Вагнер М. В., преподаватель иностранного языка, Карагандинского Государственного Университета им. академика Е. А. Букетова.

Лингвокультуральная природа ментальности

 

Взаимообусловленность систем­ности лингвокультуры и синергетики предопределяется системностью дис­курсивного сознания, которое является, пожалуй, самым сложным творением познавательной энергии самой культу­ры. [12] Системность мышления дает воз­можность названные критерии рассма­тривать как аспекты, грани, подсистемы лингвокультуры как сверхсложного и целостного феномена, отображающего художественно‑творческую деятель­ность человека, раскрывающую его отношение к природе, обществу и са­мому себе. В наше время на основе накопленных знаний о системности концептосферы и синергетике языка, сознания и культуры можно говорить не только об их взаимном дополнении, но и об их лингвокративности, форми­рующей менталитет народа в целом и каждого человека в отдельности.

Содержание понятия «среда», в нашем представлении, конституирует­ся двойственностью картины мира, по­скольку включает в себя объективную действительность и ее отражение в со­знании, т. е. реальную действительность и идеальный мир человека. Семиотизи­рованный внутренний мир человека — основа ментальности, поскольку «чело­веческие культуры создаются на основе той всеобъемлющей семиотической си­стемы, которой является естественный язык». [22]

Теории, рассматривающие ото­бражение в языковой семантике эт­нокультурной ментальности, по сути, решают проблему соотношения языко­вого значения и смысла. К таковым (с известными, разумеется, разъяснения­ми) относятся теория когнитивных карт (У. Найссер), фреймовая (C. J. Fillmore, B. T. Atkins), теория смысловых специ­фикаторов (L. W. Barsalou), аргумент­ной семантики (B. Levin), процедурной семантики (J. Davidson) и др. Их объе­диняет основная общая идея — стрем­ление показать способы и механизмы адекватного представления в человече­ском сознании глубинных связей между языковой семантикой, культурой и онто­логическими свойствами познаваемого объекта — синергетического основания лингвокультуры.

С точки зрения когнитивно‑синергетической лингвокультурологии, ментальность — это совокупность ти­пичных проявлений в категориях род­ного языка своеобразного (сознатель­ного и бессознательного) восприятия внешнего и внутреннего мира, специ­фическое проявление национального характера, интеллектуальных, духов­ных и волевых качеств того или ино­го культурно‑языкового сообщества. Обратим внимание на структурирован­ность, внутреннюю предрасположен­ность человека как члена определенной этноязыковой сообщности поступать тем или иным образом в соответствую­щих стереотипных обстоятельствах. В свою очередь, эпицентром ментально­сти (при таком ее понимании) выступа­ют соответствующие этнокультурные константы, которые, как и архетипы, спонтанно всплывают в индивидуаль­ном сознании. В этой связи особую зна­чимость приобретает суждение о том, что в культуре нет ничего, что не со­держалось бы в человеческой менталь­ности.

Менталитет — это своего рода стереотипная установка культурно‑когнитивного «камертона» на вос­приятие наивной картины мира сквозь призму ценностной прагматики этнокультурного сознания. По мнению А. Т. Хроленко, [22] менталитет состоит не столько из идей, сколько из чувств, настроений, мнений, впечатлений, под­сознательно управляющих человеком. Различают менталитет личности, наци­ональный, региональный и даже груп­повой менталитет.

Поскольку и культура, и язык свя­заны с ментальностью народа, т. е. его мироощущением и мировосприятием, возникает необходимость осмыслить проблему соотношения культуры и язы­ка с ментальными категориями.

Попытаемся представить аргу­менты, позволяющие рассматривать языковое сознание как важнейшую составляющую ментальности. Ис­ходным для нас служит утверждение А. Я. Гуревича, что язык является глав­ным средством, цементирующим мен­тальность.

