К.ф.н. Бондарева Л.М.

Балтийский федеральный университет им. Иммануила Канта, Калининград (Россия)

Ещё раз к проблеме концептуализации

пространства и времени

В последние десятилетия вопросы концептуализации времени и пространства, несмотря на большое количество соответствующих работ, продолжают оставаться в центре внимания лингвистов, поскольку характер пространственно-временных отношений до сих пор является предметом научных дискуссий. В этой связи Н.А. Беседина указывает, что, согласно одной точке зрения, учёными утверждается неразрывная связь времени и пространства и существование в прошлом нерасчленённых единых пространственно-временных характеристик. С другой точки зрения пространственные отношения были выделены раньше, чем временные, поскольку в онтогенезе человека первичным является умение ориентироваться в пространстве, а умение ориентироваться во времени развивается гораздо позже [1, c. 25].

Обращаясь к первой упомянутой позиции, следует рассмотреть концепцию А.Н. Павленко, которая, апеллируя к терминам «пространственно-временное состояние» (Е.Г. Хомякова) или «лингвистическое пространственно-временное состояние» (В.Ф. Прохоров, Т.Н. Прохорова), предлагает возвести данное понятие в статус исходного, первичного субконцепта в становлении концептов «Пространство» и «Время» [7, c. 9].

Попутно отметим, что в аналогичном смысле немецкие исследователи К. Бройер и Р. Доров употребляют термин Raumzeit в контексте нового физического воззрения на универсум (Hawking 1988), противостоящего эйнштейновской теории относительности. Согласно данной концепции человек воспринимает время и пространство не в их корреляции друг с другом, а как единое целое в своём повседневном опыте, в частности, в концепте «Движение», который можно определить как изменение места во времени [9].

Далее А.Н. Павленко приводит следующее мнение В.Ф. и Т.Н. Прохоровых: «если в философском понимании пространство и время пересекаются как атрибуты материи, то в лингвистическом аспекте это пересечение трактуется как языковое выражение мысленного обращения (безотносительно к временной форме этого события) к событиям прошлого. Это пересечение может иметь грамматически выраженную форму настоящего, будущего или прошедшего времени. Но основным семантическим содержанием речевого события остаётся обращение к прошлому, не только по отношению ко времени, но и к ментальному пространству. Именно оно доминирует, создавая смысловую двуплановость рассматриваемого состояния» [цит.по: 7, c.10].

На наш взгляд, достаточно весомым видится то обстоятельство, что подразумеваемая единица категоризации мира рассматривается учёными в качестве языковой интерпретации факта сопряжённости пространства и времени, осуществляемой с позиций прошлого опыта. Это означает, что в основе процесса категоризации и концептуализации окружающей действительности лежит ретроспективная деятельность субъекта познания.

Особо А.Н. Павленко отмечает национальную специфику способов манифестации лингвистического пространственно-временного состояния. Так, например, в системе немецкого языка эта специфика проявляется в двух значениях направленности данного состояния – антропоцентричном и антропоцентрипетальном. При этом речь идёт о преобладании либо мысленного перемещения субъекта в пространстве и времени (от центра, каковым он сам, субъект, является, к периферии), либо мысленного перемещения субъектом пространства и времени по направлению к себе (от периферии к центру) с выражением псевдоагентивности перемещающегося единства двух категорий [7, c. 6; 14].

По мнению исследователя, в системе немецкого языка пространство и время изначально не дифференцировались и даже отождествлялись, а пространственно-временное состояние в целом может быть представлено разными морфологическими единицами в их комплексе (существительными, наречиями и производными от соответствующих существительных и прилагательных), круг которых, однако, достаточно ограничен, а также специализированными глагольными лексемами абстрактного субъектного перемещения, подпадающими под категорию (морфо)синтаксического плана, и отдельными словосочетаниями как единицами синтаксического уровня. В данном случае, резонно констатирует А.Н. Павленко, единичные лексемы в большей степени репрезентируют латентное пространственно-временное состояние, а эксплицированное состояние, сознательно конструируемое и стилистически значимое, обнаруживается только на уровне высказывания [7, с.14-15].

