Филологические науки / 8. Родной язык и литература
К.филол.н. Сухова А.В.
Ивановская государственная текстильная академия
Реализация потенциала языковой
единицы в идиостиле М.И. Цветаевой.
Творчество художника слова часто
превращается в труд хранителя языка и его созидателя. Очевидность этого можно доказать
огромным количеством афористичных цитат, однако, мы полагаем, что более
убедительны наблюдения, которые делает сам читатель художественного,
публицистического, эпистолярного и т. д. наследия писателя или поэта.
«Лингвистический аспект» творчества Марины
Ивановны Цветаевой изучается давно и плодотворно, но пристальное внимание ее к языку, умение «оживлять внутреннюю форму слова» [3.
42] делает возможным и необходимым (в том числе и с точки зрения педагогической
прагматики) дальнейшее исследование, «разгадывание, толкование, извлечение
тайного, оставшегося за строками, пределом слов» [7. 5,1; 292]. Особого внимания, с нашей точки зрения, заслуживают те
единицы языка, которые «хранимы» текстом, то есть в современных словарях имеют
помету «книжн.». Одним из таковых является прилагательное непреложный. Толковый словарь русского языка С.И.Ожегова и
Н.Ю.Шведовой сопровождает слово и пометой «высок.» [4. 421]. Обращение к Национальному
корпусу русского языка, который содержит более 800 документов, посвященных
употреблению лексем словообразовательного гнезда с исходным непроизводным
прилагательным непреложный, позволило
заметить, что частотность употребления слова в источниках 19 начала 20 веков
выше, чем в более поздних. Тексты М.И. Цветаевой отразили все элементы «семейства
слов» [6. 77]. Обращает на себя внимание то, что репрезентации языковых единиц
гнезда прилагательного непреложный
встречаются в текстах как прозаических, так и поэтических, причем лирические
произведения, отразившие репрезентанты, ограничены 1914 – 1923 годами. В
качестве поэтического пространства реализации потенциала языковой единицы
выступает и текст «Поэмы горы» («Гора горевала
о нашей дружбе: / Губ – непреложнейшее родство!» [7. 3,1; 26]), актуализировавший
не только эмотивную коннотацию окказионально преображенной лексемы, но и ее
особую, цветаевскую семантическую валентность: непреложность закона, истины
уступает место в художественном пространстве непреложности родства и розни («Рук
непреложную рознь / Блюсть, костенея от
гнева» [7. 2; 89]).
Прилагательное непреложный реализует в цветаевских контекстах оба значения: «1. Не подлежащий изменению.., 2. Не подлежащий сомнению» [4. 421]. Причем определение семантики бывает осложнено: «Всё важнее, все нужнее, всё непреложнее меня: семья, дела, любовь, я в Вашей жизни - душа (NB! зачем так много? просто - удовлетворение самолюбия. 1933 г.) с душою Вы не считаетесь» [6. 295]. В разных контекстах лексический материал, с одной стороны, актуализирует экспрессивный компонент коннотации, придавая слову пафосное звучание («Госпожа Гольдман /…/ Мала, нежна, затерта жизнью: нянькой, детьми, властным мужем, непреложным, как ход светил, распорядком обедов и ужинов» [7. 4,2; 122]; «"И да будет тебе достаточен кивок моей главы, равный самому непреложному обещанию". Тако реча, кивнул Зевес своей главою, и вершины Олимпа содрогнулись от сего кивка» [6. 367];), а с другой – нейтрализует его «высокость» («Между ним же и мной стоял непреложный утес Св. Елены» [7. 5,1; 183]; «Столб телеграфный! Можно ль кратче / Избрать? Доколе небо есть - / Чувств непреложный передатчик, / Уст осязаемая весть...» [7. 2; 177]).
Особого внимания заслуживает индивидуально
авторская субстантивация прилагательного непреложный,
помещающая его в поле концепта СЛОВО: «А в груди – нарастание / Грозных вод, /
Надeжное: как таинство / Непреложное: рас - станемся!» [7. 2; 230]; «Вздох
торжествующего долга / Где непреложное: "не можно"...» [7. 1,2; 197].
