Карибов Р.М.

2 курс 4 группа ДБО

 

Кровная месть в Дагестане. Принципы правового регулирования и механизм реализации в Имамате Шамиля и Дагестанской области: опыт и сравнительный анализ.

 

В данной работе сделана попытка охарактеризовать институт кровной мести в период Имамата Шамиля и во второй половине XIX - начала XX вв. с точки зрения влияния на него трех факторов - обычного права, шариата и русской администрации.  Подобная постановка вопроса и определила основной круг источников, использованных мною при написании статьи, - это некоторые издания адатов, низами Шамиля и документы царской администрации. 

          В период Имамата Шамиля объяснение тому, что, при всей своей противоположности с адатом, шариат все же в состоянии был привить отдельным народностям Дагестана многие из основных черт своего учения, надо искать, по моему мнению, в том обстоятельстве, что это учение не идет в разрез с обычаем, а представляет только позднейшую ступень в его развитии. Существование такого совпадения основных начал шариата и адата в области кровного возмездия должно еще быть доказано и к этому именно доказательству я бы хотел приступить.

Взаимные обязанности помощи, защиты и мщения за обиды состав­ляют одну из важных черт родового строя. "...Безопасность индивида зависела от его рода; ...родственные узы были могущественными элементом взаимной поддержки... Нанести обиду кому-либо значило нанести обиду его роду и оказать помощь кому-либо значило вступиться за не­го совместно со всеми его родичами", - писал Л. Г. Морган, характери­зуя ирокезский род1.

Именно из кровных уз рода возникла по Ф. Энгельсу обязанность кровной мести. "Если члена рода убивал кто-нибудь из чужого рода, весь род убитого был обязан ответить кровной местью"2.

Кровная месть как явление общественной казни, хотя специально в ней исследовалась, вызывала значительный интерес у авторов второй поло­вины XIX - начала XX вв.

Особое меcтo в этом отношении в дореволюционной литературе при-надлежит выдающемуся историку, этнографу, правоведу М. Ковалевскому предметом исследований которого являлось как обычное право в частности так и общественный строй дагестанских народов в целом. Несмотря на то, что М. Ковалевским был допущен ряд ошибочных выводов относи­тельно существующих по eгo мнению в рассматриваемое нами время на Кавказе родовых отношений значение его труда огромно.

Большой фактический материал по интересующему нас вопросу соб­рал и опубликовал начальник Среднего Дагестана генерал А. В Комаров.

Попутно этой темы касались и другие дореволюционные авторы.

Советские историки и этнографы в своих трудах, посвященных исследованию отдельных народов, а также общественному строю всех дагестанских народов, уделили  внимание и изучению института кровной мести. Среди них следует отметить прежде всего исследования М.О. Косвена1, С.Щ. Гаджиевой2, Р. М. Магомедова3, Х.-М. Хашаева и других. 

           Татарское (кумыкское) слово «канлы» состоит из слова «кан кровь, и частицы «лы», обращающей существительное «кровь» в прилагательное «кровавый». Это и есть настоящее значение слова «канлы», и мы, переводя его «кровомщением», обращаем некоторым об­разом в имя собственное, что, впрочем, и необходимо для безошибоч­ного понимания выражаемой в разговоре идеи.  По понятиям горцев и на основании правил Корана, кровомщение есть дело вполне законное. Необходимость его в общественной их жизни признана самим Шамилем, так много хлопотавшим об увеличении в своей стране населения. Однако, веруя из глубины души в непогрешимость этого зла, Шамиль ясно видел, что произвол кровомстителей, для которых деб­ри Чечни и горы Дагестана представляют такое раздольное поприще, не только способствует общей неурядице, но и сильно мешает осуществлению его любимой мысли — сбережению людей, нужных для защиты края. Кроме того, каждое общество имело об этом деле особые понятия и в подробностях руководствовалось своими собствен­ными обычаями, нисколько не похожими на обычаи ближайших со­седей. Таким образом, в обществе Каратинском, в случае, возбужда­ющем кровомщение, убийца предавался бегству, тогда как Гидатлинском обществе он оставался дома и спокойно ожидал последст­вий своего рукоделья. Разнообразие это также немало способствовало запутанности дела и сложности зла. Желая, по возможности, умень­шить его приведением в систему всех видов канлы и подчинением произвола горцев каким-нибудь основным правилам, Шамиль обратил внимание на предписание Ко­рана о дияте, предлагающее обиженному взять с обидчика цену обиды, если только он не чувствует побуждения простить ее безусловно, что также предлагается Кораном, как дело хорошее и богоугодное, но, впрочем, нисколько не обязательное.

