Философия/3. История философии

К.ф.н. Диденко П.И.

Волгоградский государственный университет, Россия

М.В.Ломоносов и вольфианская метафизика.

Философская общественность не оставила без внимания приближающуюся дату – 300-летие со дня рождения М.В.Ломоносова. Растет число публикаций, посвященных вкладу мыслителя в становление российской философии. Действительно, помимо общего для всего ученого мира чувства признательности великому юбиляру, у философов имеется своя особая причина сказать ему слово благодарности. Конечно, Михайло Ломоносов не первый любомудр на Руси, но несомненно, что он является первым философом науки в наших пределах. Да и статус теоретической, собственно университетской дисциплины отечественная философия приобрела в свое время тоже благодаря Михаилу Васильевичу. Поэтому никакие торжественные похвалы великому просветителю и реформатору сегодня не кажутся преувеличением. Впрочем, мера нужна во всем – в том числе и в изъявлении искренних чувств восхищения, любви и духовной преданности.

Юбилеи отцов европейского просвещения – повод не только для риторики, но и для нового осмысления судеб положенной ими линии развития духа. История ее оказалась непростой. Апостолы разума настаивали на пользе наук, но за прошедшие века европейское общество на западе и востоке познакомилось не только с безусловно ценными, но и горькими плодами просвещения. И хотя неприятные свойства таких результатов прогресса знания и образования в значительной степени являются следствием неправильного обращения самого общества с теоретическими ценностями, свою долю ответственности наука должна принять. Когда дело идет о причинах возникновения самых острых драматических ситуаций современности, «чистый разум» не обладает ни заведомым алиби, ни какими-либо индульгенциями. В настоящее время это доказывать не приходится. В недавно истекшем столетии тема трагической вины разума варьировалась на разные лады, не исключая крайностей пафоса критики и самокритики.

Действительно присущий, к сожалению, классическим просветителям излишний оптимизм в оценке автономных сил теоретического разума обернулся в иных критических интерпретациях его истории вменением именно науке Нового времени максимальной вины за современные явления социального зла. Если уж Сократа сделали ответственным за трубы Освенцима, то что говорить о Ф.Бэконе, Декарте, Лейбнице и Ломоносове? Однако в итоге подобная экстремистская критика пришла к своеобразному саморазоблачению, собственным примером продемонстрировав то, что может быть названо пороками просвещения. Поскольку внутренний источник прегрешений научного знания состоит в преувеличении возможностей абстракции, вольном или невольном отрыве от меры вещей и прежде всего меры человеческого существования, то оперирующая всегда предельными абстракциями модернистская критика недостатков традиции просвещения именно и являет наблюдателю эти опасные тенденции в наглядном виде. Такая борьба против греха оказывается наихудшим грехом.

Но если бывает такое разоблачение вины, которое означает наибольшую вину, то верно и обратное: случается такая вина духа (его недостатки, черты ограниченности, промахи, заблуждения, утопические увлечения и несостоятельные ожидания), благодаря, а не только вопреки которой совершается развитие науки и общественного сознания в верном направлении – в том направлении, которое в конечном счете наиболее благоприятно для очищения от всех больших и малых вин, ошибок и пороков разума. Иначе говоря, существуют ошибки гигантов, которые надо отличать от прегрешений, допускаемых сознанием обычного человека данного времени, не говоря уже о дельцах и честолюбцах от просвещения.

Нельзя сказать, что эта сторона дела совершенно не учитывалась в нашей истории философии при оценке масштабной фигуры М.В.Ломоносова. Определенные противоречия в его мировоззрении отмечались всегда, даже в советское время, в целом расположенное к апологетике «первого нашего университета». Об этом, например, свидетельствует выпущенный вскоре после войны объемистый сборник научных трудов, писем и фрагментов из сочинений М.В.Ломоносова «Избранные философские произведения» - издание, несущее на себе печать времени, но и обладающее немалыми академическими достоинствами. Комментарии к ломоносовским текстам, да и сама их подборка здесь верно указывают на главную «проблему» М.В.Ломоносова как философа – его тесную идейную связь с рационалистической метафизикой XYII-XYIII веков. М.Ломоносов был учеником Х.Вольфа (собственно, одним из двух, считая А.Баумгартена, самых крупных учеников этого философа, в свое время чрезвычайно популярного в Германии и всей Европе), навсегда сохранил к своему учителю уважение и не отрекался публично от принадлежности к его школе. А между тем «вольфианец» - имя в своем роде нарицательное, как бы другое название типа метафизика, ученого сухаря, догматика и педанта, ставшего излюбленным объектом критики со стороны представителей скептицизма, французского Просвещения и материализма XYIII века, а в следующем веке – позитивизма и марксизма. И нельзя отрицать рационального зерна в этой критике. Ведь главный принцип вольфианской метафизики – выведение картины мира, бытия из логической абстракции, а что это такое, как не заповедь греха сциентизма в действии? И вот получается, что формально М.В.Ломоносов не возражал против подобной «дедукции». К чести составителей и редакторов сборника, они не скрыли эту грань в идейном наследстве великого ученого. Но при этом указали на другой, более мощный источник, питавший философское мировоззрение М.В.Ломоносова – естественнонаучный материализм. Таким образом, они фиксировали в философии русского гения противоречие, чем-то похожее на известное противоречие между методом и системой у Гегеля. Такой взгляд на духовную драму ученого не лишен основания.

Но сегодня это решение вопроса требует во всяком случае дополнения. Противоречие между «методом» и «системой» тоже не следует понимать механистически. «Система», т.е. вольфианская метафизика, в реальных обстоятельствах времени являлась не слишком удачной адаптацией философии Лейбница – для целей просветительской пропаганды. А самую эту философию, при всех ее возможных недостатках, никак не назовешь плоской, банальной, поверхностной, мещански-педантической. Лейбниц стремился объяснить индивидуальность форм в природе, искал объективной предпосылки для человеческих понятий и ценностей, выдвинул программу познания истины как целого, включающего в себя все стороны материальной и духовной жизни людей. Известно, что А.Баумгартен, формально не изменяя букве своего непосредственного наставника Х.Вольфа, при разработке новой науки – эстетики все же, по существу, обратился через голову учителя к аутентичным идеям Лейбница. И похоже, нечто подобное имело место и в случае М.В.Ломоносова. Прямое влияние лейбницевой концепции «всеединства» особенно чувствуется в публицистических работах М.В.Ломоносова, посвященных задачам и проблемам подъема российской цивилизации.