Филологические науки/8. Родной язык и литература

Д.ф.н. Дырдин А. А., ассист. Куранов А. О.

Ульяновский государственный технический университет, Россия

Феномен юродства в творчестве Андрея Платонова

Внимание литературоведов, изучающих художественный мир Платонова, смещается ныне к его глубинным основам. Этому способствовали вышедшие в последние годы научные работы, посвященные социокультурным, фольклорным, философским и религиозным контекстам творчества писателя (Х. Гюнтер, И. Есаулов Н. Корниенко, Н. Малыгина, С. Семёнова, и др.). Они расширяют горизонт представлений о Платонове-художнике, демонстрируют поиски новой концепции его эстетики и поэтики. Стратегии изучения творчества Платонова должны строиться с учетом новых фактов и результатов архивных поисков. Не менее важным является выявление широкого спектра связей Платонова с духовной жизнью русского народа. Данная тема требует изменений в области литературоведческой герменевтики. Возникает необходимость создания метаязыка и способов интерпретации платоновских произведений, адекватных предмету изучения. Предстоит осмыслить процесс создания картины мира, обратившись к освоенным, образно запечатленным писателем ценностям, традициям и идеалам, которые составляют значимую часть русской исторической жизни.

В современной гуманитарной науке одним из направлений поиска, открывающего смысловые пересечения разных сфер национальной культуры, стал тезаурусный подход. Он ориентирован на исследование, ценностных идей, представлений о мире, через которые реальность входит в сознание художника. Тезаурус – thēsauros – запас, сокровище (греч.), – это «общий образ той части мировой культуры, которую может освоить субъект» (Вал. А. Луков, Вл. А. Луков). Тезаурус Платонова тесно связан с категорий юродства, с этим древним, уникальным явлением в Православии.

В своих произведениях Платонов тяготеет к показу идеального человека с верой в торжество добра и истины. Его художественное пространство насыщено эпизодами, в которых действуют «похабы» и странники, «нищие духом» герои, вплетающие в свою речь народно-православную лексику. Живущая в «народном человеке» (А. Платонов) глубокая вера, искания высшей правды в земной жизни, концепты воскрешения, жертвенности и греха типичны для его ранних и поздних произведений, наиболее близки тезаурусу Платонова. Они проникли в текст из христианской письменности: житий, легенд, сказаний. Особенно значимы для нашей темы, представленные в них черты юродства, ставшего «русским национальным явлением» (А. М. Панченко). «Юродивые <...> бесспорно были одни из лучших учителей благочестия: вся их жизнь исключительно была посвящена на врачевание нравственных недугов современников» – отмечает автор книги о юродивых [7, 88].

Литературоведы начинают задумываться над соответствием художественной философии Платонова таким вектором народной религиозности как юродство. М. Михеев считает категорию юродства наиболее близким миру писателя нелитературным явлением. И. Есаулов, обнаружил в образе Юшки из одноименного платоновского рассказа характерное для юродства подражание Христу в «изживании» мирового зла. Вопрос о юродстве в творчестве Платонова – уникальный ключ к познанию философии русского человека и его духовных исканиях. Однако целенаправленное изучение юродства как тезаурусного пласта, определяющего творческую позицию, способы изображения основной массы платоновских персонажей – «душевных бедняков» – до сих пор не переросло рамки отдельных наблюдений.

В настоящее время юродство воспринимается в виде отличительной черты национального характера, воплощенного в русской литературной классике. Е. Мелетинский отмечает, что «юродство ряда персонажей в романах Достоевского несомненно ассоциируется с русским национальным типом юродивого, но Достоевский рисует и гораздо более разнообразную картину «смеховых» отклонений, которые все вместе как-то увязаны с изображением русского хаоса и охватывают целый веер вариантов <…>» [2, 161]. В случае с Платоновым парадигма юродства распространяется на самые разные стороны его эстетики. Творческая манера и стиль Платонова характеризуются в критике конца 1920-х – 1940-х гг. с помощью формул: «мрачная эстетика», «юродствующий писатель», «мироощущение нищего сироты и бродяги». Этим аспектом связь Платонова с концептом юродства не исчерпывается.