         В Коране изложены общие постановления относительно всякого рода взаимных обид, начиная от мелкой брани и такого же воровства, до похищения женского сердца и душегубства включительно. Все это, взятое вместе, представляет собою ничто иное, как смесь ветхозаветного «око за око», «зуб за зуб», с новозаветным «прощайте врагам вашим, любите вашего ближнего, как самого себя». Но климат востока, горячая кровь его обитателей, сбив­чивые понятия их о праве и собственности, наконец, всегдашние вол­нения, производимые сектаторами и муршидами, сделали то, что новозаветная истина лишилась в глазах мусульман своего высокого смысла и забыта ими, как всякая ненужная вещь.

          Но и тут мусульмане кавказские редко следовали этому правилу в точности: по свойству их характера, столь резко очерченного Ша­милем, чаще всего случалось то, что обиженный считал своею обя­занностью получить за одно собственное око два чужих, за свой один зуб — несколько зубов ближнего, и вообще неправильно взятое горцы старались возмещать с лихвою.

           Это и побудило Шамиля принять меры к испол­нению в его стране ветхозаветного правила буквальным образом и к устранению на будущее время возможности того, чтобы смерть кури­цы, искупаясь постепенно жизнью множества всякого рода птиц и домашних животных, а потом десятками человеческих жизней, не могла бы искупиться в течение трехсот лет.

           Но, невзирая на успех, которого до известной степени достигал Шамиль, при помощи жестоких мер, горцы только с большим трудом могли усвоить идею удовлетворения обид путем коммерческим. Сам законодатель не мог порядком справиться с этим делом и по­мирить себя с возможностью покончить мирным способом то, что началось кровью, а тем менее простить обиду «совсем». Сознавая всю благотворность этого последнего действия и убеждаясь в необ­ходимости и пользе окончания кровавых дел посредством полюбов­ного согласия или судейского решения, Шамиль хлопотал только о прекращении произвола кровомстителей, в необходимости же отм­етить обиду тем или другим способом он убежден всеми силами своей души и всеми способностями своего ума. Это убеждение отразилось и на его постановлениях, известных под именем «низами».

            До учреждения в немирном крае имамской власти, горцы решали все свои дела по адату (обычаю), то есть по тем правилам, дошедшим до них в преданиях, которыми искони руководствовались их предки. Каждый горец, желавший доверить участь своего дела отечественной Фемиде, приносил жалобу суду старшин родного аула, избиравшихся в это звание из людей почетных и уважаемых в народе. Однако, последнее условие не всегда было ручательством за справедливость решения, и в это судилище времен патриархальных нередко вкрадывалось лицеприятие нашего времени, имевшее своими двигателями родственные связи, общественное значение и другие более или менее вещественные доказательства правоты тяжущихся. Поэтому решения по адату порождали недовольных, впрочем, так же точно, как и решения всяким другим способом. Но разница здесь состояла в том, что суд старшин, представляя собою первую и последнюю инстанцию, против решения которой не могло быть апелляции по той простой причине, что некуда было ее адресовать, внушал недовольным мысль получить удовлетворение во что бы то ни стало, не стес­няясь тем, что решение суда уже объявлено и что оно явно проти­воречит задуманному действию.

           Из этого возникала невообразимая неурядица, ставившая верх дном всю страну. Бессилие власти порождало неуважение к ней, а при этом условии самоуправство считалось самым верным средством к прекращению всякого рода взаимных недоразумений, и только тот, кто был сильнее, мог еще жить более спокойно, да и то, впрочем, до той лишь поры, пока противник его не оперялся и не получал возможности наверстать потерянное.

          С появлением в Дагестане имамской власти, горцы начали по­немногу знакомиться с шариатом, но строгость его требований не могла нравиться тем, которые не знали преград в своих стремлениях, редко гармонировавших с требованиями умеренности и здравого рассудка. Условия же, которыми был окружен глава нового управ­ления, не дозволяли ему устремить на этот предмет слишком при­стального внимания, и он, употребляя все свои усилия к возбужде­нию газавата, занимался больше военными делами края, нежели граж­данским его благоустройством.   В других же частях страны исполнение шариата и решение по его указаниям тяжебных дел было только наружное, ради усып­ления бдительности властей. При Гамзат-беке дело шариата нахо­дилось еще в большем упадке: после первых же успехов, теснимый постоянно и русскими войсками и мирными туземцами, а вместе с тем, не встречая почти ни в ком симпатии ни к себе, ни к своим поли­тическим действиям, особливо после истребления аварских ханов, Гамзат-бек употреблял всю свою деятельность только на сборы войск, при чем, не имея военных дарований он оставался по большей ча­сти в бездействии, довольствуясь сознанием своего могущества и сво­его высокого сана. Об изменениях же кровавых обычаев канлы не было и помина: он шел прежним своим порядком, невольно возбуж­дая предположение, что и страна и ее предводители взяли себе деви­зом «кровь» и стремились к достижению этой цели всеми своими силами, не пренебрегая никаким средством.

