История / 1. Отечественная история

К.и.н. Юркин Н. Г.

Ивановский филиал Российской академии народного хозяйства

и государственной службы при Президенте РФ, Россия

Две академии в Московском царстве:

общее и особенное

Знаменательным событием в истории российского образования становится формирование Славяно-Греко-Латинской академии в Москве, которая как считается, была построена по подобию Киево-Могилянской академии. Для удобства далее мы будем использовать сокращенные наименования данных учебных заведений: Киевская и Московская академии. Более того, некоторые исследователи полагают, что создание последней является опытом строительства негосударственной высшей школы в России [4. С. 269]. Однако, здесь решение проблемы не однозначно. Остановимся на этом вопросе подробнее.

Формирование Московской академии связано с «Академической привилегией», написанной С. Полоцким, которого по справедливости считают «западником», «латинствующим», «принесшим польско-украинские просветительские новшества в Московское царство» [5. С. 204—205]. Далее, значительный вклад в привлечение ученых людей в Москву сыграл и В. В. Голицин, которого Лихуды называли «заступником, защитителем» [14. С. 24]. Вообще оказываемое «от него наукам и заслугам покровительство, привлекало день ото дня в Россию множество иностранных людей» [13. С. 210]. Князь также считался прозападно настроенным. Кроме того, преподаватели и выпускники Киевской академии составили костяк преподавательского состава Московской академии. По данным В. П. Кузина, за период с 1701 по 1762 г. туда перевели 953 киевлянина. 18 ректоров из 21 и 23 префекта из 25 были киевскими профессорами [6].

Тем не менее, по нашему мнению, полной аналогии между этими учебными заведениями проводить не следует. Это связано с тем, что Киевская академия зародилась еще в Польском государстве, и в процессе ее создания видна определенная связь с западноевропейским путем развития образования. Так, ее выпускники нередко продолжали дальнейшее обучение в западных университетах [6]. Так же как и в Европе, она формируется на базе уже существовавшей школы, основанной в 1588 г. при Богоявленском монастыре[2. С. 283]. Московская же академия возникает фактически на пустом месте, если не считать определенной связи с Ртищевским братством при Андреевском монастыре, владения которого к ней перешли [12. С. 405]. Впрочем, отметим, что Богоявленский монастырь принадлежит православной конфессии, что несколько отличает ее от большинства западноевропейских университетов.

Здесь необходимо вспомнить особенности формирования высших учебных заведений в Западной Европе. Мы бы обратили внимание на несколько ключевых, с нашей точки зрения, факторов. Базой для формирования университетов чаще всего становятся уже существующие школы. Это характерно и для Киевской, но не свойственно для Московской академии. Исходя из этого, несмотря на то, что правители или города, создававшие университеты, гарантировали им определенное материальное и финансовое положение, в основе бюджета таких учреждений остаются собственные средства. Это обеспечивало организационную самостоятельность и независимость в разработке учебных программ. Наконец, потребителями выпускников было не только государство, но и негосударственный сектор экономики.

