История/1

История/1. Отечественная История

Аспирант Яцук Н. А.

Владимирский государственный университет, Россия

Поиск заговорщиков в представлениях второй половины XVIII – первой половины XIX веков.

В конце XVIII и начале XIX века Россия переживала многочисленные потрясения во внешней политике, что было связано с распадом «северной системы» Екатерины II - с одной стороны, и невозможности политических прогнозов – с другой. Великая Французская революция, произошедшая в 1789 году, смешала традиционную систему координат России – ей предстояло не столько соперничать с Бурбонами, поддерживавшими Османскую империю и Речь Посполитую, сколько с политической линией французского правительства. Несмотря на то, что Екатерина II фактически отказалась от поддержки Первой антифранцузской коалиции (лишь незадолго до смерти она решила оказать содействие Австрии)[1], Россия осуждала как военные успехи новой республики, так и боролась с ее влиянием на умы и души подданных. А влияние это было наиболее значительным среди прочих европейских стран: несмотря на обилие выходцев из Германии среди дворянства и успешную торговлю с Англией, Франция как образец была недосягаема. Влияние французов началось со времен Елизаветы Петровны, которая при помощи Франции и Швеции вступила на престол[2], и продолжалось большую часть XIX века. Первоначально, влияние это было связано скорее с модой, чем с «высокими искусствами», и лишь позднее к «перечню необходимого» было добавлено знание философии Просвещения. В целом, образованность тогда понималась довольно узко. Вот как описывал Л. Н. Толстой родственника главного героя в повести «Детство»: «Он был хорошо образован и начитан; но образованность его остановилась на том, что он приобрел в молодости, то есть в конце прошлого столетия. Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы… но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе».[3]

Люди, искренне интересовавшиеся политикой, обычно бывали англоманами, однако с началом революции поклонники конституционной формы правления также пополнили ряды франкофилов. Известно, что, в связи со строгим контролем и учетом иностранцев во времена Павла I, а также непопулярностью монарха, идеологическая диверсия получила особое направление. Прямым пособничеством республике это назвать было нельзя, однако либеральное фрондерство даже в незначительной мере казалось подозрительным.

Кроме политического аспекта проблемы, существовал и другой – суеверно-мистический, связанный с народным представлением о «фармазонах» и прочих «еретиках», как о людях неблагонадежных не только в религиозном смысле. В записках А. О. Смирновой-Россет, изданных или написанных (а может, даже отчасти дополненных ее дочерью Ольгой), есть следующий примечательный отрывок: «Вяземский говорил о Вейсгауптских иллюминатах, о Кернере, друге m-me Крюднер, и о Первортской ясновидящей. Великий князь говорил о ложах, основанных одним шотландцем, Кейтом, говорил о мартинисте Новикове, который был розенкрейцером; он был другом графа Сперанского. Княгиня Дашкова ненавидела Новикова и стала причиной опалы на него… У Вьельгорского множество книг по франкмасонству, и он говорит: «Я боялся смерти до тех пор, пока не стал франкмасоном».[4] В этом кратком отрывке есть все, «что нужно знать о франкмасонах»: начиная от ясновидящих и прочих «экстраординарных» людей, заканчивая философией и заговорами. При этом любое мистическое сочинение или странный случай, «рассказанный очевидцами», приобретал «масонский» оттенок. В приведенном выше светском разговоре масонство рассматривалось скорее в положительном аспекте, но так было далеко не всегда. Кроме представителей высшего общества, состоявших в тех или иных философских обществах, были также и другие личности, казавшиеся странными и даже опасными для образованного дворянства. Вот что говорят «Записки» о секте хлыстов: «Это странное дело. Я слышала, что говорил об этом доктор Рюль г-же Ховен. Он рассказывал, что у них собрания бывали в старом Михайловском дворце, у г-жи Буксгевден, матери Татариновой. Попов, секретарь князя Алекс. Ник. Голицына, посещал одно время эти собрания со Сперанским. Пушкин говорит, что его учитель Пилецкий принадлежал к этой секте, как и художник Боровиковский. Для людей образованных это просто безумие! К этой же секте принадлежали, между прочим, несколько придворных лакеев, даже священник, диакон, придворные певчие и дьячки».[5] Видимо, «низовой» характер данной секты осуждался в первую очередь, хотя Екатерина Филипповна Татаринова, урожденная баронесса фон Буксгевден, никак не могла считаться простолюдинкой. Однако, что самое невероятное в этом описании, так это то, что секта Татариновой хлыстовской не была: как писал историк религии Н. М. Никольский, «история хлыстовщины после 70-х годов (XVIII века – Н. Я.) очень бедна фактами. До XIX в. секта не выдвинула даже ни одной выдающейся личности»[6]. Кроме того, «оргии анабаптистов» имели также немало общего с хлыстовскими практиками.[7] Сейчас данное направление тесно связано с так называемым харизматическим христианством.

