К.ф.н. Афанасьев А.И.

Одесский национальный политехнический университет, Украина

к.ф.н. Василенко И. Л.

Одесская национальная академия связи им.А.С.Попова, Украина

МЕНИППЕЯ И МЕТОД

Теоретические разработки и методологические труды М.Бахтина представляют собой систему оригинальных подходов, творческих задач и требований, своеобразную программу творчества. Однако, использовать его теоретические положения как методы исследования весьма затруднительно, если вообще возможно, ибо не заданы собственно методы как конкретные шаги реализации программы. Это дело таланта и творчества его последователей. «Несвоевременные последователи сделали из его программы творчества теорию исследования, а это вещи принципиально противоположные: смысл творчества в том, чтобы преобразовать объект, смысл исследования в том, чтобы оберечь его от искажений» [7, с. 496]. М. Гаспаров подчеркивает, что не следует смешивать Бахтина-философа и Бахтина-филолога. Бахтин как философ принадлежит к творческой сфере, где создаются новые картины мира или усложняются прежние, вносятся новые ценности, что и сделал Бахтин в работах о Достоевском и Рабле. По тематике это филологические работы, а по сути – философские, творческие. Его следует считать философом, творцом, а не филологом, исследователем.

Таким образом, не все теории и концепции способны работать как научные методы. В этом смысле подлежит уточнению формула «теория становится методом, если применяется к исследованию».

Использование неметодологичных теорий или их идей как методов порождает недоразумения. Примером является попытка Альфреда Баркова использовать бахтинскую идею мениппеи как метод. Выходит, что, например, «Мастер и Маргарита» М. Булгакова и «Евгений Онегин» А. Пушкина, нужно рассматривать как мениппеи. Интерпретация романов как гениальных мистификаций потребует радикального изменения всего пушкиноведения и булгаковедения [3; 4]. С. Епифанова предлагает представить как мениппею «Войну и мир» Л. Толстого по всем 14 пунктам бахтинской концепции [8]. Термин «мениппея», введенный в литературоведческий обиход М.М.Бахтиным, означает особое жанровое образование серьезно-смехового типа, для которого характерны авторские мистификации, явные и скрытые нелепости в авторском тексте, сцены скандалов, эксцентричного поведения, неуместных речей, нарушения обычного хода событий, общепринятых норм поведения и пр. Мениппеи характеризуются исключительной свободой сюжетного и философского вымысла, сочетанием свободной фантастики, символики и иногда мистико-религиозного элемента с грубым натурализмом, изображением необычных, ненормальных морально-психических состояний человека [5, с. 135]. Многие из названных признаков и характеристик в избытке можно обнаружить в вышеназванных произведениях, как и в большинстве, если не во всех, произведениях мировой литературы. Однако из того, что эти признаки характерны для мениппеи, вовсе не следует, что все произведения, в той или иной мере содержащие их, становятся мениппеями. Бахтин, во всяком случае, такого вывода не делал.

В основе барковской мениппеевой революции относительно булгаковского романа «Мастер и Маргарита» – представление исследуемого произведения как мениппеи, расшифровка якобы мистификационного замысла автора, переистолкование временных параметров литературной жизни тридцатых годов прошлого века, особенно даты смерти М. Горького. «Год, месяц и день смерти Мастера Булгаков не только наметил с помощью всевозможных подсказок – скрытых временных меток, вплоть до дат полнолуния и солнечного затмения, но и задублировал эту информацию так, что ошибиться невозможно: это 19 июня 1936 года, день смерти Горького. Одного этого было бы достаточно, чтобы не ошибиться в прототипе» [1].