В подобном контексте достойной упоминания служит концепция М.В. Никитина, предложившего рассматривать проблему с учётом факта дихотомии понятий топохроноса как образа «некоего фрагмента единого пространства – времени, наполненного и меняющегося в соответствии с законами реального мира» и хронотопа, восходящего к теории М.М. Бахтина [здесь и далее см.: 5, c. 53]. Хронотоп представляется в такой ситуации формой подачи (репрезентации изображения) пространственно-временных отношений, обусловленных спецификой протекания мыслительных процессов, обстоятельствами и условиями коммуникации, прагматическими задачами общения, исторически сложившимися моделями вербальной, устной и письменной, коммуникации (системы жанров, стилей и т.п.).

Важно отметить, что целостность и содержание топохроноса не меняется в зависимости от особенностей его вербализации посредством хронотопа. Более того: по мнению учёного, «реальный топохронос как реконструкция пространственно- временной стороны сообщений о мире может разительно отличаться от того, как он подан хронотопом, т.е. от буквально выраженных содержания и структуры вербальных форм» [5, c. 53]. Главное же, как пишет исследователь, заключается не в том, что содержание реального топохроноса неизбежно редуцируется при его вербализации, а в том, что «хронотоп по-своему структурирует, но отнюдь не пространство и время как таковые, а их речемыслительную репрезентацию, т.е. ментальный процесс речевого отображения топохроноса в каком-то конкретном случае» [Там же].

Интересной видится концепция соотношения времени, пространства и языка, представленная в докторской диссертации А.А. Худякова (2001), исследующего семиозис простого предложения. Будучи протяжённым в пространстве и времени, мыслительный акт конструирования предложения, с точки зрения учёного, отражает в структуре своего продукта онтологические свойства пространства и времени [8, c. 8]. В предложении как в синтаксическом образовании, рассматриваемом в качестве продукта первичного семиозиса, т.е. в его номинативном плане, превалирующим является пространственное измерение, поскольку предложение как языковой знак может абстрагироваться от динамики обозначаемой им ситуации, информируя о ней лишь как о фрагменте первичной онтологии. В предложении, рассматриваемом как продукт вторичного семиозиса, пишет далее А.А. Худяков, т.е. в высказывании, превалирующим оказывается временной аспект, ибо в этой своей ипостаси предложение не только номинирует и коммуницирует некое событие, но и само является неким (речевым) событием, протяжённым во времени. Временной аспект, резюмирует исследователь, не исключает, а, напротив, инкорпорирует пространственный подобно тому, как коммуникативный аспект не исключает, а включает в себя номинативный [Там же].

В свою очередь О.И. Москальская считает, что время и пространство как однопорядковые явления образуют единую локально-временную ось высказывания. При этом временная отнесённость высказывания включена в категорию предикативности и рассматривается в качестве одного из обязательных признаков предложения, т.к. она выражается регулярно в каждом предложении грамматическим способом, а локальная отнесённость не имеет морфологического выражения, и единственным способом её уточнения служат обстоятельства места [4, c. 109; 112].

Переходя к рассмотрению второй точки зрения, базирующейся на признании первичности пространственных представлений, мы вновь обращаемся к рассуждениям Н.А. Бесединой, которая, ссылаясь на теорию американских лингвистов (Lakoff / Johnson 1999), подчёркивает, что время концептуализируется не непосредственно, а «опосредованно» в терминах событий, движения и пространства. Таким образом, концепт «Время», будучи тесно связанным с концептами «Событие», «Движение», «Пространство», оказывается в определённой степени «вторичным» по отношению к ним, сохраняя, тем не менее, свою важную роль в структурировании концептуальной системы. Следовательно, представления о пространстве, событиях и действиях составляют исходную базу для формирования одного из фундаментальных концептов человеческого сознания – концепта «Время» [1,c. 26].

Нам остаётся добавить, что в этом смысле немецкий исследователь Р. Хёнигсвальд называет время «четвёртым параметром пространства» [10, S. 117].

Также и В.В. Красных, отмечающая, что пространственный код неразрывно связан в сознании человека с кодом временным, а пространственные отношения накладываются на временные, высказывает мнение о том, что «окультуривание» пространства всё-таки, видимо, предшествовало осознанию времени [2, c. 204].

