Филатова В. А.

аспирантка Горловского государственного

педагогического института иностранных языков

НАДЕЖДА АНДРЕЕВНА ДУРОВА

225 ЛЕТ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ

«Не могу сказать, как отец познакомился с девицей-кавалеристом Александровой (Дуровой). Она приехала к нему и пожелала видеть всех его детей. Мать привела её в нашу комнату. Я знала, что она была на войне и ранена. Александрова уже была пожилая и поразила меня своей некрасивой наружностью. Она была среднего роста, худая, лицо земляного цвета, кожа рябоватая и в морщинах; форма лица длинная, черты некрасивые; она щурила глаза и без того небольшие. Костюм её был оригинальный: на её плоской фигуре надет был чёрный суконный казакин с стоячим воротником и чёрная юбка. Волосы были коротко острижены и причёсаны, как у мужчин. Манеры у неё были мужские; она села на диван, положив одну ногу на другую, упёрла одну руку в колено, а в другой держала длинный чубук и покуривала» [2, 63]. Такой запомнила Надежду Дурову писательница Авдотья Яковлевна Панаева. Но этот образ некрасивой мужеподобной старухи никак не ассоциируется с храбрым гусаром, смело скачущем на своём резвом коне, не страшась пуль и вражеских орудий. Именно такой осталась Надежда Дурова в памяти потомков. И во многом благодаря своим воспоминаниям «Кавалерист-девица. Происшествие в России».

Жизнь Надежды Андреевны Дуровой с трудом умещается в рамки биографии одного человека. Родилась она во времена правления Екатерины II, детские годы пришлись на царствование Павла I, покинула родительский дом, сменила женское платье и имя на мужское при царе Александре I, свои воспоминания издала во времена Николая I, умерла при Александре II. Знакома была с выдающимися людьми своего времени. В период военной службы была ординарцем у генерал-лейтенанта Коновницына, служила у генерала Ермолова, пользовалась покровительством Кутузова, император Александр I лично разрешил ей носить его имя – Александров. Подготовка «Записок» к публикации велась при помощи А. С. Пушкина, более того, Надежда Дурова – единственная современница Пушкина, отрывки из воспоминаний которой были напечатаны в его «Современнике», высокую оценку её литературному таланту дал В. Г. Белинский. В её жизни совместились разные эпохи, разные оттенки истории.

Надежда Дурова родилась в 1783 году в бурное, сотрясаемое историческими катаклизмами время. Основной вопрос внешней политики Екатерины II был крымский. Дипломатическая борьба вокруг полуострова не прекращалась и по окончании первой русско-турецкой войны (1768 – 1774). В ответ на происки турецкого правительства русские войска в 1783 году заняли полуостров. Ещё более серьёзные трения с Турцией возникли из-за Закавказья. Борясь с турецким владычеством, грузинский царь Ираклий II признал в 1783 году протекторат России над Грузией. Русские войска вступили в Грузию. Турция не признала этого решения, и в 1787 году выдвинула ультиматум с целым рядом неприемлемых для России требований. Екатерина II отвергла ультиматум, и началась вторая русско-турецкая война (1787 – 1791). Она протекала в трудной для России международной обстановке, т.к., в это время оформился союз Англии, Пруссии и Голландии, направленный на подрыв позиций России на Балтике. Эти страны спровоцировали Швецию, и война с ней в 1788-1790 годах ослабила силы России на юге.

Эти исторические события не находит отражения в «Записках» Дуровой, потому что полк, в котором служил её отец «получил повеление идти в Херсон» [1, 34] . Это был «домашний поход» в город далёкий от военных действий. Но жизнь четырёхмесячной девочки была под угрозой после того, как мать, потеряв контроль над своими чувствами, выхватила её из рук «девки», и выбросила в окно кареты. Гусары, не раз видевшие смерть на поле боя, вскрикнули от ужаса, при виде окровавленного ребёнка.