Тем не менее, путаница в понятиях продолжается и дальше. Как указывают сами розенкрейцеры, «XVIII век был богат различными розенкрейцерскими движениями и группами. Важнейшие из них были в Германии…Наряду с этими существовали еще группы теософов и алхимиков… использовавших символику классических розенкрейцеров, но главное – они были духовно исключительно близки идеалам Братства, в том виде, как оно существовало в XVII веке. Так же как и в Англии XVII в., здесь имело место смешение религиозных принципов Вольных Каменщиков и Розенкрейцерства. Важную группу этой ветви составляли русские Вольные Каменщики последней четверти XVIII века».[8] Список известных розенкрейцеров – в полном смысле этого слова – украшают имена Лопухина и Плещеева[9], но нигде не упомянуто о Новикове. Если Новиков и был розенкрейцером, то исключительно в смысле высшей ступени посвящения (у некоторых из них были названия) – но откуда это могли узнать посторонние люди? Сам Пушкин состоял в ложе «Овидий», находясь в ссылке в Кишиневе, но об этом мало кто знал.[10] Причина многих из посещавших собрания масонов была связана, тем не менее, не только и не столько с мистикой, сколько в привычке к разного рода организационной деятельности. Общество того периода имело сложную иерархическую структуру, что не могло не найти отражения в культурной жизни XVIII-XIX веков. Однако существовали личности и ситуации, казавшиеся странными для обывателя – к этим индивидуальным проявлениям свободомыслия относились более чем настороженно.

На страницах дел Владимирского областного архива отразилась долгая и безуспешная борьба государства как с французами, так и прочими иноземцами, чем-либо не устраивающими правительство. Иногда такое противостояние человека государству обретало комический характер, который нередко приводил к печальному финалу.

В 1798 году в Вену в качестве полномочного представителя Директории был отправлен маршал Наполеона и будущий шведский король Жан Батист Жюль Бернадотт. Там он прославился не с лучшей стороны, бравируя своей революционностью, и вскоре был отозван. Тогда же, как видно из «Дела о польском уроженце Малатшевском, старающемся возмутить своих соотчичей», начатом 4 июня 1789 года[11], которое было послано князем Александром Борисовичем Куракиным губернатору П. С. Руничу. Неизвестно, почему, но «Его Императорское Величество, быв извечен о назначении некоего польскаго уроженца Малатшевского Директориею в качестве секретаря посольства к послу Бернадот в Вену, и что он, Малатшевский, имел поручения стараться возбудить своих соотчичей»[12], кроме того, упоминается, что данный Малатшевский имел на руках некое «сочинение»[13], которое он думает привезти во Владимир. Поиск поляка не дал результата, хотя до 24 июня была вероятность того, что он сам может появиться в губернском городе или, по крайней мере, заниматься тайным распространением «сочинения», о чем Руничу следовало донести вице-канцлеру, а указы хранить «в секретных ящиках».[14] Тематику данного сочинения представить нетрудно: скорее всего, речь в нем шла о независимости Польши и (возможно) проповедь республиканских идей. Однако следует заметить, что возможности Малатшевского были весьма ограниченными в плане визита во Владимир: вряд ли местное дворянство проявило бы интерес к польским делам, сомнительно также то, что секретарь французской миссии возымел бы желание лично приехать в маленький губернский город. Впрочем, сам Рунич в своих записках не исключает саму возможность подобных «визитов»: «Кто за 50 лет знает и лично проезжал по пределам разных в России дорог, то тот ведает, говорить может и разсуждать о прежде бывших, до открытия губерний, опасных по дорогам в оной проездах; петербургский до Москвы и границы Польши, от оных сибирский до Мурома и далее, а к Саратову и Астрахани по Муромскому лесу (и по дороге к истокам)».[15]