Поэтический контекст актуализирует не только отмеченное В. Далем значение
«неизбежный, неминучий, несомнительный, верный» [2. 416], но и столь
важное для цветаевского мировосприятия и ее идиостиля отношение к слову как явлению
предопределенному и одновременно определяющему, «наколдовывающему» жизнь («Я
знаю это помимовольное наколдовыванье - почти всегда бед! Но, слава Богу, -
себе! Я не себя боюсь, я своих стихов боюсь.» [6. 217]).
Присутствует в текстах Цветаевой и своего
рода окказиональное употребление прилагательного: «Так с непреложного | слона /
Раджа глядит. Так кедр - с Ливана / (Die Hohen von Libanon) [Ливанские высоты
(нем.)» [6. 191]. Мини-контекст
реализует синонимию (в рамках значения «нерушимый») с прилагательным незыблемый, которое в свою очередь
синонимично словам надёжный, непобедимый,
не(по)колебимый, непреклонный,
несокрушимый, крепкий, надежный, неподвижный, неизменный. В другом мини-контексте
мы можем наблюдать, как проявляется «диалектичность» творчества Марины Ивановны
(«она постоянно стремится увидеть сходное в различном и различное в сходном» [3.
61]): стилистически сближенные пометой «книжн.» в синонимическом ряду
прилагательного нерушимый слова незыблемый и непреложный обретают подчеркнуто самостоятельные значения: «Непреложней
и незыблемей / Опрокинутого факела: / Над душой моей в изглавии, / Над страдой
моей в изножии…» [7. 2; 168]. Подобное мы наблюдаем и в строках «Мой - так
несомненно и так непреложно, / Как эта рука…» [7. 1,1; 212], где однородность, «исключая»
синонимию, актуализирует семантику неизменности в наречии непреложно. Иные контексты позволяют говорить как о доведенной до
абсолюта однозначности («- Что вы любите у Пушкина? /…/ Из прозы, непреложно,
"Капитанская дочка".» [7. 5,1; 290] – выделение вводной конструкции
обусловливает синонимию со словами несомненно,
безусловно и являет нам пример «естественного новаторства» Цветаевой, «превращающего потенциальное в актуальное» [1. 15]), так и о
сложности выявления доминирующей семантики («Причем непреложно - эта отчаянная
жажда появляется у одной, младшей, той, которая более она.» [7. 5,2; 165] или
«Почему, при худшей капусте, для меня метеков лоток непреложно - лучше?» [7. 5,1; 206] - допустимо прочитывать и как неизменно, и как неоспоримо).
Существительное непреложность также репрезентовано в текстах М.И. Цветаевой и как «отвлеч. сущ. к непреложный» [5] реализует оба
значения исходного прилагательного: «Родина не есть условность территории, а непреложность [неизменность,
нерушимость – А.С.] памяти и крови.» [7. 4,2; 206];
«Слепость их веры (в непреложность [нерушимость и неоспоримость – А.С.] своей
правды и власти) и составляла затвор.» [7. 5,1;
118]. Цветаевская
актуализация полисемии верно найденного слова («… слов не слышу. Слов ищу» [7. 5,1; 285]) в
рамках одного контекста, некая двусмысленность, нарушая линейность высказывания
и затрудняя его «дешифровку» (а также осложняя, например, перевод), не лишает повествование
ясности и делает читателя действительно соучастником процесса творчества, суть
которого точно определена самим поэтом: «Не надо работать над стихами, надо
чтоб стих над тобой (в тебе!) работал.» [6. 57] и / или «Я
пишу для самой вещи. Вещь, путем меня, сама себя пишет. До других ли и до себя
ли?» [7. 5,1; 285].
Литература
1. Винокур Г.О. Маяковский – новатор языка.
М., 1943.
2. Даль В.И. Толковый словарь русского языка.
Современная версия. М., 2003.
3. Зубова Л.В. Поэзия Марины Цветаевой:
Лингвистический аспект. Л., 1989.
4. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского
языка. М., 1993.
5. Толковый словарь русского языка: В 4 т. / Под ред.
Д.Н. Ушакова. М., 1935-1940. Интернет ресурс. Режим доступа:
http://slovari.yandex.ru/~книги/Толковый%20словарь%20Ушакова/~Не/33/
6. Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради. М., 1997.
7. Цветаева М.И. Собр. соч. В 7 т. М., 1994-1995. В
ссылке на это издание внутри текста указаны в скобках том и страницы.