Это не первое «происшествие», описанное в записках. Не нарушая каноны жанра воспоминаний, Н. Дурова начинает с рассказа о своих предках. Уже в первом предложении читаем: «Мать моя, урождённая Александровичева, была одна из прекраснейших девиц в Малороссии» [1, 31]. В третьем предложении содержится объёмная информация об отце и деде: «Из всего их множества сердце матери моей отдавало преимущество гусарскому ротмистру Дурову; но, к несчастью, выбор этот не был выбором отца её, гордого властолюбивого пана малороссийского» [1, 31]. Далее мы узнаём, что дед «был величайший деспот в своём семействе», человек, «почитавший упорство характерностью», «неумолимый отец», который «в первом порыве гнева проклял свою дочь» [1, 32]. Но вместе с тем, он раскрывается как человек великодушный, щедрый и незлопамятный, который простил её, предварительно просив архиерея освободить его от необдуманной клятвы, благословив брак и новорожденного ребёнка. Отец Надежды был «прекраснейшим мужчиною, имевшим кроткий нрав и пленительное обращение» [1, 32], способным плакать, переживать, любить и гневаться.

Своё место в ряду семейной истории Дурова начинает с параллели «мать – я». Мать – «прекраснейшая из девиц» и я – «бедное существо, появление которого разрушило все мечты и ниспровергнуло все надежды матери». Мать – «толкнула с коленей и отвернулась к стене», впервые увидев ребёнка, и я – «не сын, прекрасный как амур! А дочь, и дочь – богатырь!!» [1, 33]. Мать, приложившая младенца первый раз к груди, воскликнула, «махая руками и закрывая себе голову подушкою»: «Отнесите, отнесите с глаз моих негодного ребёнка и никогда не показывайте!» [1, 34]. И я – «бодра, крепка, но до невероятности криклива» [1, 35]. Несбывшиеся материнские мечты трансформировались в неприязнь, ненависть и отказ от ребёнка. После того «достопамятного дня жизни», когда мать выбросила Надежду из кареты, упоминания о ней основаны на антагонизме: «Всякий день я сердила её странными выходками и рыцарским духом своим; я знала твёрдо все командные слова, любила до безумия лошадей, и когда матушка хотела заставить меня вязать шнурок, то я с плачем просила, чтобы она дала мне пистолет», или «мать моя, от всей души меня нелюбившая, кажется, как нарочно делала всё, что могло усилить и утвердить и без того необоротимую страсть мою к свободе и военной жизни» [1, 38]. Мать, желавшая иметь сына-гусара, не могла признать и допустить наличия «воинственных наклонностей в дочери». Поэтому она, досадуя и раздражаясь, бранила её, угрожала, ставила в угол, «била очень больно по рукам». Открыто выражала своё желание видеть «воспитанницу Астахова» мёртвою, «нежели с такими наклонностями» [1, 39].

И, если обвинения матери в бесчувственности, заставляли Надежду только размышлять над тем, “виновата ли она, если печаль матери не печалила её”, и “виновата ли она, если не понимала её” [2, 95], то постоянные укоры отца, что она является живым образом юношеских лет его, и была бы “подпорою старости и честию имени его, если бы родилась мальчиком” [2, 56], позволяют воинственному жару запылать в душе девочки с неимоверною силою. Как пишет Дурова, замысел “выучиться ездить верхом, стрелять из ружья и, переодевшись уйти из дома отцовского” пришёл к ней в десятилетнем возрасте. Маленькое зёрнышко тайного желания трансформируется в решительный план как “сделаться воином, быть сыном для отца своего и навсегда отделаться от пола, которого участь и вечная зависимость начали страшить” [2, 56].

Композиция первой части записок “Детские лета мои” является кольцевой, т.к. повествование начинается и заканчивается побегом из родительского дома матери, а потом и дочери. Таким образом, можно сделать вывод, что, несмотря на то, что мать неоднократно выказывала свою неприязнь к Надежде, нелюбовь, граничащую с ненавистью, девочка воспринимает её как образец для подражания. И в своих действиях, она более решительна, чем мать. Дурова точно также спустя какое-то время после побега напишет письмо отцу, и будет молить его о прощении, получит его, вернётся в родительский дом, но до конца дней своих будет жить под новым именем и с новым, самой выбранной полом.

Стремление к свободе женщин прошлых столетий понятно и объяснимо. Как известно, жизнь респектабельной дамы 19 века была окружена системой запретов, которые сопровождали её с младенчества. Например, до замужества девушки не имели права есть в гостях, много говорить, демонстрировать свои знания в каких-то областях, выходить без сопровождения, оставаться с мужчиной наедине, смеяться и т.п. Они должны были легко краснеть, падать в обморок, просто одеваться, заниматься рукоделием. Освободившись от ненавистного пола, Дурова радуется, что больше никогда не услышит: «Ты девка, сиди. Тебе неприлично ходить одной прогуливаться!» [1, 129].