Что касается иностранцев, то их вплоть до 1812 года так или иначе подозревали в причастности к шпионажу, что было во многих случаях не лишено оснований, особенно если речь шла о людях «свободных профессий» или с неопределенным источником средств. «Дело по отношению гражданского губернатора об иностранце Туссане», длившееся с 10 декабря 1807 года по 27 июня 1808 год, как раз показывает такой случай. Некто Иван Флицель докладывает гражданскому губернатору Владимира князю Ивану Михайловичу Долгорукову о том, что в Уфу явился «прусский подданный Андрей Вильгельм Туссан… с отрядом башкир 15 ноября»[16]. Как оказалось, паспорта ему не было выдано. По его словам, он переехал в Россию в 1808 году, но в комиссии не значится. Также Туссан имел собственный дом и служил при губернаторе. Все это Флицель пересказал со слов Туссана. Однако выяснилось, что его происхождения и занятия имеют весьма сомнительный характер: 27 июня 1808 года полицмейстер Рунин сообщил: «Туссен объявил, что он уроженец Московский, а отец его выехал из Пруссии около шестидесяти лет – у него, Туссена, жена Анна Петрова, у него дети – Иван двенадцати, Александр семи, Елисавета один лет (так в тексте – Н. Я.)»[17]. То есть, оказывается, что Туссан (или же Туссен) – во-первых, не служит у губернатора, во-вторых, неизвестно его место рождения, в-третьих, само происхождение фамилии «Туссен» (Toussaint) явно указывает на французское происхождение, что делает пруссака личностью еще более загадочной. Так же неизвестно, каким образом Туссен имеет дом во Владимире, чем он вообще занимается и зачем он путешествует по восточным окраинам империи с отрядом башкир. Однако, несмотря на все это, у Андрея Вильгельма имеется паспорт от прусского коменданта Вегелина на двух языках.[18] В конечном итоге, неугомонный пруссак переезжает в Москву в ноябре 1808 года; после его отъезда выясняется, что сведения о его отце не подтверждены никакими документами, а во Владимире он проживал только шесть месяцев.[19] С этого времени следы Туссена и его семейства теряются. Что можно сказать по этому поводу? Если Туссен и был мирным обывателем, то не может не вызывать подозрения его знание языков (как видно из рапорта, порядочное владение русским языком, чего у иностранцев того времени практически не встречалось), а также умелое использование ситуации. Безусловно, что назваться прусским подданным было значительно легче для иностранца (тем более этнического француза), а знание языка и специфики объяснить отчасти «русским» происхождением и обязанностями службы. При том, что власти нуждались в некотором времени как для сообщений между Владимиром, Москвой, Уфой и Петербургом, Туссен успел удачно закончить свою миссию, если таковая была, и беспрепятственно исчезнуть с горизонта. Другим иностранцам повезло меньше, несмотря на то, что они находились в Российской империи на законных основаниях.

Примечательно в этом отношении дело «по рапорту Суздальского исправника о француженке Шарлоте Карбон Дофретени», начатое 18 июня 1807 года.[20] Вся суть дела состояла в следующем: «детская учительница» Шарлота Карбон, проживавшая у суздальской помещицы Анны Трофимовны Карцовой, заболела и не смогла явиться за видом на жительство по истечении 6 месяцев, поскольку «она находится в жестокой болезни, от которой так слаба, что не может по комнатам ходить».[21] Однако помещица была довольна услугами гувернантки и хотела бы продолжить держать ее у себя для обучения детей. Впрочем, болезнь женщины была довольна тяжелая и, скорее всего, была вызвана инфекцией. Тем не менее, от Анны Трофимовны потребовали характеристику госпожи Дофретени, в которой она заверила земского исправника Лялина в том, что она «сохраняла свято и ненарушимо данную им (так в тексте – Н. Я.) присягу, чтоб в продолжении войны не иметь никаких сношений ни с кем во Франции, ни с областями, ей подвластными».[22] Лист 3 приводит текст присяги Шарлоты, которую ей пришлось дать. Однако это не избавило земского исправника Лямина от обязанности посещать находящуюся в тяжелом состоянии француженку, пока 11 июня 1807 года ее не перевезли в Москву на лечение к доктору Поппелю.[23] Однако жизнь ее была сочтена: француженка вскоре скончалась. Так происходила бюрократическая волокита, которую умные люди вроде Туссена ухитрились использовать себе во благо.

В целом, случаи такого рода во Владимирской губернии носят скорее трагикомический характер и, во всяком случае, не имеют серьезного значения. До самой Отечественной войны !812 года иностранцев в губернии было довольно мало, и это объяснялось в том числе и с экономической точки зрения. Согласно описи 1802 года, в губернском городе проживало «купцов – 328, мещан – 1206; крестьян экономических – 21022, крестьян ведомства департамента уделов или удельных крестьян – 55, крестьян отписных… 97, крестьян помещичьих – 23338, ямщиков – 345».[24] Фабрик тоже насчитывалось немного: 3 полотняных, 5 кожевенных заводов во Владимире[25], а также имелась еще одна прибыльная отрасль – питейная. Тем не менее, именно фактором неожиданности можно объяснить многие из сообщений о шпионах, тайных конспиративных орденах и других загадочных обществах. Для того, чтобы прослыть человеком опасным и связанным с «тайным обществом», требовалось только одно: быть формально независимым от «Табели о рангах» или, как вариант, иностранцем.