          Кроме этих причин была еще одна, препятствовавшая шариату утвердиться на прочных основаниях. И Гази-Магомед, и Гамзат-бек не пользовались в прежнее время безупречной репутацией: оба они в молодости своей были горькими пьяницами, а Гамзат-бек сохранил репутацию разгульного человека и в зрелом возрасте и только незадолго до «производства» своего в имамы перестал пить вино. Преданные своеволию, но склонные к правдивости горцы не могли в таком важном деле, как принятие нового закона, склониться сознательно и охотно на убеждения тех, кто считался во главе нарушителей его и потому покорялись в этом случае лишь открытой силе. От этого, между прочим и влияние первых двух имамов было не совсем прочно, а успехи их маловажны и непродолжительны. Страна дожидалась такого человека, который с дарованиями полководца и мудростью администратора соединял бы в себе безукоризненную нравственность анахорета, самое высокое бескорыстие и твердость характера, вполне чуждую лихорадочных движений, столь свойственных кавказским горцам, всегда пламенным и восприимчивым. Только  при этих условиях из немирного края можно было сделать что либо целое, что либо дельное. И вот явился Шамиль.

           Действия его или, по крайней мере, результаты его действий на пройденном им поприще нам известны. Мы знаем также и то, что первоначально принялся он за гражданскую администрацию, не ос­тавляя при том и военных действий. Проникнутый убеждением, что началом премудрости для горцев должен быть страх Божий, Шамиль настойчиво занялся распространением шариата и постепенно иско­ренял в своей стране адат, который в подробностях своих нередко блистал отсутствием здравого смысла.

           Оставляя в стороне общие правила шариата, мы будем рассмат­ривать только те из них, которые непосредственно касаются крово­мщения. Но прежде всего следует вникнуть в некоторые подробности кровомщения по адату и в значение тех слабых его сторон, которые побудили Шамиля энергически преследовать этот род правосудия.

           Для возбуждения «канлы» не было необходимости в тяжком ос­корблении, в кровной обиде. И до Шамиля и при Шамиле поводом к убийству и к прямому его последствию —  кровомщению могли слу­жить не только бесчестие сестры или жены или другая подобная же обида, но и самая ничтожная брань, самое малое воровство, хотя бы, например, воровство курицы: пылкий горец не умеет воздержи­вать порывов своего горячего или, как он выражается, своего «боль­шого» сердца; он не способен обсудить а тем более обдумать хлад­нокровно то неприятное обстоятельство которые бросилось ему в глаза, коснулось его слуха или вывело его из обычного far niente каким ни будь другим способом: он немедленно делает на все это надлежащего свойства ответ, последствия которого обдумает уже по­сле того, как дело будет кончено. К тому же горец терпеть не может постороннего вмешательства в свои частные дела, а любит обделы­вать их собственноручно. В заключение, он носит при себе оружие, с которым никогда не расстается и которым, подобно Александру Македонскому, открывает тайну всякого мало-мальски сложного и затрудняющего его внимание узла.

          Лишь только по поводу какой-нибудь ссоры или недоразумения совершится убийство, начиналось дело кровомщения. Отец, сын, брат или другой родственник убитого, имеющий право отомстить его смерть, немедленно приступали к исполнению этой «священной» обязанности, и тогда дело принимало следующие положения:

          Во-первых, убийца мог, как упомянуто выше, спасти себя от мще­ния бегством. Во-вторых он оставался дома на основании причин, которые будут изложены ниже. В-третьих, могло случиться, что бли­жайшие родственники убитого по малолетству долгое время не имели возможности исполнить лежавшей на них обязанности, и, наконец, в-четвертых, все действия обеих сторон обеспечивались в своем ус­пехе богатством, общественным положением, родственными связями, ловкостью, настойчивостью и даже физической силой противника, что, конечно, много разнообразило ход дела, а следовательно запуты­вало и отдаляло окончание его на десятки, а иногда, как это видно, даже на сотни лет.

           В первом случае убийца имел только одно средство спасти свою голову: бежать к русским и объявить, что он желает помириться. Но прежде чем достигнуть этого, ему приходилось испытать много тя­желых ощущений: пока не въедет он в русские пределы и не явится русскому начальству, ему нельзя было вздохнуть свободно, и ни на одну минуту не мог он считать себя в безопасности. Все, что встреча­лось на его дороге: лес, гора, куст, овраг — все грозило ему засадою, везде и во всем ожидала его встреча с врагом. Немного в жилых ме­стах находил он таких преданных друзей, которые согласились бы дать ему в своих домах пристанище хотя бы для ночлега, в редкой деревне не было кого ни будь из родственников или друзей убитого им человека, которые или немедленно дадут знать о прибытии в их места убийцы, или сами постараются захватить его и тогда часть мщения или хотя бы одно неудовольствие может пасть и на госте­приимных хозяев, которые очень хорошо знают, что от неудовольст­вия до кинжала менее, нежели один шаг. Известие же об убийстве облетало страну так быстро, что почти всегда опережало убийцу, ко­торый должен был днем скрываться в лесу или в непроходимых уще­льях гор, а ехать мог только ночью.

