К.ф.н. Пантелеев А.Ф., Пантелеева Е.А.

Южный федеральный университет, Ростов-на-Дону, Россия

Грамматическая метафора и проблема адекватности перевода

Грамматической метафорой является перенос грамматической формы с одного вида отношений на другой с целью создания образности. Такая метафора «нарушает грамматическую узуальность так же, как лексическая метафора порывает с привычными валентными связями» [Шендельс, 1972, с. 51]. В лингвистике отмечается, что возможности грамматической метафоры беднее, чем возможности лексической метафоры; грамматическая образность менее яркая и индивидуальная, чем образность слов, поскольку грамматические значения отличаются своим обобщенным, абстрактным характером [Шендельс, 1972, с. 50]. Грамматическая метафора как перенос грамматической формы допустима только в контексте и только в рамках одной категории, одной парадигмы, что также делает данный тип метафоры менее ярким в сравнении с лексической.

Любая грамматическая категория, как утверждает Е.И. Шендельс, может стать основой метафоры и приобрести художественную ценность [Шендельс, 1972, с. 56]. Определенные виды грамматической метафоры можно рассматривать в качестве приметы идиостиля писателя. Переносный тип употребления является стилистически намеренным, при этом степень экспрессивности может быть как ярко выраженной, так и «стертой», грамматическая метафора в этом случае экспрессивно не актуализирована [Ремчукова, 2000, с. 157]. В настоящей статье нами рассматриваются примеры реализации грамматической метафоры в тексте романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита».

Следует подчеркнуть, что примеров грамматической метафоры в произведениях писателя немного, но все они выполняют функцию средств создания экспрессивности текста, подчеркивают авторское отношение к описываемым событиям и образам героев булгаковской прозы. В сфере глагольных категорий необходимо отметить случаи переносного употребления в прозе Булгакова словоизменительных категорий лица и числа. Подобные примеры грамматической метафоры отличаются экспрессивной окрашенностью, ослабление первичного значения словоформы компенсируется коннотативным компонентом значения, ср: «- Они, они! – козлиным голосом запел длинный клетчатый, во множественном числе говоря о Степе, - вообще они в последнее время жутко свинячат. Пьянствуют, вступают в связи с женщинами» [Булгаков, 1988, с. 350]. Форма множественного числа «они» употребляется в значении единственного числа, что подчеркивает отношение говорящего к Лиходееву.

Ранее, в XIX – начале XX века, местоимение «они» в значении единственного числа использовалось для указания на «третье» лицо, пользующееся всеобщим уважением, имеющее вес в обществе, т.е. местоимение «они» выполняло функцию, сходную с функцией местоимения «вы» в переносном значении. Данное переносное значение формы «они» являлось узуальным. Однако в вышеприведенном примере форма множественного числа употребляется как средство передачи презрительного отношения говорящего к «третьему» лицу. Большое значение для грамматической метафоры имеет контекст: якобы вежливое «они» резко контрастирует с «козлиным голосом», «жутко свинячат», «пьянствуют» и т.д. Стоит учесть, что Коровьев говорит о присутствующем в комнате Лиходееве, но употребляет форму 3-го лица, обозначающего «лицо, не участвующее в акте сообщения». Таким образом, значение транспонируемой формы в данном контексте прямо противоположно узуальному переносному значению формы множественного числа, грамматическая метафора ярче передает иронию говорящего, его издевательски-презрительное отношение к ничтожному Степе Лиходееву.

Использование подобных примеров грамматической метафоры создает дополнительные трудности при переводе произведений Булгакова на иностранные языки, например, на французский язык. Ср.: «C’est lui, c’est lui ! entonna d’une voix chevrotante le long personnage à carreaux, en parlant de Stepan à la troisième personne. En général, depuis un certain temps, il se conduit comme un cochon, que c’en est effrayant. Il se soûle, profite de sa situation pour avoir des liaisons féminines, … ! » [Boulgakov, 2007, p. 63]. В переводе лишь частично сохраняется подчеркиваемое автором отношение Коровьева к жалкому директору театра «Варьете», ср.: «Это он, это он! – дрожащим голосом сказал нараспев долговязый клетчатый, говоря о Степане в третьем лице. – Вообще с некоторых пор он ведет себя как свинья, что ужасно. Он напивается, пользуется своим положением, чтобы вступать в связи с женщинами, …» (перевод А.Ф. Пантелеева). В оригинальном тексте важную роль, как уже было отмечено нами, выполняет транспонируемая форма множественного числа, что и подчеркивается автором романа. В переводе же грамматическая метафора как средство создания экспрессивности отсутствует. Негативная оценка говорящим Лиходеева проявляется и во французском переводе, однако при использовании формы единственного числа утрачивается важнейшая часть этой оценки, а именно иронически-презрительное отношение Коровьева к Степе, т.к. данное значение в оригинале романа реализуется именно при помощи использования формы множественного числа [Panteleev, 2010, p. 157].