Употребляя слово «одна», Дурова хочет подчеркнуть не своё одиночество, а свою победу над стереотипами. Одиноко гуляющий мужчина в свободное от службы время не привлёк бы внимания. Наоборот, женщина, разгуливающая одна, в любое время суток, вызвала бы неодобрительную реакцию. Поэтому Дурова не позволяет читателю ни на минуту забыть, что под мужским солдатским платьем скрывается женщина. «Я очень люблю ходить ночью (когда?) одна (как?) в лесу или в поле (где?)» [1, 118]. «Я одна! совершенно одна! живу в заездной корчме» [1, 122]. После тяжёлых учений, молодому бойцу Дуровой хватало получаса на отдых, для того чтобы «от двух до шести часов» ходить «по полям, горам, лесам бесстрашно, беззаботно, безустанно!» [1, 128].

Стремление Дуровой к уединению подчёркивает в письме к Пушкину от 10 августа 1836 года и Денис Давыдов. Увидев её однажды в избе и услышав слова товарища, что это – «Александров, который, говорят, женщина», Давыдов «бросился» вслед за нею, но «он уже скакал далеко». «Впоследствии, - продолжает Давыдов, – я её видел во фронте, на ведетах, во всей тяжкой того времени службе, но много ею не занимался, не до того было, чтобы различать, мужского или женского она роду; эта грамматика была забыта тогда» [3, 482].

Для воспоминаний Дуровой была характерна сознательная беллетризация своего произведения, сопровождающаяся отклонением от действительности. Она сознательно уменьшает свой возраст, ни разу не вспоминает о том, что была замужем и родила сына, чтобы соответствовать “образу русской амазонки”, который она сама для себя выбрала. “Автобиография” начинается словами: “Родился я в 1788-м году, в сентябре. Которого именно числа не знаю. У отца моего нигде этого не записано… На семнадцатом году от роду я оставил дом отцовский и ушёл в службу” [1, 409]. Но, читатель “Записок”, может найти в тексте противоречие. Например, в самом начале своей военной жизни, Дурова описывает своё бережное отношение к коню Алкиду, не принимает участие в скачках, которые устраивают другие казацкие офицеры, объясняя это тем, что её “добрый конь не в первом цвете молодости, ему уже девять лет”. А в первой главе “Детские лета мои”, Дурова повествует, что ей было двенадцать лет, когда “батюшка купил для себя верховую лошадь – черкесского жеребца, почти неукротимого»” [1, 40]. Таким образом, Дуровой было не менее 21 года, когда она ушла из дому. А ранее она утверждала, что казаки выступали 15 сентября 1806 года. В это время в день своих именин Дурова покидает отцовский дом, когда ей “минуло шестнадцать лет” [1, 56].

Кроме того, есть целый ряд возрастных несовпадений в первой главе «Детские лета мои» и в добавлении к «Кавалерист-девице» «Некоторые черты из детских лет».

Такая яркая и противоречивая личность не может не вызывать критических отзывов. Существует мнение о враждебных отношениях Надежды Дуровой со своим сыном Иваном. Но нам ближе точка зрения Натальи Кропоткиной, старшего научного сотрудника музея-усадьбы Надежды Дуровой в Елабуге, которая утверждает, что обучение в столице для мальчика из маленького городка Сарапула стало возможным именно благодаря военным заслугам Дуровой. Она дважды встречалась с императором Александром I, чтобы хлопотать о сыне. И, как известно, Иван просил у матери благословения на брак. Можно только предполагать, что он просто стеснялся и не стремился афишировать свою связь со странной женщиной, которая носила мужское платье и называла себя мужским именем.

Литература:

1. Дурова Н. А. Избранное. – М.: «Советская Россия», 1984. – 440с.

2. Панаева (Головачёва) А. Я. Воспоминания. – М.: Правда, 1986. – 512 с.

3. Переписка А. С. Пушкина: В 2 т. – М.: «Художественная литература», 1982. – Т. 2. – 575 с.