Но вернемся к документу, учреждающему Московскую академию. В декларативной части Академической привилегии читаем, что она должна выполнять несколько основных функций. Первое — стремление «… врученное нам… царствие право правити и должности царския совершати». Второе — «охранение восточный православныя Веры, и тоя о разширении промышленіе». Третье — старание «о благочинном государства управлении, и о защищении» [12. С. 398—399]. Таким образом, по своим целям данная академия направлена на выполнение функций государя, поскольку в православной традиции царь рассматривался не только как правитель, но и как защитник православия. Причем, последняя функция рассматривалась, как первейшая обязанность монарха: «Подобает царю,… подвизаться за благочестие, за порученную тебе от бога паству» [11. С. 464]. Это же подчеркивается и в переписке Ивана Грозного и Андрея Курбского [9. С. 138—139]. Еще одна функция Московской академии указана не в декларативной, а в регулирующей части привилегии. В ней мы видим, что учебное заведение замысливалось как своеобразный фильтр от нежелательных людей в Московском государстве. Блюстителю и учителям академии предписывалось освидетельствовать въезжающих в Россию иностранцев и судить «каковыя за своя науки чести, или жалования, или достоинства годен». В случае если они призавались бы негодными «здешняго пребывания, из царствующаго града выслати за пределы нашего царствия». Блюстителю Московской академии даже предоставлялось право давать разрешение на деятельность частных, домашних учителей [12. С. 412, 409]. Мотивировалась это необходимостью пресекать вред православной вере. Хотя если вспомнить, что приезжающие иностранцы далеко не всегда соответствовали заявляемым качествам, введение такого фильтра не выглядит излишним. Но нам интересно, что академии делегировалось полномочие органа государственной власти, что не совсем характерно для западных университетов.

Обратим внимание на один аспект, сближающий Московскую академию с западноевропейскими университетами. Заинтересованность московских властей в расширении количества образованных людей проявилась в том, что усердным ученикам давалась отсрочка от судебного преследования: «Аще же на которых учениках, того училища записанных, паче же наиприлежно учащихся, объявится на их лицах долги отцовские, а заплатить им будет нечем, или иныя какия вины, и в тех винах разве убийственных, и иных великих дел, донеле же имут они во учении пребывати, суда на них самих не давати, ради препятия науки». Учителя же академии вообще выходили из-под юрисдикции приказов, их должен был судить Блюститель по «Академицкому чину» [12. С. 409]. Обратим внимание, что 26 сентября 1701 года Петр Алексеевич подтверждает право игумена Киевского Богоявленнского монастыря и ректора Киевской академии: «… по прежней и по сей жалованным грамматам во всем точно поступать, а Студентов той Киевской Академии, которые явятся кому в чем винны, унимать и смирять и по винам их управу чинить» (Курсив мой — Н. Ю.) [2. С. 289]. Выделенный текст свидетельствует, что подобное положение вещей существовало и до этого указа. Поэтому, несмотря на разницу в датах (упомянутый указ вышел позже Академической привилегии), мы все же предполагаем, что это положение было почерпнуто Московской академией из практики Киевской. Такой вывод обуславливается еще и тем, что западноевропейские университеты обладали привилегией — «особая подсудность для школяров по выбору или перед учителями или местным епископом вместо общей подсудности городским судьям» [10]. Киевская же академия, как уже указывалось, формировалась в общих с Европой условиях.

В привилегии указывается и примерная тематика обучения. Во-первых, изучение языков («диалекты, Греческим, Славенским и Латинским»), что понятно еще из названия академии. Между тем программа обучения была достаточно обширна: науки духовные и гражданские начиная «от грамматики, пиитики, риторики, диалектики, философии разумительной, естественной и нравной, даже до богословии учащей вещей божественных» [12. С. 401—402]. При этом подчеркивается, что «науки преподаватися на обоих диалектах [по-видимому, на Славянском и Греческом — Н. Ю.], Граматика и Питика, токмо на Греческом, Риторика же, Диалектика, Логика и Физика на обоих» [2. С. 299]. Кроме этого, мы видим и начала юридического образования — правосудие мирское и духовное [12. С. 401—402]. В 1684 г. в связи с приездом братьев Лихудов, упоминается о переводе школы из типографии и «и дано им в научение типографских учеников перваго класса пять человек» [3. С. 298]. То есть происходит слияние двух учебных заведений собственно Академии и типографской школы, что повлияло и на тематику обучения. Впрочем, судя по имеющимся сведениям обучение в типографской школе не отличалось от того, что планировалось изучать в Московской академии. Так по упоминаниям собранным Б. Л. Фонкевичем в школе ученики обучались «греческому языку и писму», «греческому и славенскому книжному писанию», «греческому грамматическому и славенскому книжному писанию», «греколатинскому и словесному (= славенскому. — Б. Ф.) книжному писанию» [15. С. 160—161]. Все вышеперечисленное позволяет исследователям утверждать, что по направлению, формам и духу вся тогдашняя русская образованность «была в собственном смысле славяно-греко-латинская» [7. С. 43]. Тем не менее, справедливым можно считать утверждение С. Смирнова, что, по крайней мере, на первом этапе истории Московской академии «элемент греческий был господствующим». В документах этого периода она называлась «Еллино-Славенскими схолами» [14. С. 38].