Сопоставим перевод фразы на французский язык с ее аналогом в англоязычном переводе романа Булгакова, ср: «'Theirself, theirself!' the long checkered one sang in a goat's voice, referring to Styopa in the plural. 'Generally, theirself has been up to some terrible swinishness lately. Drinking, using their position to have liaisons with women… '» [Boulgakov, 1997, p. 52]. Ср.: «Они, они! - длинный клетчатый пел козлиным голосом, обращаясь к Степе во множественном числе. - В общем, они дошли до какого-то ужасного свинства в последнее время. Пили, использовали свое положение, чтобы иметь связи с женщинами... » (перевод Е.А. Пантелеевой). Экспрессивный характер грамматической метафоры в переводе на английский язык оказывается полностью утраченным. Переводчик не утруждает себя поиском функциональных аналогов тех или иных выразительных средств русского языка. Подобное встречается в том случае, если автор перевода, сосредоточившись полностью на содержании, фабуле, стремясь максимально точно передать читателю информацию, пренебрегает национальной спецификой, мало заботится о форме.

Использование окказиональных форм при грамматической метафоре встречается в прозе Булгакова крайне редко, однако, как нам кажется, тем ценнее подобные примеры, актуализирующие тончайшие оттенки смысла, акцентирующие на них внимание адресата сообщения, ср.: «- Неужели вы скажете, что это он сам собою управил так? Не правильнее ли думать, что управился с ним кто-то другой? – и здесь незнакомец рассмеялся странным смешком» [Булгаков, 1988, с. 280]. В данном примере используется окказиональная форма глагола «управиться» без постфикса «-ся». Говорящий (Воланд) употребляет форму «управил» с целью показать, что человек не может управлять своей судьбой. Окказионализм «управить» нужно рассматривать как глагол действительного залога, обозначающий действие субъекта - активного деятеля «он». Намеренное нарушение норм русского языка позволяет Воланду лучше показать абсурдность этого предположения о человеке - субъекте действия. Использованная в постконтекте узуальная форма «управился» позволяет нам лучше понять мысль Воланда: во втором предложении человек уже не субъект, а объект, на который косвенно направлено действие глагола «управился».

В переводе текста романа на французский язык данная фраза Воланда звучит так: «Allez-vous me dire que celui à qui cela arrive l’a voulu ? N’est-il pas plus raisonnable de penser que celui qui a voulu cela est quelqu’un d’autre, de tout à fait neutre?...» [Boulgakov, 2007, p. 24]. Попытка переводчика сохранить общий смысл высказывания может быть признана успешной, однако весьма существенное отступление от авторского замысла все же можно заметить, ср.: «Не собираетесь ли вы мне сказать, что тот, с кем это случается (происходит), захотел этого? Не благоразумнее ли думать, что тот, кто захотел этого, есть кто-то другой, совершенно (в самом деле) нейтральный?» (перевод А.Ф. Пантелеева). Как видим, в переводе на французский язык утрачивается важная для автора романа идея абсурдности самого предположения о человеке, управляющем своей судьбой, активно действующем субъекте.

Еще менее удачным нам представляется перевод данной фразы Воланда на английский язык: 'Are you going to say it was he who governed himself that way? Would it not be more correct to think that he was governed by someone else entirely?' [Boulgakov, 1997, p. 13]. В британском переводе утрачивается смысл булгаковской метафоры, поскольку для носителя английского языка является нормативным использование конструкции «governed himself», ср.: «Вы собираетесь сказать, что это был он, кто с собою управился так? Не было бы более правильно думаю, что им управлял кто-то совершенно другой?» (перевод Е.А. Пантелеевой).

Нужно отметить, что подобные примеры морфологической транспозиции органично вплетены в ткань повествования, грамматическая метафора используется автором текста как средство создания экспрессивности, ср.: «- А тебя предупредили по телефону, чтобы ты их никуда не носил? Предупреждали, я тебя спрашиваю?- Предупрежди…дали…дили… - задыхаясь, ответил администратор» [Булгаков, 1988, с. 380].

Перепуганный Варенуха пытается в своем ответе совместить значения совершенного и несовершенного вида, вследствие чего появляется окказиональная форма «предупрежди…». Значение этой гибридной формы ярче проявляется на фоне употребленных в постконтексте «дали…» и «дили…». Администратор понимает, что форма несовершенного вида «предупреждали» означает лишь то, что действие было в прошлом, тогда как предупреждение, сделанное свитой Воланда, было рассчитано на результат. Поэтому в итоге Варенуха останавливается на форме совершенного вида «дили…». Использование формы «предупрежди» объясняет то, в каком состоянии находится герой романа в этот момент. Варенуха услышал от спрашивающих обе формы глагола: «предупреждали» и «предупредили», т.е. предупреждение было в прошлом, и оно предполагало результат. В смятении, в страхе герой романа создает окказиональную форму, вбирающую в себя оба значения.

