветвей…» (сб. «Десять лет», 1961): «Средь меланхолических ветвей / Серебристо плещущей ольхи / Вдохновенно, в совершенстве диком / Трелями исходит соловей / Над шафранною китайской розой» [1].

Мы полагаем, что произведение И.В. Одоевцевой организовано в традициях мусульманского текста Г.В. Иванова, так как эмблема «соловей и роза» присутствует в его ориентальной лирике 1916-1921 годов.

В стихотворении 1916 года «Мелодия» Г.В. Иванов однозначно соединяет розу и соловья в мотиве любви и восточном пространстве: «Опять, опять луна встаёт, / Как роза - в час урочный, / И снова о любви поёт / Нам соловей восточный» [2, с. 481].

Лирика Г.В. Иванова 1921 года раскрывает иную эмоционально-экспрессивную окрашенность эмблемы «соловей и роза». В стихотворениях «Меня влечёт обратно в край Гафиза…» и «Восточные поэты пели…» тема любви и поэзии сопрягается с образами утраты и смерти.

Пространство «края Гафиза» («Меня влечёт обратно в край Гафиза…») вписывает соловья и розу в контекст разрушения классической традиции: «И память обездоленная ищет / Везде, везде приметы тех полей, / Где лютня брошенная ждёт, где свищет / Над вечной розой вечный соловей» [2, с. 228].

Второе стихотворение «Восточные поэты пели / Хвалу цветам и именам…» с экзистенциальным трагизмом воссоздаёт образ гибнущей культуры: «Сияла ночь Омар-Хаяму, / Свистел персидский соловей, / И розы заплетали яму, / Могильных полную червей» [2, с. 349].

Итак, И.В. Одоевцева в традициях акмеистической поэтики, когда «в священном исступлении поэты говорят на языке всех времён, всех культур» [3, с. 54], сопрягает культурные образы Китая и Персии посредством модели «соловей и роза», ассоциирующейся с наследием Г.В. Иванова.

И.В. Одоевцева указывает на цвет китайской розы – шафранный, тёплый оттенок жёлтого. Дж. Тресиддер отмечает, что жёлтый «из всех основных цветов наиболее противоречив по своей символике – от позитивного до негативного, в зависимости от контекста и оттенка» [4, с. 96]. К.С. Топал выделяет составляющие символического поля жёлтого цвета в культуре Китая: «Жёлтый – цвет земли, середины, центра вселенной, а также цвет солнца, металла, Династии Цин» [5, с. 129]. Дж. Тресиддер конкретизирует позитивный аспект колористики: «В Китае жёлтый цвет был символом царственности, достоинства и центра, а также оптимистическим свадебным цветом юности, девственности, счастья и изобилия». Исследователь отмечает его «очень высокую символическую ценность» в буддизме из-за «ассоциации с шафрановыми одеяниями буддийских монахов» и как цвета «смирения и отделения от суетного мира» [4, с. 97]. К.С. Топал обращает внимание на «сакральную символику» жёлтого цвета, связь с обрядом жертвоприношения, «мифологический подтекст», функции связи с другими цветами и центра в картине мира [5, с. 130].

Однако в китайской традиции «жёлтый цвет является символом мира мёртвых», точкой, «из которой всё берет начало и куда всё возвращается» [5, с. 130]. По наблюдениям Дж. Тресиддера, жёлтый – «цвет умирающих листьев и переспелых плодов. Это объясняет, почему его повсеместно связывают с приближением срока смерти и с загробной жизнью» [4, с. 97]. Г.В. Иванов в стихотворении 1921 года сопрягает с жёлтым цветом и увяданием неизбежную смерть: «Оттого и томит меня шорох травы, / Что трава пожелтеет и роза увянет, / Что твоё драгоценное тело, увы, / Полевыми цветами и глиною станет» [2, с. 205].

«Шафранная» (жёлтая) китайская роза из стихотворения И.В. Одоевцевой «Средь меланхолических ветвей…» становится знаком печали и сомнений: «Розы, розы… Слишком много роз, / Слишком много красоты-печали. / Было слово (было ли?) вначале, / Слово без словесной шелухи» [1]. Сомнения лирической героини превращаются в подозрение об утрате поэзией своей значимости и спасительной функции: «Светляками, крыльями стрекоз / Над кустами розовых азалий / За вопросом кружится вопрос / Ядовитее, чем купорос: / Можно ли ещё писать стихи. / Можно ли ещё писать стихи /
Всерьёз?..» [1]. На поздний вопрос И.В. Одоевцевой даёт предварительный ответ Г.В.Иванов: «О нет, не обращаюсь к миру я / И вашего не жду признанья. / Я просто хлороформирую / Поэзией своё сознанье» [2, с. 420].