В Киевской академии обучение велось по распространенной в Европе системе «семи свободных искусств». В ней преподавались различные языки: греческий, славянский, книжный украинский, латинский и польский, а также такие дисциплины, как грамматика, поэтика, риторика, философия и история [6]. Обратим внимание, что с переходом Киевских земель в подданство Московского государства, программа обучения в Киевской академии была расширена: «Государи Цари и великие Князи Петр и Иоанн Алексеевичи… жалованною Высочайшею своею грамматою повелели детям Российскаго народа всяких чинов и из иных стран… нетокмо Пиитики и Риторики, но и Философии и Богословии учений, рачения и ведения Славенороссийским и Еллиногреческим и Латинским языком преподавать с усердным тщанием» (Курсив мой — Н. Ю.) [2. С. 287—288].

Цели Московской академии, с одной стороны, а также содержание образования, с другой, не позволяет нам полностью согласиться с мнением А. И. Авруса о том, что это «узкоспециальное учебное заведение, готовившее кадры для распространения и защиты догматов православия» [1. С. 8]. Исходя из вышесказанного, можно сделать вывод, что она должна была стать «кузницей кадров» для государства и церкви. Здесь, как нам представляется, нельзя путать академию периода создания и начала деятельности и ее же в XVIII столетии, когда она постепенно становится именно духовным училищем. Впрочем, даже в XVIII столетии, как убедительно показывает А. В. Панибратцов, без выпускников данного образовательного учреждения невозможно представить становление иных форм народного образования в период Петровской модернизации [8. С. 18—20].

Подтверждение указанной точки зрения мы находим и в самой Академической привилегии. В ней указывалось, что в случае успешного обучения, особенно освоения славянского, греческого, польского и латинского языков, ученикам обещалось «за их в науках тщание, за свидетельством училищ Блюстителя и Учителей… достойное мздовоздаяние». По завершении обучения им обещалось пожалование «в приличные чины их разуму». В документе подчеркивалось, что «ни за какия дела кроме учения, и явственных на войнах и в иных государственных, нашия Государския части ко умножению, и государства к разширению соделаний» в государственные чины «не допущати». Впрочем, для лиц благородного происхождения делалось исключение [12. С. 411—412].

Обратим внимание на особенности финансирования Московской академии. В привилегии особо подчеркивалось: «иже требуют ума, да приидут тамо, и ядят хлеб слова Божия, и пиют вино разсуждения без всякаго сребродаяния…» (Курсив мой — Н. Ю.). Для этих целей академия наделялась монастырскими владениями: Спасский монастырь в Китай-городе, Даниловский монастырь на Москве-Реке Андреевский монастырь и другие монастыри в различных уездах Центральной России. Также в собственность учебному заведению передавались и дворцовые земли. Более того, преподаватели Московской академии, отличившиеся прилежанием и долгой службой, «за оный их подъятый труд, ради их к старости упокоения», обнадеживались жалованием «особым достойным труда их». Наконец, само строительство академии финансировалось за счет «царской казны» [12. С. 403—405, 411, 418]. Мы уже обращали внимание на то, что, несмотря на финансовую помощь государства, западноевропейские университеты опирались на собственные ресурсы. В Московии же, предусматривалось двойное финансирование государства и церкви. Подобная специфика, как нам видится, подтверждает нашу мысль о назначении академии как учреждении, которое занимается подготовкой кадров именно для этих социальных институтов.