В переводе текста романа на французский язык данный фрагмент представлен следующим образом: «Qu’est-ce que t’as dans ta sérviette, parasite ? cria d’une voix perçante celui qui ressemblait à un chat. Des télégrammes ? On t’a bien prévenu, par téléphone, de ne les porter nulle part ? On t’a prévenu, je te demande ? – On m’a prévu… prévin… prévenu, suffoqua l’administrateur» [Boulgakov, 2007, p. 81]. Безусловно, языковая игра вызывает трудности при переводе на иностранный язык, что проявляется в попытке французского переводчика сохранить экспрессивный характер метафоры, ср.: «Что у тебя в портфеле, паразит? – закричал пронзительным голосом тот, кто был похож на кота. – Телеграммы? Тебя же предупредили по телефону никуда их не носить? Тебя предупредили, я тебя спрашиваю? – Предвидели…предупрежда…предупредили, - ответил взволнованно администратор» (перевод А.Ф. Пантелеева). Французский перевод следует признать весьма удачным. Глагол prévoir, имеющий значение "предвидеть", авторы перевода намеренно смешивают с глаголом prévenir со значением "предупреждать". В результате вместо глагола prévenir появляется «on m'a prévu», форма глагола prévoir, что подчеркивает смятение говорящего, его полную растерянность и испуг. Следует отметить стремление авторов перевода перевести текст так, чтобы франкоязычный читатель получил то же художественное впечатление, что и читатель оригинала. Форма «prévin...» является, видимо, формой времени passé simple от глагола prévenir, но в этом случае нужно было написать "prévint", что соответствует форме 3 лица единственного числа этого времени. Отсутствие буквы «t» в графическом облике слова в тексте перевода также выступает средством выражения состояния героя произведения. И только форма «prévenu» является правильным, нормативным вариантом - причастием прошедшего времени нужного глагола prévenir.

Столь же успешной можно признать попытку перевода данного фрагмента текста булгаковского романа на английский язык, ср.: 'What you got in the briefcase, parasite?' the one resembling a cat cried shrilly. 'Telegrams? Weren't you warned over the phone not to take them anywhere? Weren't you warned, I'm asking you?' 'I was wor... wer... warned...' the administrator answered, suffocating [Boulgakov, 1997, p. 72].

Трудность состоит в том, что передать данную грамматическую метафору морфологическими средствами английского языка просто не возможно. Перевод является адекватным, т.к. в нем была полностью сохранена авторская характеристика состояния героя произведения, ср.:

«- И что там у тебя в сумке, паразит? - произнес он голосом, напоминающим пронзительное кошачье мяуканье. - Телеграммы? Разве тебя не предупреждали по телефону никуда их не выносить? Разве тебя не предупреждали? Я тебя спрашиваю».

«- Меня преду... проду.. предупреждали», - ответил администратор, задыхаясь» (перевод Е.А. Пантелеевой). Переводчик, понимая, что он столкнулся с нарушениями норм русского языка в художественном тексте, обоснованно стремится отразить характер языковой игры в английском переводе.

Грамматическая метафора выполняет крайне важную функцию в художественном тексте. При всей немногочисленности примеров ее использования, грамматическая метафора является средством создания образа, экспрессивности. Транспонируемые формы необходимы автору текста для того, чтобы лучше охарактеризовать героев произведений, передать собственные мысли и настроения.

Художественный текст опирается на образное отражение мира и обладает функцией эмоционального воздействия на читателя. В художественном тексте обычно передается информация и интеллектуальная, и эмоциональная, и эстетическая. Вполне естественно, что для этого требуются и особые разноуровневые способы передачи информации. Одним из средств передачи эмоциональной информации, экспрессии можно считать грамматическую метафору.

Адекватность перевода конструкций, содержащих грамматическую метафору, представляет несомненную проблему, поскольку в русском языке, языке флективном, грамматическая метафора имеет богатый арсенал средств ее реализации, особенно в плане транспонирования в рамках словоизменительных категорий. Переводчик должен стремиться перевести текст так, чтобы читатель перевода получил то же художественное впечатление, что и читатель оригинала. Вместе с тем при переводе необходимо максимально полно сохранить и всеми имеющимися в своем распоряжении способами объяснить читателю все встречающиеся в тексте реалии, все особенности той культуры, в рамках которой создано произведение.

Литература:

1. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита//Булгаков. Белая гвардия. Мастер и Маргарита. - Киев: Молодь, 1989.

2. Ремчукова Е.Н. Морфологическая транспозиция как тип функционального варьирования грамматической формы//Проблемы функциональной грамматики. - СПб.: Наука, 2000. - с. 79-90.

3. Шендельс Е.И. Грамматическая метафора//Филологические науки. - 1972. - № 3. - с. 48-57.

4. Andrej F. Panteleev. Grammatical metaphor in the Russian literature of the 20^th century// Language, individual and society in the modern world: 4^th International research conference. - Burgas, Bulgaria //http:// www.science-journals.eu, 2010. - p. 145-169.

5. Mikhail Boulgakov. Le Maitre et Marguerite. - Julliard, 2007.

6. Mikhail Boulgakov. Master and Margarita. - Penguin books, 1997.