Несмотря на интерес и ценность, которые представляют данные подходы, все же при этом остаются на периферии проблемы взаимоотношения языка, со­знания и культуры. С этой точки зрения, нам ближе лингвокогнитивный подход, согласно которому языковое сознание имеет собственно когнитивные отли­чия. Оно определяется (а) как средство формирования, хранения и переработки языковых знаний (языковых знаков вме­сте с их значениями, правилами синтак­тики и прагматическими установками), (б) как механизм управления речевой деятельностью. В этом смысле языко­вое сознание является условием суще­ствования всех других форм сознания. По данным психологии, оно выполняет несколько функций когнитивного ха­рактера: отражательную (она консти­туирует языковую картину мира систе­мой языковых значений), оценочную, селективную (отбор языковых средств в соответствии с коммуникативными намерениями общающихся), интерпре­тационную (интерпретация языковых, а не внеязыковых явлений). «Языковое значение, — пишет А. Вежбицкая, — это интерпретация мира человеком, и ника­кие операции над «сущностями реаль­ного мира» не приближают к понима­нию того, как устроено это значение». [9]

Сами же смысловые связи в та­ком случае представляют собой ре­зультат устойчивых, социально значи­мых и многослойных ассоциативных отношений между элементами отра­женной в языковом образе ситуации. Это дает возможность единицам язы­ка стереоскопически представлять всю смысловую эволюцию, «траек­торию культурного развития» в пара­доксальном сочетании всеобщего и особенного, субъективного и объек­тивного видения мира (А. А. Потебня, Ф. Шеллинг, Э. Кассирер, В. Вундт, М. Мюллер, Дж. Фрейзер, Э. Тэйлор, Л. Леви‑Брюль, К. Леви‑Стросс и др.). «Ядро языкового сознания формируется из тех слов (идей, понятий, концептов) в ассоциативно‑вербальной сети, которые имеют наибольшее число связей». [12]

Анализ показывает, что наше подсознание обращено, прежде всего, к прецедентным словам и выражени­ям. И в этом плане следует согласиться с Ю. А. Сорокиным в том, что преце­дент — знак ментальности. Под поня­тием прецедента, введенного в лингви­стику Ю. Н. Карауловым, понимаются речевые образования: «1) значимые для данной личности в познавательном и эмоциональном отношении, 2) имею­щие сверхличностный характер <...>, 3) обращение к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языко­вой личности». [12]

Каждый из прецедентов облада­ет яркой аксиологичностью. Они явля­ются носителями социально санкцио­нированных оценок со знаком «плюс» или со знаком «минус». Большинство из них — обладатели негативной оце­ночности. Дело в том, что вторичные знаки порождаются наиболее яркими и запоминающимися признаками. А та­ковыми чаще оказываются негативные впечатления: где раки зимуют — 'о выражении угрозы', курам на смех — 'сделать что‑либо не так', разводить бодягу — 'заниматься болтовней, пустым делом'. Положительное воспри­нимается как норма и поэтому не так сильно будоражит наше воображение. Как видим, основным средством вы­ражения ментальности служит конно­тативная семантика, объективирую­щая такие когнитивные образования, как обыденно‑понятийные, образные и даже мифические структуры, состав­ляющие базовые смысловые пласты культурного концепта. Поскольку в ког­нитивной лингвистике продолжаются дискуссии о сущности концепта, ука­жем, в каком значении употребляется этот термин в нашей работе. В наибо­лее обобщенном виде это — оператив­ная единица «памяти культуры», квант знания, сложное и вместе с тем жестко неструктурированное смысловое об­разование. Его содержание включает результаты любого вида умственной деятельности: не только абстрактные или интеллектуальные когнитивные структуры, но и непосредственные сенсорные, моторные, эмоциональные переживания во временной ретроспек­тиве.  Концепт обладает главным ка­чеством для выражения ментальности народа: способностью концентриро­вать в себе результаты дискурсивного мышления в их образно‑оценочном и ценностно‑ориентированном пред­ставлении. В этом, пожалуй, главная специфическая черта концепта. Как за­родыш, зернышко первосмысла, из ко­торого и произрастают в процессе ком­муникации все содержательные формы его воплощения в действительности, [13] концепт представляет культурно мар­кированное мировосприятие.