С переходом Киева под власть Московских государей, преподавательский состав Киевской академии также переводились на государственное содержание: «а Ректору и учителям тех школ их Царское Величество указали давать жалованье из казны Государственной в Киеве, всем обще денег по пятидесяти рублей, да ржи Московской меры, по пятидесяти четвертей на год». Им также гарантировалась защита со стороны государства: «… а буде кто того Братскаго мопастыря Игумену и Ректору и учителям школьным… учнет чинить какия обиды и тем от их Царскаго Величества быть в опале, и за учиненныя все обиды по розыску иск доправлен на них будет вдвое» [2. С. 288—289]. До воссоединения Украины с Россией государственная поддержка образования носила косвенный характер. Так, например, гетман П. Конашевич-Сагайдачный в 1616 г. вместе со всем Войском Запорожским записался в число братчиков, взяв школу под вооруженную защиту Сечи. «Каждый казак должен был внести шесть грошей вступительных и полтора ежемесячных, которые шли на нужды Киевского братства и на развитие образования» [6]. То есть, все-таки частное финансирование, хотя и инициированное публичными властями.

Впрочем, возможность частного финансирования предусматривалось и для Московской академии. «К томужде нашему царскому на ону Акадимию наданию, — указывается в привилегии, — благоволим всякаго чина людем, хотящим… на препитание и одежду ученикам, на сколько кто человек изволит… своя надания придавати». При этом подчеркивалось «… дабы коликому числу человек ученикам кто даст… и тому бы числу за его пищею и одеждою всегда непременно… в том училище без всякаго нарушения учитеся» (Курсив мой — Н. Ю.) [12. С. 406]. Обратим внимание на выделенные фрагменты. Во-первых, подчеркивается необходимость частной инициативы дарителя и то, что оплачивается не обучение, а обеспечение студентов. По-видимому, это связано с тем, что доступ в академию обеспечивался «всякаго чина, сана и возраста людем» [12. С. 408] и финансово состоятельным людям предоставлялось возможность оплачивать дополнительные нужды учеников. Сам же учебный процесс должен был финансироваться за счет церковной и государственной казны. Кстати говоря, Киевская академия также была всесословным учреждением [2. С. 283]. Как нам представляется, Московская академия унаследовала такое требование из практики организации своей предшественницы.

В условиях дуалистического финансирования сложно говорить об организационной самостоятельности вновь созданного учебного заведения. Исходя из этого в привилегии четко определяются требования к «Блюстителю» (руководителю) и учителям Московской академии: «быти… благочестивым и от благочестивых родителей рожденным,… будут о себе имети о своем в восточной Християнской вере крепком утверждении от православных Патриархов достоверное свидетельство». Запрещалось работать в академии представителям католического, лютеранского вероисповедания и «иных ересей». Для приезжающих из других государств также предусматривалось и их освидетельствование в России и наличие рекомендаций «благочестивых людей» [12. С. 405—406, 409].

Что же касается Киевской академии, то польский король Михаил в 1670 году своим указом подтвердил независимость данного учебного заведения: «повелел… Киево-могилянское училище на своих землях... и основаниях давних, паки возобновить, и в оном всякие… упражнения и науки… преподавать, и как предместники их находились, так и им спокойным и свободным без всяких препятствий быть…, никому властию своею касаться не дерзать» (Курсив мой — Н. Ю.) [2. С. 287]. Более того, ограничения начинаются уже после перехода Киевских земель под власть Московских государей. В это время Ректору и учителям было указано «не отлучаться» от православной веры и не допускать в училище «противников веры греческой» [2. С. 287].

