История/4. Этнография

Сальманова Л.К.

Институт истории, языка и литературы Уфимского научного центра

Российской академии наук, Россия

Танец как один из способов изгнания «чужого»

в башкирской традиционной культуре

В башкирской научной литературе вопрос о танце как способе изгнания «чужого» впервые был рассмотрен исследователем танцевальной культуры восточных башкир Л.И. Нагаевой. Выводы свои она построила на основе наблюдений академика И.И. Лепехина, ставшего в 1770-х годах свидетелем лечения роженицы, а также на материалах, обнаруженных ею в 1970-х годах в Белорецком и Ишимбайском районах Республики Башкортостан (далее – РБ).

Среди зарисовок, выполненных И. Лепехиным во время путешествия по территории, где проживают башкиры, выделяется сцена исцеления роженицы, заболевшей, как это следует из представлениий древних башкир, под воздействием злого демона – албасты. Ее муж пригласил Шайтана-курязю (в данном контексте шамана. – Л.С.) и по его указанию организовал башкирскую пирушку: «Тут собралося множество молодых людей обоего пола, и поднялася их обыкновенная пляска в дому больной женщины с великим криком и шумом <...> В пляске и крике или, лучше сказать, в бешенстве Шайтан-курязя всех превосходил. Он имел обнаженную саблю и заряженную двумя пулями пищаль» [5, c. 73–76].

Л.И. Нагаева, собирая материалы по башкирской традиционной хореографии в 1970-х годах, подобный обряд в живом бытовании уже не встретила, но дважды зафиксировала его описание, сохранившееся в памяти пожилых информантов. В первом случае для оказания помощи курязе была приглашена группа мужчин, односельчан заболевшей, которые громко топали, кричали, размахивали плетками. Один из них изо всех сил бил щипцами о железную заслонку печи, а курязя кричал: «Вон он у печки, вон он на нарах, вон он у окна <...> Все, убежал в лес и дразнит меня». Во втором - сеансом излечения руководила пожилая женщина, приехавшая в гости к дочери. Внезапно заболев, она велела дочери взять плетку и совершать определенные действия. Лежа на нарах, она кричала: «Вон шайтан сидит у окна, вон повис на полотенце, вон стал шапкой, и он улегся в люльку, <...> топай ногами сильнее, кричи <...> Вон сидит у порога! Вон выбежал за дверь, <...> вон убежал на гору <...> Все, нет его» [8, с. 68–69]. Таким образом, записи Л. Нагаевой подтверждают, что в башкирских лечебных обрядах танец выступает как один из способов устрашения и изгнания демона (или духа) болезни наряду с использованием шума, производимого танцующими, и оружия (огнестрельного и холодного). Кроме того, они показывают, что в данном обряде используется топание, представляющее собой древнейший вид танцевальных движений.

По полевым исследованиям, проведенным нами в 2005-м году, рассматриваемый обряд в 1950 – 1960-х годах еще бытовал у башкир [9]. В настоящее же время сведения о выделенном нами обряде, включающем плясовые движения, не фиксируются даже от пожилых информантов. Однако танец как способ изгнания «чужого» продолжает бытовать в башкирской традиционной свадьбе. Так, он исполняется в доме невесты во время прощального пиршества, являясь сигналом окончания свадьбы. В ходе этого застолья один из родственников невесты надевает шубу или овчинный тулуп, вывернутый наизнанку, берет кнут и начинает обхлестывать углы дома, бить по деревянным предметам, иногда попадает и гостям. Свои действия он сопровождает пляской, выкриками «Лошади запряжены! Пора и пошевеливаться!» [8, с. 79] и пением плясовой песни (такмак) [14], адресованной гостям с требованием возвращаться домой [12, с. 168]:

1. Хайт, хайт, хайт тузя, Хайт, хайт, хайт тузя! Не свивай из лыка кнут, В лесу растет, оказывается. Не упускайте возможность повеселиться, гости – День отъезда настал.

2. Хайт, хайт, Хайт тузя, Хайт, хайт, хайт тузя! Эй, сваты, сваты, [Всë] белое масло вы съели, И топленое [всë] съели. Теперь уж уезжайте домой!

Вывернутая шуба независимо от меха – лисьего, бараньего называлась у башкир аю туны (медвежья шуба) [8, с. 79]. Значение этого термина позволяет полагать, что выпроваживатель гостей выступает в роли медведя, являющегося, по воззрениям древних башкир, хозяином леса [3, с. 312], на правах которого он и изгоняет «чужих» со своей территории.

Кроме включения в свадебный обряд, танец как способ изгнания «чужого» получил вербальное воплощение в близких по содержанию башкирских народных сказках о животных «Четыре друга» [2, с. 74–75] и «Бык, баран, петух, овца, кот» [2, с. 78–79]. В качестве примера приведем первую, в которой сохранилось музыкальное сопровождение [6]. В этой сказке повествуется, что однажды, под вечер, в избу, где жили четыре друга (коза, телка, курица и кот), вошли девять волков и начали петь устрашающую песню:

Тетушка коза – на один ужин,

Тетушка телка – на один ужин.

Тут вскочил кот, лежавший на печке, и стал демонстрировать свою боевую готовность. Он пустился в пляс, сопровождая его песней, от чего волки в страхе разбежались:

Девять волков – на шубу,

В лесу лиса – на воротник.

Девять волков – на шубу,

В лесу лиса – на воротник.

Отметим, что по своей стилистике этот напев, как и вышеприведенный, является плясовым (обе нотации выполнены автором данной работы).