Представленное здесь своеобра­зие русского менталитета (сознательное и бессознательное, эксплицитное и им­плицитное) кодифицировано в семиоти­ческих границах русской этнокультуры, а сама ментальность в таком понима­нии предстает в качестве своего рода «познавательного кода». Употребление генетического термина «код» здесь не случайно. Он подчеркивает главное: ментальность — продукт наследования этнокультурной информации. [3]

Познавательный, генетический коды науке хорошо известны. Однако что такое код культуры? Ответ на этот непростой вопрос ищут и философы, и психологи, и культурологи. В понима­нии Е. В. Шелестюк, код культуры — это своего рода «сетка», которую культу­ра «набрасывает» на окружающий мир, членит, категоризует, структурирует и оценивает его.

Если продолжить аналогию с «сеткой», то можно сказать, что коды культуры «образуют» некую матрицу или систему координат, с помощью ко­торой задаются и затем сохраняются в нашем сознании эталоны (образцы) культуры. Сами по себе коды культу­ры — категории универсальные, т. е. они присущи любому человеку. Но это не значит, что они одинаково проециру­ют культуру на язык. Ведь и их прояв­ление, удельный вес каждого из них в определенной культуре, образы языка, в которых эти категории воплощаются, всегда этнически, культурно и линг­вально обусловлены.

Культура, как известно, распола­гает достаточно большим набором по­знавательных кодов. Но базовым кодом, ядром семиотической системы любой национальной культуры служит, без со­мнения, этнический язык, поскольку он — не просто «средство описания куль­туры, а, прежде всего, знаковая квинтэс­сенция самой культуры». [25]

Из этого следует, что код не про­сто разновидность языка, как, напри­мер, диалект, он стоит как бы над линг­вистической системой; код выступает типом социальной стилистики или сим­волическим механизмом формирования значений. Для выражения ментальности народа код особо значим, поскольку ко­дирование, опираясь на знаки, не огра­ничивается процессом передачи сообще­ний. Это процесс, который, представляя глубинные механизмы познания, обра­зует каркас всего процесса семантиза­ции действительности, продуктом кото­рой выступают ценностно‑смысловые отношения, сложившиеся в той или иной культуре. Такие смысловые от­ношения фокусируют в себе синерге­тическое взаимодействие языка, со­знания и культуры. Поэтому нельзя не согласиться с Б. А. Парахонским в том, что «изучение механизмов кодирования реальности проливает свет на скрытые глубинные процессы жизни культуры, устанавливая конечные параметры ее организации». [24]

Культура формируется и суще­ствует благодаря лингвокреативному мышлению, «привязанному» к опреде­ленному месту, времени, событию и опыту в целом. Поэтому язык культу­ры — это ее «приводящий ремень», «пя­тый элемент», стихия, естественная сре­да ее обитания, способ символической организации. Мир языковых значений с его структурой ценностно‑смысловых отношений оказывается культурной формой существования культурного знания и способом его функционирова­ния в духовно‑практической деятельно­сти народа. [23]

Итак, о ментальности можно го­ворить как о синергетическом восприя­тии мира сквозь призму взаимодействия языка, сознания и культуры. В наиболее лаконичном изложении синергетиче­ское взаимодействие этих категорий обнаруживается в их следующих функ­циях. Культура как семиотизированное этническое сознание предполагает име­нование всему, что входит в этнокуль­турное пространство. Она является ис­точником знакообразования, основным способом передачи человеческих зна­ний (наряду с наследственной видовой и индивидуальной памятью). Изучение языка, следовательно, позволяет уви­деть мир изнутри этноязыкового созна­ния, сформированного соответствую­щей культурой (Н. В. Уфимцева). Это становится возможным потому, что само этноязыковое сознание представляет собой присущий данному этносу инвариантный образ мира, непосредственно закодированный в языковых значениях (Е. Ф. Тарасов). Языковой знак как «жи­вая клеточка» этноязыкового сознания несет в себе скрытую энергию (потенци­альную модель) культурного поведения, а система значений отражает систему самой этнокультуры. Именно благодаря системности языковых значений воз­можно познание наивного образа мира того или иного этнокультурного сооб­щества, лежащего в основе его менталь­ности. В этом смысле лингвокультура является способом выражения этниче­ского менталитета как особого видения мира в конкретных хронотопных усло­виях художественно‑творческого бытия того или иного народа.