Некоторые ограничения были наложены и на разработку учебных программ. В Московской академии, хотя предусматривалась возможность обучения «прочим всем свободным наукам», устанавливался запрет на проповедь иных конфессий и критику православной веры. За пропаганду предусматривалось отрешение от должности, а за «хуление веры» — сожжение (хотя признание вины смягчало ответственность до увольнения). Были установлены и иные запреты касательно содержания образования: «… от церкви возбраняемых наук, наипаче же магии естественной, и иных, таким не учити, и учителей таковых не имети» [12. С. 402, 408]. Это скорее напоминает нам ранние стадии формирования западноевропейских университетов, которые находились в ведении Церкви, с той лишь разницей, что здесь регулирующее воздействие идет от представителей светской власти и духовенства одновременно. Вспомним опять Киевскую академию. Выше мы уже говорили, что с присоединением Киева к Российскому государству, произошло расширение программы обучения, однако, использование в соответствующем указе термина «повелели» свидетельствует, что это было вторжением в учебный процесс до того самостоятельного училища.

Исходя из всего вышесказанного, следует согласиться с мнением Б. Л. Фонкевича, который подчеркивает, что лишь ряд параграфов «Привилегии» принадлежит С. Полоцкому, который знал устройство училищ такого рода. Большинство же пунктов данного документа он относит к работе С. Медведева, который не был знаком с практикой устройства учебных заведений Европы и с официальными документами, «дающими основание таким учреждениям» [15. С. 212—213].

Обобщая вышесказанное отметим, что Московская академия не повторяет пути развития Киевской. Особенности задач данного вуза, ее финансирование, регламентация деятельности, в том числе, и учебного процесса, свидетельствуют, что Московская академия создавалась как государственно-церковное учреждение, включенное в механизм государства. Более того, после присоединения Киевских земель к Московскому царству, организация деятельности Киево-Могилянской академии претерпевает серьезные изменения, ее постепенно приводят в соответствие с теми нормами права, которые были установлены для Московского учебного заведения. Полагаем, что к концу XVII столетия Россия избрала собственный путь развития профессионального обучения, сложившийся под влиянием тех условий, которые существовали в стране.

Литература:

1. Аврус А. И. История российских университетов. Очерки. М., 2001.

2. Историческое известие о Киевской академии // Древняя Российская Вивлиофика (далее — ДРВ). М., 1791. Ч. XVI.

3. Историческое известие о Московской академии // ДРВ. М., 1791. Ч. XVI.

4. Капралова Е. В., Голованова В. Ф. Политико-правовое регулирование высших учебных заведений в дореволюционной России // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. 2011. № 4.

5. Киселева М. С. Книжник и ученый: Cимеон Полоцкий и Василий Татищев // Человек между Царством и Империей: Сб. матер. междунар. конф. М., 2003.

6. Кузин В. П. Культурно-просветительские и педагогические традиции братских школ и Киево-Могилянский академии // Режим доступа: http://sevntu.com.ua/jspui/bitstream/123456789/177/1/pedag.90.2008.180-186.pdf (4.10.2012).

7. Надеждин Н. И. Европеизм и народность в отношении русской словесности // В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией. Хрестоматия по истории российской общественной мысли XIX и XX веков. М., 2000.

8. Панибратцев А. В. Философия в Московской славяно-греко-латинской академии (первая четверть XVIII века). М., 1997.

9. Переписка Ивана Грозного с А. Курбским. Л., 1981.

10. Пиков Г. Г. Из истории европейской культуры: Учебное пособие. Новосибирск, 2002. Режим доступа: http://gkaf.narod.ru/pikov/09.html (24.09.2012).

11. Полное собрание русских летописей. М., 1965. Т. 13.

12. Привилегия Московской Академии // ДРВ. М., 1788. Ч. VI.

13. Род князей Голицыных // ДРВ. М, 1791. Т. XVII.

14. Смирнов С. История Московской Славяно-Греко-Латинской академии. М., 1855.

15. Фонкевич Б. Л. Греко-славянские школы в Москве в XVII веке. М., 2009.