К платоновским героям юродивого типа можно отнести Александра Дванова и Захара Павловича («Чевенгур»), Вощева («Котлован»). Витютень из рассказа «Тютень, Витютень и Протегален» сходен по внешнему описанию с подвизавшимся в Москве юродивым, по прозвищу Большой Колпак: «ходил голый, только живот обматывал рогожей…». Елпидифор Баклажанов из «Приключений Баклажанова», Иван Копчиков из «Рассказа о многих интересных вещах» также несут в себе черты юродства. Крайний имморализм, надругание над нравственными нормами – общее место повествований о русских «похабах». Если в одном из житий святой юродивый ест колбасу в страстные дни, то Фома Пухов («Сокровенный человек») еще и режет её на гробе жены. Собирая «прах и ветошь», юроды являют пример парадоксального мышления, делают внутреннюю речь внешней. Они демонстрируют взгляд на жизнь, обусловленный символическим, иносказательным поведением. В отличие от юродивого, причастного церковному культу, юродивого, как «особого антропологического типа», «человека-иконы» (Н. Ростова) платоновские уроды-юроды находятся вне трансцендентной перспективы. Они не лишают мир предметности, а наоборот – наделяют его осязаемыми предметами и вещами. Герои Платонова начинают отворачиваться от Бога: «Близ церкви росла старая забвенная трава и не было тропинок или прочих человеческих проходных следов – значит, люди давно не молились в храме. Чиклин прошел к церкви по гуще лебеды и лопухов, а затем вступил на паперть. Никого не было в прохладном притворе, только воробей, сжавшись, жил в углу; но и он не испугался Чиклина, а лишь молча поглядел на человека, собираясь, видно, вскоре умереть в темноте осени. В храме горели многие свечи; свет молчаливого, печального воска освещал всю внутренность помещения до самого подспудья купола, и чистоплотные лица святых с выражением равнодушия глядели в мертвый воздух, как жители того, спокойного света, – но храм был пуст» [3, 95].

Как правило, это были обычные люди, которым свойственно юродство. Платоновские герои-юродивые, в отличии от средневековых юродивых , могли выполнять всего две функции: функцию присутствия (например, Никанорыч в романе «Чевенгур»: «Оказывается, этот человек считал себя богом и всё знал» [4, 87–88]) и функции искания истины (например, Вощев в повести «Котлован», Фома Пухов из повести «Сокровенный человек», Макар Ганушкин в рассказе «Усомнившейся Макар»).

Однако в своём пределе – именно юродством определены существенные свойства их мироощущения.

Гонимые и презираемые платоновские герои-юроды (например, Филат из повести «Впрок») далеки от канонического юродивого. В них, в отличие от изображения юродов в древнерусской литературе, отсутствует смеховое начало, элементы театральности, нет воли и силы для открытого «поругания миру». Как юродство могут быть истолкованы только отдельные жесты и особенности их психологии. Вместе с тем, юродствующее сознание проникает в образную идеологию произведения, обусловливая его поэтику. Сознание, сходное с изображённым у Платонова, П. Флоренский называл «тестообразным», «рыхлым». В нём (в «рыхлом» сознании, – А. Д, А. К.) есть что-то онтологически болезненное: «неприспособленность к самостоятельному существованию в мире – неприспособленность внутренняя и, легко может быть, хотя не необходимо, внешняя». По его словам, «такое сознание пропускает сквозь себя непосредственное воздействие внешнего бытия на внутреннюю сущность, и обратно» [6, 118].

Обращение Платонова к архетипу юродства открывает возможности перекодирования смыслов. В результате возникают новые символические ряды, составлявшие основу художественной модели мира. Платонов, тем самым, сохраняет связь с традицией и синхронно трансформирует значение образов. Тезаурус Платонова не может быть понят исключительно в контексте феномена юродства. Однако, принадлежность писателя (его эстетики, образного мышления, системы персонажей) к этому явлению отечественной культурно-исторической жизни необходимо считать определяющим.

Литература

1. Иванов С. А. Русское «похабство» // Иванов С. А. Византийское юродство. М., 1994. С. 137–156.

2. Мелетинский Е. М. Заметки о творчестве Достоевского. М.: РГГУ, 2001.

3. Платонов А. П. Котлован. Ювенильное море: повести / Андрей Платонов. – М.: АСТ: Апрель; Владимир: ВКТ, 2011. – 473, [7] с.

4. Платонов А. П. Впрок: Проза / Сост. М. Платоновой; Вступ. статья Т. Шехановой. – М.: Худож. лит., 1990. – 655 с.

5. Ростова Н. Человек обратной перспективы (Опыт философского осмысления феномена юродства Христа ради) // под ред. проф. Ф. И. Гиренка. М.: МГИУ, 2010.

6. Свящ. Павел Флоренский. Имена. Архив свящ. Павла Флоренского. Малое собр. соч. Вып. I. М.: ТОО «Купина», 1993.

7. Юродство о Христе и Христа ради юродивые Восточной и Русской Церкви. Исторический очерк и жития сих подвижников благочестия. Сост. свящ. Иоанн Ковалевский. М. 1902. – 284, [4] с.