Список литературы

1. Алефиренко Н. Ф. Когнитивные основания лингвосемиозиса // Kritik und Phrase. Festschrift fur Wolfgang Eismann zum 65. Geburtstag. Herausgegeben von P. Deutschmann. – Wien (Австрия): Praesens Verlag, 2007. – S. 379–395.

2. Алефиренко Н. Ф. Синергетика лингвокультурологии как методологическая про­блема // Русское слово в центре Европы: сегодня и завтра. — Братислава, 2005. — С. 75–79.

3. Алефиренко Н. Ф. Этноязыковое кодирование смысла в зеркале культуры // Мир русского слова. — СПб., 2002. — № 2. — С. 60–74.

4. Болдырев Н. Н. Языковые механизмы оценочной категоризации // Реальность, язык и сознание: Междунар. межвуз. сб. науч. тр. — Тамбов, 2002. — С. 360–369.

5. Бондарко А. В. Теория значения в системе функциональной грамматики: На мате­риале русского языка. — М., 2002. — 736 с.

6. Воеводина И. В. Культура и коммуникативное поведение в обучении иностранному языку // Вестн. Томского гос. пед. ун-та (Tomsk State Pedagogical University Bulletin). 2011. № 1 (103). С. 87–90.

7. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. — М.: Рус. словари, 1996. — 416 с.

8. Залевская А. А. Проблемы описания значения. — М., 1998. — 127 с.

9. Каган М. С. Введение в культурологию: Курс лекций. — СПб., 2003. — С.6–14.

10. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. — М.: Наука, 1987. — 263 с.

11. Колесов В. В. «Жизнь происходит от слова...». — СПб., 1999. — 368 с.

12. Колесов В. В. Язык и ментальность. — СПб: Петербург. Востоковедение, 2004. — 240 с.

13. Колшанский Г. В. Объективная картина мира в познании и языке. — М.: Наука, 1990. — 108 с.

14. Кравченко А. В. Когнитивный горизонт языкознания. — Иркутск, 2008. — 320 с.

15. Лотман Ю. М. Семиосфера. — СПб.: Искусство — СПБ, 2000. — 704 с.

16. Мартынова М. А. Культурные контакты как один из факторов развития языка и культуры // Вестн. Томского гос. пед. ун-та (Tomsk State Pedagogical University Bulletin). 2007. №2 (65). С. 58–61.

17. Михайлова И. Б. Чувственное отражение в современном сознании. — М., 1972. — 233 с.

18. Парахонский Б. А. Стиль мышления: Философские аспекты анализа стиля в сфере языка, культуры и познания. — Киев: Наук. думка, 1982. — 119 с.

19. Пелипенко А. А., Яковенко И. Г. Культура как система. — М. : Языки рус. культу­ры, 1998. — 371 с.

20. Петренко В. Ф. Основы психосемантики. 2‑е изд., доп. — СПб: Питер, 2005. — 480 с.

21. Петроченко Л. А. Аллюзия в контексте межкультурной коммуникации // Вестн. Томского гос. пед. ун-та (Tomsk State Pedagogical University Bulletin). 2002. № 1 (29). С. 38–39.

22. Хроленко А. Т. Основы лингвокультурологии. — М.: Флинта‑Наука, 2008. — 184 с.

23. Шелестюк Е. В. Речевое воздействие: онтология и методология исследования: Мо­нография. — Челябинск: Энциклопедия, 2008. — 232 с.

24. Шмелев А. Г. Введение в экспериментальную психосемантику. — М., 1983. — 158 с.

25. Kintsch W. Memory and cognition. – N. Y. (etc.), 1977. – 279 p.

26. Langacker R. W. The conceptual basis of cognitive semantics // Language and conceptualization / Ed. by J. Nuyts and E. Pederson. – Cambridge, 1997. – P. 6–28.