Педагогические науки⁄ 6. Социальная педагогика

К.филол.н. Потапова Ж.Е. Харьковский гуманитарный университет «Народная украинская академия», Украина Немецкие писатели о годах учебы

В начале 20-го века в Германии появился целый ряд художественных произведений, прямо или косвенно высвечивающих тему «Школа». В большинстве случаев в такие произведения включены многие автобиографические элементы, которые основываются на опыте пребывания автора в том или ином учебном заведении. Здесь можно назвать в первую очередь «Учитель Гнус, или Конец одного тирана» («Professor Unrat oder Das Ende eines Tyrannen») Генриха Манна, «Душевные смуты воспитанника Терлеса» («Die Verwirrungen des Zöglings Törleß») Роберта Музиля, «Под колесами» («Unterm Rad») Германа Гессе и др.

Когда Генрих Манн случайно натолкнулся в одной газете на небольшую заметку о некоем школьном учителе, он сразу же четко представил себе, каким будет его новое произведение, так как в свои школьные годы будущий писатель имел достаточно оснований для разочарований. В гимназии, где он учился, царили казарменная муштра и нетерпимость к любой самостоятельной мысли. В конце тридцатых годов писатель скажет: «Многие из моих книг являются документами общественного сознания и протеста против господствующих властей… Проблема власти неотделима от моего социального миропонимания… Жажда господства над людьми и порабощения их в мое время извратила всю мою жизнь. Жажда власти отдельных лиц помешала совершенствованию человечества» (цит по [1, c.7]). У других школьные ситуации были не лучше: в свое время для Г. Гессе, родившегося в бедной мещанской семье в захолустном немецком городишке, был только один путь выбиться в люди, — духовная семинария, Подросток Гессе не выдержал семинарской муштры; пятнадцати лет от роду он убежал из семинарии. Роберт Музиль перенес свои впечатления от пребывания в военном конвикте в роман «Die Verwirrungen des Zöglings Törleß». Очень подробно и ярко описал годы учебы в «ненавистной» гимназии Стефан Цвейг [2]: «..на физическое развитие, спорт и прогулки, не говоря уже о развлечениях и удовольствиях, времени не оставалось. Смутно помнится, как лет семи нам пришлось разучить и петь хором какую-то песенку о "веселом и счастливом" детстве. Я и сейчас слышу мелодию этой примитивно-односложной песенки, но слова ее и тогда уже с трудом сходили с моих губ и уж менее всего проникали в мое сердце. Потому что, если говорить честно, все мои школьные годы — это сплошная, безысходная, все возрастающая тоска и нестерпимое желание избавиться от каждодневного ярма. Не могу припомнить, чтобы я когда-нибудь был "весел и счастлив" в этом размеренном, бессердечном и бездуховном школьном распорядке, который основательно отравлял нам прекраснейшую, самую беспечную пору жизни…» [3]. Школа была для учащихся воплощением насилия, мучений, скуки, местом, в котором необходимо поглощать точно отмеренными порциями "знания, которые знать не стоит", схоластические или поданные схолатически сведения, которые школьники воспринимали как что-то не имеющее ни малейшего отношения ни к реальной действительности, ни к личным интересам. Это было тупое, унылое учение не для жизни, а ради самого учения, которое навязывала старая педагогика. И единственным по-настоящему волнующим, счастливым моментом, за который С. Цвейг благодарит школу, стал тот день, когда он навсегда захлопнул за собой ее двери [3]. Карл Май (Karl May), ставши студентом учительского института, избежал, наконец, власти отца, но попал в новые тиски. И хотя его образование имело теперь определенную структуру и изучение предметов преподавалось солидно, «при всем этом кое-чего не хватало, и именно того, что во всех религиозных вопросах ставилось во главу угла, а именно не было любви, доброты, смирения, миролюбия. Занятия были холодными, строгими, суровыми. От поэзии не было и следа. Вместо того чтобы делать счастливыми, вдохновлять, они отталкивали. Часы, которые отводились на религиоведение, были теми часами, где меньше всего можно было согреться. Всегда приносил радость момент, когда стрелка часов достигала двенадцати» [4, с. 95, перевод автора].

По поводу солидности образования также и Стефан Цвейг отмечает, что учебная программа была тщательно разработана на основе столетнего опыта, и при творческом к ней подходе она могла бы стать плодотворной основой довольно универсального образования. Но именно педантичная заданность и черствый схематизм делали школьные уроки ужасающе унылыми и неживыми – бездушная обучающая машина никогда не настраивалась на личность, а лишь оценками "хорошо", "удовлетворительно" или "неудовлетворительно" показывала, насколько ученик соответствовал требованиям учебной программы. Эта нелюбовь к человеку, это холодное обезличивание и казарменное обращение не могли вызвать в учащихся ничего, кроме озлобления. Им надо было вызубрить урок,; но ни один учитель за все восемь лет ни разу не спросил, что они сами хотели бы изучать; именно этой стимулирующей поддержки, о которой втайне мечтает каждый юноша, им и не хватало [5].

Таким образом, сама школьная действительность давала благодатный фактический материал для появления обличающих существующий порядок призведений, анализируя которые, мы можем ответить себе на многие вопросы, касающиеся того времени, и полнее представить интересующего нас епоху.

Литература:

1. Г. Знаменская. Художник, человек, гражданин. В кн.: Манн Г. Учитель Гнус, или Конец одного тирана. В маленьком городе. Серьезная жизнь: пер. с нем./вступ. ст. Г. Знаменской. – М.; Правда, 1990. – Стр. 5 – 14.

2. Zweig, Stefan: Die Welt von Gestern. Erinnerungen eines Europäers. Erstausgabe: Bermann-Fischer Verlag, Stockholm, 1944.

3. Стефан Цвейг. Вчерашний мир. Воспоминания европейца. Пер. Г. Каган. Электронный ресурс / Режим доступа: http://lib.rus.ec/b/194213

4. May, Karl. Mein Leben und Streben.– New York: Hildesheim, 1982 /Hg. Hainer

Plaul.. – S.97 – 98.