Отсюда, в частности, следовало, что прообразом Мастера был именно М. Горький. Барков так увлекся, что даже без тени улыбки усматривает скрытый зашифрованный смысл в упомянутом Булгаковым популярном в Древнем Риме цекубском вине. «Превосходная лоза, прокуратор, но это — не «Фалерно»? — «Цекуба», тридцатилетнее, — любезно отозвался прокуратор» [6, с.670]. Барков решил, что Булгаков назвал вино в честь... ЦЕКУБУ. Так называлась Центральная комиссия по улучшению быта ученых, созданная в Москве в 20-е годы. Булгаков, видимо, дает будущим комментаторам возможность увидеть цепочку: ЦЕКУБУ– римское (итальянское) вино – Горький жил в Италии. Якобы еще одна Горьковская метка в романе.

Барков усмотрел также не просто новое прочтение «Евгения Онегина» А. Пушкина, а его полное переосмысление. Если официально считается, что действие романа происходит в 1819-1825 годах, то Барков переносит его более чем на десять лет назад [2]. Основой стали эпизоды романа, подобные тому, который описан в третьей строфе второй главы, где Онегин, вступая в наследство, находит в дядином шкафу среди прочего:

«И календарь осьмого года.

Старик, имея много дел,

В иные книги не глядел» [9, с.209].

На этом основании делается вывод, что приезд Онегина в дядину деревню происходит именно в 1808 году, что требует пересмотра всех дат, так или иначе связанных с романом. Барков не увидел пушкинской иронии по поводу этой даты, что в свою очередь потребовало буквального понимания пушкинского иронического замечания о том, что дядюшка Евгения имел много дел. Баркову приходится доказывать, что у помещика много важнейших дел, в которых ему помогает календарь, который старым, следовательно, не может быть. Тезис «осьмого» года заставляет его не видеть очевидной иронии. Между тем, Пушкин перечисляет дядины дела:

«…деревенский старожил

Лет сорок с ключницей бранился,

В окно смотрел и мух давил» [9, с.209];

«Здесь под окном, надев очки,

Играть изволил в дурачки» [9, с.300].

Браниться с ключницей, смотреть в окно, давить мух, играть в дурачки – на такое количество дел сорока лет оказалось до обидного мало. Отсюда пересмотр Барковым всех общепризнанных «онегинских» дат, которых, впрочем, в тексте Пушкина нет. Они установлены пушкинистами. Барков же вынужден почти все их пересмотреть, умножая сущности сверх необходимости, ради торжества «осьмого» года, в том числе множество дат, событий, имен, в частности имя нарратора, которым совершенно неожиданно оказывается не сам Пушкин, а П. А. Катенин, да и, собственно, жанр романа, который объявляется мениппеей.

При первом знакомстве даже не верится в серьезность таких исследований – возникает впечатление грандиозного розыгрыша. Дело здесь не в том, что вышеназванные авторы – Барков и Епифанова – любители, не профессионалы, а в недостаточной методологической подготовке, в непонимании сути методов и в неадекватном их применении.

1. Барков А.Н., Козаровецкий В.А. Метла Маргариты // http://intervjuer.narod.ru/06.htm

2. Барков А.Н., Козаровецкий В.А. Пупок чернеет сквозь рубашку // http://intervjuer.narod.ru/04.htm

3. Барков А. Прогулки с Евгением Онегиным. – Тернополь: Астон, 1998. – 350 с.;

4. Барков А. Романы «Евгений Онегин» и «Мастер и Маргарита»: традиция литературной мистификации. – Киев: Станица, 1996.– 31 с.

5. Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского.— М.: Советская Россия,1979. – 320 с.

6. Булгаков М.А. Пьесы. Романы.– М.: Правда, 1991.– 768 с.

7. Гаспаров М. М. М. Бахтин в русской культуре XX века // Гаспаров М. Л. Избранные труды. В 3 т. – Т. 3. – М.: Наука, 1997.– 604 с.

8. Епифанова С. Война и мир как мениппея // http://www.lebed.com/2005/art4313.htm

9. Пушкин А.С. Евгений Онегин. – Соч. В 3-х т. Т.2. – М.: Худож. лит., 1986. – 527 с.