Тахан С. Ш.
Карагандинский университет «Болашак»
Повесть Сакена Жунусова «Тропа» выделяется
особенно тонкой и изощренной инструментовкой чувственной сферы персонажей.
Психологическая мотивация сюжетных линий является заметной чертой
индивидуального стиля писателя. Жунусов не приемлет идеи социально-классовой
предопределенности поведения и поступков героев, исключающей личный выбор в потоке истории. Не герои идут на
поводу революционных событий, а эти жестокие события вырываются из поля притяжения человечности, которой привержены
все главные персонажи повести «Тропа».
От повести о трагедии тысяч людей, насильно
отчуждаемых от Родины, от их скорби по потерянному достойному будущему не
остается ощущения безысходности, потому что авторская интонация уверенности в
неисчерпаемости реконструктивного потенциала гуманизма в казахском национальном
космосе по мере усиления испытаний звучит только сильнее.
Ненавязчивое авторское сопереживание героям,
остающимся просто людьми в ситуациях выбора между жестокостью и милосердием,
порождает глубокий лиризм, предопределяющий безошибочный такт в выборе приемов
раскрытия внутреннего мира души страдающего человека. Безучастность к
разворачивающейся перед нашим взором гибельной буре национально определенных
человеческих страстей равносильна манкуртизму, но смакование напряжения
внутренней борьбы также чревато впадением в рафинированный эстетизм, могущий
поставить под сомнение подлинность изображаемого переживания.
Жунусов
набрасывает мазки, облекая в лаконично очерченные образы мимолетные,
ситуативно подмеченные чувства, как бы
указывая на них, но не распространяясь об их содержании. Образами чувств
персонажей могут предстать картины природы, психологические портреты. Разного
рода уподобления и внутренние диалоги также активно способствуют запечатлению
чувств в устойчивых образах.
Природа признается в повести «Тропа» некой
постоянной величиной, существенно влияющей на формирование национального типа
мышления; она определяет способ хозяйствования, масштабы и содержание творческого дерзания, календарь бытования,
то есть все, что скрепляет этническое единство людей определенного ареала. В
силу этого же природа наделяется неограниченными возможностями влиять на
судьбы людей, проявлять
нравственно-этическую оценку действий персонажей, предвосхищать их будущее.
В повести Атымтай мечтает о светлом
будущем еще не родившегося сына, которое неразрывно связывается им с его сегодняшней жестокой деятельностью
по конфискации скота у баев, что в
сущности было насилием над всеми без исключения казахами, так как
катастрофически подрывало социальные основы
их существования и было чревато голодом: «Чело – век, чело – век, чело –
век! – кричал ликующий Атымтай, и задремавшие было горы словно очнулись от
этого крика, вздрогнули и ответили эхом, которое докатилось до самых отдаленных
вершин, где, как догорающие угли в костре, краснели последние лучи заходящего
солнца. Соскользнув со снежных вершин,
лучи заката окрасили в багровый цвет нижние края белоснежных облаков. Быстро
стемнело, и вместе с темнотой на землю опустилась гнетущая тишина. С
заснеженных вершин, из бездонных пропастей и ущелий, от вековых елей, растущих
по нижним склонам гор, от горных ручьев, рек, повеяло ледяной прохладой. Вдруг стало не только темно и тихо, но пусто
и неуютно. Померкла вся красота предгорной долины и самих гор, будто кто-то
взял и одним махом накрыл все вокруг черным покрывалом. Следующая волна холода
пришла от вечных снегов и ледников, теперь же скрывшихся от человеческого
глаза»(1;89).
Природа сопротивляется тому, что извечному
таинству зарождения жизни придается конкретный смысл, который к тому же
отрицает существующие духовно-нравственные ценности народа (гора вздрогнула).
Эпитеты «гнетущая тишина», «ледяная прохлада» подчеркивают мысль о
невозможности полноценного человеческого существования в условиях всеобщего
озлобления, вызванного бесконечной классовой борьбой во имя иллюзорной идеи
коммунистического равенства.
Человеку из плоти и крови «пусто и неуютно»
в мире всеобщего отчуждения. Обытовленная метафора «черным покрывалом»
отказывает в какой-либо перспективе близкого возвращения человеческого в
отношениях между людьми.
Часто повторяющиеся в ткани повествования детали в
характеристике эпохи, которые даются опосредствованно через отношение гор –
символа вечности, это: снега и ледники
вершин, опасные извилистые тропы и метели на них, здесь тоже находят свое
место, чтобы подчеркнуть драматизм человека, оказавшегося в фатальных
социально-исторических обстоятельствах.