Однако, справедливости ради, необходимо упомянуть факт существования противоположного мнения относительно интерпретируемой проблемы, на который указывает, например, Е.А. Нильсен: так, в частности, ассоцианисты (Г. Спенсер и др.) считают исходными представления человека о времени, на основе которых затем формируется идея пространства [здесь и далее см.: 6, c. 128]. Cама Е.А. Нильсен также рассматривает концепт «Время» в качестве «второй», наряду с пространством, среды, в которую сознание «помещает» вещи и события. Время, будучи категорией ещё более абстрактной и сложной, чем Пространство, постигается именно через Пространство, а Пространство потому «роднее» сознанию как основа ментальных операций, что оно статично. Осознание мира в статике и динамике, констатирует исследователь, требует всякий раз «остановки мгновенья», расчленения потока восприятия на кадры для их фиксации в памяти и получения времени на анализ.

О необходимости разведения категорий пространства и времени говорит М.Г. Лебедько, которая, ссылаясь на мнение Е.В. Падучевой (1999), подчёркивает то обстоятельство, что язык не даёт оснований для слишком тесной ассоциации времени и пространства. Во всяком случае, пишет исследователь, слова «время» и «пространство» (а тем более обозначение частей того и другого) относятся к разным таксономическим категориям [3, c.6].

Обобщая всё вышесказанное, мы хотели бы подчеркнуть, что более убедительной в свете интерпретируемой проблемы нам всё же видится теория первичности пространственных представлений, служащих базой для возникновения временных представлений.

Мы полагаем, что определённая неравнозначность концептов «Время» и «Пространство» обусловлена несомненной объективностью локальных параметров как материально осязаемой данности человеческого бытия и известной субъективностью темпоральных параметров. Первичность пространства в качестве объекта когнитивной деятельности отдельного субъекта и социума в целом изначально связана с большей доступностью локальных параметров в процессе их концептуализации. Время же есть в значительной степени неосязаемый, т.е. идеальный, ментальный конструкт, носящий, впрочем, амбивалентный характер. С одной стороны, время обладает такими видимыми, воспринимаемыми нашими органами чувств конституентами, как, напр., сутки (смена дня и ночи), времена года и т.д. С другой стороны, время концептуализируется нами в виде условных, конвенциональных «структур», к которым, в особенности, относятся единицы его измерения, сформировавшиеся в рамках коллективного человеческого опыта: секунды, минуты, часы, недели, месяцы, «зимнее» / «летнее» время и пр.

В заключение следует констатировать тот неоспоримый факт, что наше бытие по своей природе есть синтез реального времени и пространства. При осмыслении и «оязыковлении» пространства и времени речь может идти о своего рода «темпорально-пространственной полисемии» (термин М.А. Кронгауза), однако связь данных категорий с языком не получила вполне однозначной интерпретации в современных научных исследованиях.

Таким образом, мы полагаем вполне логичным сделать вывод о том, что заключительный «аккорд» в дискуссии о языковом времени и пространстве ещё не прозвучал, а сама проблема требует дальнейшего теоретического осмысления.

Литература

1. Беседина Н.А. Морфологическая репрезентация времени // Единство системного и функционального анализа языковых единиц: Межвуз. сб. науч. тр.; вып. 7 / под ред. О.Н. Прохоровой: в 2 ч.; Ч. I. Белгород, 2005. С. 22-29.

2. Красных В.В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология: Курс лекций. М., 2002.

3. Лебедько М.Г. Когнитивные аспекты взаимодействия языка и культуры: сопоставление американской и русской темпоральных концептосфер. АКД. М., 2002.

4. Москальская О.И. Грамматика текста: Учебное пособие. М., 1981.

5. Никитин М.Н. Пространство и время в ментальных мирах // Когнитивная лингвистика: Ментальные основы и языковая реализация: Сб. ст. к юбилею проф. Н.А. Кобриной: в 2 ч. Ч. I. Лексикология и грамматика с когнитивной точки зрения / Отв. ред. Н.А. Абиева, Е.А. Беличенко. СПб., 2005. С. 52-63.

6. Нильсен Е.А. Репрезентация концепта «время» в сознании носителей английского языка // Текст – Дискурс – Стиль: Сб. науч. ст. СПб., 2004. С. 125-131.

7. Павленко А.Н. Лингвистическое пространственно-временное состояние в картине мира носителей современного немецкого языка. АКД. Белгород, 2003.

8. Худяков А.А. Семиозис простого предложения. АДД. СПб., 2001.

9. Breuer Ch., Dorow R. Deutsche Tempora der Vorvergangenheit. Trier, 1996.

10. Hönigswald R. Grundfragen der Erkenntnistheorie / hrsg. von W. Schmied-Kowarzik. Hamburg, 1997.