В стихотворении «Я живу день ото дня…» (сб. «Одиночество», 1965) И.В. Одоевцева включает Китай в перечень предельно далёких и недостижимых пространств: «Если б, если б да кабы / Улететь бы мне в Америку, / В Тегеран, на Арарат, / В Индию, в Китай, и к Тереку, / И в Москву, и в Петроград, / Чтобы встретиться с тобой» [1].

В составе такого пространства оказывается утраченная Родина, а сами топосы ассоциируются с миром мёртвых, на что указывает мотив желанной встречи: «Ты читаешь строки эти, / Ты в глаза мои глядишь, / Сонно закрываешь веки - // Остальное свет и тишь, / Как в раю - / навек, / навеки» [1].

Мотив сна и райский хронотоп позволяют увидеть в стихотворении перекличку с лирикой Г.В. Иванова. Во-первых, у обоих поэтов рай ассоциируется с Санкт-Петербургом. У Г.В. Иванова о райских садах напоминает Таврический сад в центре Северной столицы: «Видел сон я: как будто стою / В голубом и прохладном раю, // И похож этот рай и закат / На тенистый Таврический сад…» [2, с. 61].

Во-вторых, младоакмеисты подчёркивают имманентное райскому хронотопу время вечности. Так, оба поэта указание на вечность выносят в сильную позицию абсолютного конца стихотворения и заостряют внимание повтором. В стихотворении И.В. Одоевцевой «Я живу день ото дня…» последовательный повтор однокоренного наречия актуализирует семантику всевременности, синонимичную наречию «навсегда»: «Как в раю - / навек, / навеки» [1].

Г.В. Иванов последний стих XIII-го поэтического текста книги «Посмертный дневник» (1958) обрамляет наречием «вечно», удваивая сильную позицию начала строки и абсолютного конца стихотворения «Дымные пятна соседних окон, / Розы под ветром вздыхают и гнутся…»: «Будет в раю – рай совсем голубой - / Ждать так прохладно, блаженно-беспечно / И никогда не расстаться с тобой! / Вечно с тобой. Понимаешь ли? Вечно…» [2, с. 565].

В стихотворении И.В. Одоевцевой «Я поэт и вдова поэта…», опубликованном в сборнике 1975 года «Златая цепь», особо заметна интертекстуальная связь с лирикой Г.В. Иванова. Поэтесса использует неточную цитату из ивановского стихотворения 1920-го года «Глядит печаль огромными глазами / На золото осенних тополей…»: «Малиновка моя, не улетай, / Зачем тебе Алжир, зачем Китай!» [2, с. 206].

Адресат Г.В. Иванова – возлюбленная. Адресат И.В. Одоевцевой - читатель: «Мой читатель, мой почитатель, / Друг неверный, прощай, прощай! / Да, прощай, а не до свиданья. / Что мне слава и что почитанья, / Что мне Англия или Китай?» [1].

В лирике младоакмеистов Китай представляет собой запредельно далёкое пространство, экзотическое и недостижимое. В своей недостижимости оно ассоциируется с внеземным миром. В варианте стихотворения Г.В. Иванова настойчиво повторяются мотивы невстречи и осени, а осень имеет символическое значение ожидания смерти («Глядит печаль огромными глазам…»): «Но в этот час, когда со всех сторон / Осенние листы шуршат так нежно / И встреча с вами дальше, чем Китай, / О грусть влюблённая, не улетай!» [2, с. 603]. Мотив смерти у И.В. Одоевцевой задаётся темой вдовства: «Я поэт и вдова поэта. / Это очень важно. За это / Мне, наверно, простятся грехи, / И за то, что пишу я стихи, / Те, что сводят людей с ума, / Как с ума я схожу сама…» [1].

Итак, Китай И.В. Одоевцевой - это недостижимо далёкое пространство, ассоциирующееся со смертью, загробным миром, раем и Россией. «Поэт и вдова поэта» вступает в диалог с Г.В. Ивановым, используя эмблему и реминисценции из его творчества. Опосредованное постижение Китая и продолжение литературной традиции позволяют поэтессе утолить акмеистическую «тоску по мировой культуре» [3, с. 725].

Литература

1. Одоевцева И.В. Стихотворения. - М: Эллис Лак, 2008. - URL: http://fb2-books.org/read/44348-sobranie_stikhotvorenij.html (дата обращения - 05.01.2015).

2. Иванов Г.В. Собрание сочинений. В 3-х т. Т. 1. Стихотворения. - М.: «Согласие», 1993. – 656 с.

3. Мандельштам О.Э. Полное собрание сочинений и писем. В трёх томах. Том второй. Проза. М.: Пресс-Плеяда. 2010. – 760 с.

4. Тресиддер Дж. Словарь символов / Пер. с англ. С. Палько. - М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999. – 448 с.

5. Топал К. Символика цвета в культуре Китая // Антропологические исследования в Молдове – 2004. Материалы I международной конференции. - Кишинёв: Высшая антропологическая школа, 2005. - С. 127-135.