Драматизмом овеяно все, что относится к
героине повести Балзие. Это ее
материнское сердце отзывается на контрастный ликованию Атымтая приговор
природы. Таким образом, высвечиваются такие слагаемые ее характера, как
органическая проникновенность космологическими знаками окружающего мира,
способность тонко угадывать за внешне неприметными словами и поступками людей,
в данном случае любимого мужчины, глубинные стимулы деятельности и ее возможные
последствия.
Чрезвычайно насыщенную функцию образности
несут портреты в статике и динамике. Детали портретов высвечивают следы
прошлого в облике персонажей, передают важную информацию из самых глубин
переживаний персонажей. Ситуативные портреты существенно проясняют истинную
природу чувств, так как позволяют за мимикой и другими непроизвольными внешними
проявлениями эмоций заглянуть в подавляемые пласты подсознания. Работа
подсознания определяет уровень соотнесенности слов и поступков, иерархия этих
уровней формирует истинные качества личности. Наглядно демонстрирует это
положение портретная зарисовка Балзии. Героиня, предчувствуя роковой исход
встречи, поведшего за кордон свой аул Салимгерея и вознамерившегося пресечь эту
попытку чекиста Атымтая, требует от жениха отказаться от своего замысла: «Лицо Балзии, обычно такое милое, излучавшее ласку и
доброту, особенно когда она улыбалась, теперь было неузнаваемо: глаза
расширились, в них , влажных не то от слез, не то от ярости, дрожали блики от
лампы. Ее колотило и трясло как в ознобе» (1;108).
Балзия любит Атымтая, но она все больше
убеждается в том, что он зачерствел душой под дурманящим воздействием красивых,
но безжизненных идей и лозунгов, поэтому готов переступить через ее любовь к
нему и добро, с которым относился к нему приемный отец Салимгерей. Ее, казалось
бы, отчаянный протест против возможного кровопролития на самом деле становится
моментом истины, заключающейся в том, что она предельно ясно демонстрирует волю
наказать святотатство любой ценой, вплоть до отказа от личного счастья и риска
жизнью.
Балзия живет не умом, а чувствами, что
вполне естественно для женщины. Тем более важно, как в динамических
психологических портретах, через фрагментарно-детальное описание ее
особенностей восприятия реалий окружающего мира, исподволь выделяются в ее облике
целостность мировидения и последовательность в реализации определенных
нравственно-этических критериев.
В повести конец жизненного пути героини
Балзии, самобытной и сильной личности, органически соотносится с фактом
конечности как условия непрерывности существования всего живого в природе.
Балзия доказывает еще раз неисчерпаемость ресурсов человечности в ней, когда
решает выброситься с обрыва, чтобы не быть обузой в непредвиденно затянувшемся
походе через горы на родину.
Она отдает отчет во всем трагизме ситуации,
когда только ее смерть может разбудить унаследованную внуком от нее и от деда
волю к жизни: «На четвереньках, тыкаясь носом о землю, поползла она к тому
месту, где обрывалась тропа. Схватившись руками за край обрыва, она свесила
голову в пропасть. Издали могло показаться, что это лежит старая грязная чайка
(хоть и белоснежная от природы), лежит, обессилев, на краю скалы и смотрит вниз
на бушующее море, прислушивается к шуму прибоя. О, если бы силу крыльям, о,
если бы взлететь еще в последний раз, но крылья слабы, перепачканы грязью.
Только ветер ерошит омертвевшие крылья»(1;207).
Уподобление благородной птице, наряду с
символикой возрастного определения и цветового контраста (природная белизна –
благородство как доминанту натуры, а грязь перьев – это полипы жизни,
извратившие чистые помыслы и надежды), позволяют не только смотреть на
окружающую враждебную стихию и внимать ей, но и мечтать о возможном преодолении
ее во взлете.
Это апофеоз утверждения концепции
героического характера не в общественно-историческом, а в общечеловеческом
значении, в том значении, что личность нашла в себе силы не разложиться в
обстоятельствах, когда элементарно человеческое жестоко наказывалось.
При всем трагизме переживаний героев
повести «Тропа», прежде всего чувствований Балзии, в мире их рефлексий нет и
намека на экстатичность, стилевая манера раскрытия характеров предопределена
авторской установкой на психологизм меры, «образы чувств» гармонично
соподчинены общей эстетической установке на раскрытие глубинных закономерностей сохранения человеческого в человеке через
утверждение идеи неистребимости
национального духа.
Повесть Сакена Жунусова «Тропа»
принадлежит к числу выдающихся явлений современной казахской психологической
прозы.
Литература
1. Жунусов С. Тропа: повесть. – Алматы:
Жалын, 1990.
2. Исмакова А. Казахская художественная
проза. Поэтика, жанр, стиль
(начало ХХ века и современность) – Алматы: Гылым, 1998.
3. Тахан С.Ш. Литература и духовность. –
Караганда:Болашак-Баспа, 2007.