Аналогичные сюжеты встречаются в сказках народов Дагестана. Таковы, например, аварская сказка «Песня волка» [11, с. 181–183] и в особенности кумыкская «Теленок, ягненок и волки» [11, с. 168–170]. В последней об использовании пляски не упоминается. Однако о том, что ее изложение могло сопровождаться танцевальными движениями, косвенно свидетельствует ритмика стиха песенной вставки (8+7), связанная у многих тюркских народов, а также в русской частушке, с ритмичными плясовыми напевами. Прямое же свидетельство о включении танца в подобный сюжет наблюдается в калмыцкой сказке «Четыре брата» [7, с. 261–262], где говорится, что четыре брата (баран, козел, заяц и петух) шли по степи, увидели мертвого волка, ободрали его. Идя дальше, встретили кибитку, расстелили перед ней шкуру и вошли в нее. Там было семь волков, один из которых играл на домбре, а другие плясали, что означало их намерение напасть на братьев. От страха баран попросил домбру и стал устрашать волков своим пением:

Лихо пляшут семь волков,

А восьмой уже готов.

Ловко мы его задрали,

Шкурку мы с него содрали.

Шкура за дверьми лежит,

Куцый волк уже дрожит.

Сходные сказочные сюжеты существуют и у татар [15, с. 42–43], казахов [4, с. 149–150] и туркмен [10, с. 26–27]. Но в них песенная вставка и информация о пляске не сохранились. В татарской и туркменской сказках коза (или баран) нагоняют страх на волков, показывая им волчью голову, в казахской – волчью шкуру.

Сравнительный материал показывает, что использование танца в традиционной медицине с целью изгнания «чужого» имеет глубокие корни, восходящие к эпохе древних тюрков. Свидетельством тому могут послужить записи С. Е. Малова, опубликованные в 1918-м г., где он отмечает, что уйгурская шаманка, начиная исцеление больного, берет в правую руку меч, в левую – плеть и танцует, «замахиваясь мечом и плеткой на воздух, больше по направлению к выходной двери» [1, с. 80]. Еще большая древность возникает при сравнении башкирского обряда с подобным у далеких по территории народов. Так, по описанию исследователей, у некоторых народов Центральной Африки барабанный бой и пляска в сочетании с пьянством продолжаются до тех пор, пока дух не перейдет из тела больного в какой-нибудь неодушевленный предмет [13, с. 334].

Таким образом, по располагаемым нами материалам, танец, утратив свою функцию устрашения и изгнания «чужого» в башкирских лечебных обрядах, в тех же целях продолжает бытовать в свадебной обрядности и в сказках о животных. Имея корни, уходящие вглубь веков, танец в ритуале изгнания «чужого» хорошо сохранился в традиционной культуре тюрко-монгольских народов, что нашло яркое отражение в башкирской, калмыцкой и кумыкской сказках о животных.

Литература

1. Басилов В.Н. Шаманство у народов Средней Азии и Казахстана. М.: Наука, 1992.

2. Башкирское народное творчество. Сказки. Кн. 1. Сост. Марат Мингажетдинов, Ахнаф Харисов, авт. комм. Лев Бараг и Марат Мингажетдинов. Уфа: Башкнигоиздат, 1976 (на башк. яз.).

3. Илимбетова А.Ф., Илимбетов Ф.Ф. Культ животных в мифоритуальной традиции башкир. Уфа: Гилем, 2012.

4. Казахские народные сказки о животных (Легенды, предания, бытовые рассказы, сказки и басни) Сост. С.А. Каскабасов, Е.А. Кохтюкин, Н.С. Смирнова, Е.Д. Турсунов. Алма-Ата: Наука Казахской ССР, 1979.

5. Лепехин И.И. Дневные записки путешествия доктора и академии наук адъюнкта Ивана Лепехина по разным провинциям Российского государства, 1768 и 1769 г. – СПб., 1771. – 538 с. в 1770 году. Ч. II. СПб.: Императорская академия наук, 1802.

6. Материалы фольклорной экспедиции, 1966, деревня Абзаково Архангельского района РБ. Зап. Н. Шункаровым от У. Аглетдиновой (1886 г.р.).

7. Медноволосая девушка. Калмыцкие народные сказки. М.: Наука, 1964.

8. Нагаева Л.И. Танцы восточных башкир. М.: Наука, 1981.

9. Полевые материалы автора, 2005, деревня Каскиново Больше-Черниговского района Куйбышевской области. Зап. от А.Г. Шарафутдиновой (1951 г.р.).

10. Проданный сон. Туркменские народные сказки. Составление, перевод с туркм., вступ. статья и примеч. И. Стеблевой. М.: Наука, 1969.

11. Свод памятников фольклора народов Дагестана: в 20-ти томах. Том 1. Сказки о животных. М.: Наука, 2010.

12. Султангареева Р. А. Башкирский свадебно-обрядовый фольклор. Уфа: УНЦ РАН, 1994.

13. Тайлор Э.Б. Первобытная культура М.: Изд. полит. литературы, 1989.

14. Такмак – народный термин, означает башкирскую плясовую песню. Напев такмака представляет собой последовательность кратких времен с завершающим долгим, координируется со стихом восьми-семисложной нормы.

15. Татарское народное творчество. Т. 1. Сказки о животных и волшебные сказки. Сост., авт. Вступ. статьи и комм. Л.Ш. Замалетдинов. Казань: Раннур, 1999.