           Между тем, как он, «человек с большим сердцем», странствовал, родственники его старались склонить кровомстителя к примирению, выставляя ему на вид ту простую истину, что убитого воротить уже нельзя, а, между тем, если дело кончится миролюбиво, то это будет и для Бога приятно, и для него выгодно. Нередко случалось, что «обиженный» соглашался с этим. Таких «мирных» людей, по словам Шамиля, у нас было очень мно­го, особливо до вступления его в управление страною.

          С этого же времени действительность принятых им относительно кровомщения мер значительно ослабила этот наплыв, и хотя перебежчики продолжали являться к нам по-прежнему, а иногда целыми даже обще­ствами, но то были уже не убийцы, спасавшиеся от мести честного чело­века, а преступники, преследуемые законом, или же люди, вынужденные оставить свою родину вследствие военных обстоятельств.

          Тогда родственники обидчика, сделав их возможно выгодными, давали ему о том знать, и он, если был согласен, немед­ленно возвращался, расплачивался со своим мстителем и становился большим его приятелем, «кровным братом», что иногда бывает важ­нее звания родного брата, потому что налагает на бывших врагов обязанности быть полезными друг другу и, в случае надобности, уме­реть друг за друга. О предмете же ссоры не было и помина, и дело это предавалось забвению на вечные времена.

          Но случалось иногда, что или убийца, или кровомститель не со­глашались помириться, или же последний предлагал такие условия, которых, при всем желании первого, невозможно было выполнить. В таком случае, канлы продолжалось до тех пор, пока обидчик не по­падался в руки обиженного или время и размышления не смягчали требовательности последнего.

          Бывали также и такие примеры, что убийца оставался дома и спокойно выжидал, что с ним будет, подобно тому, как делалось в тех местах, где это составляло обычай. Но здесь такой поступок был ничто иное, как самонадеянность, основанная на сознании превосход­ства своих сил, делавшего убийцу недоступным для мщения слабого мстителя. В этом случае, грубость физической силы, злоупотребление материальных средств и наглое пренебрежение к правам другого и ко всему, что отзывается законом, обнаруживались во всем своем развитии. Против этих-то «сильных земли» преимущественно были направлены строгие постановления Шамиля. Впоследствии, можно будет убедиться, что и действительно эти люди должны были больше других быть недовольными нововведениями Шамиля.

          Несмотря на благоприятные условия, окружавшие такого убийцу, жизнь его все-таки была не вполне обеспечена и точно так же зави­села от несчастливой встречи с противником, как и жизнь убийцы-бедняка. Кроме того, и шансы их легко могли измениться, потому что если слабый бедняк не мог сделаться вдруг сильным богачом, то этот последний легко мог обратиться в самого бедного голяка, и тогда они менялись ролями.

          Но чаще всего случалось то, что родственник убитого обращал свое мщение на родственников убийцы, если последний успевал скрыться. Тогда кровомщение принимало размеры широкие: мсти­тель и его родственники, в свою очередь, подвергались мщению, ко­торое потом снова обращалось на противников.

           В результате этой игры всегда оказывался излишек: каждая сторона считала, что от нее пало жертв гораздо более, нежели по справедливости следовало, и вражда становилась нескончаемою. В подтверждение этого, кроме кадарской курицы, приведено еще несколько примеров, между кото­рыми один в особенности отличается своим кровавым свойством и отсутствием здравого смысла. Это случилось в ауле Чох, в Казику-мухе.

           Один молодой человек, желая жениться на любимой им девушке, сделал предложение ее родителям. Не стесняясь полученным отка­зом, он возобновлял свое предложение еще несколько раз, но все с одинаковым успехом. Наконец, раздраженный неудачею, он является к отцу своей любезной и требует объяснения, по какой причине он не хочет отдать за него свою дочь. Отец весьма прямодушно отве­чает, что не хочет потому, что не хочет. Тогда влюбленный молодой человек вынимает кинжал и всаживает его в живот старика. Но ста­рик очень хорошо предвидел, с каким намерением задорный горец мог прийти к нему в дом, и, в то самое мгновение, как тот брался за кинжал, старик выхватил из-за пояса пистолет и, выстрелив в грудь будущего зятя, упал вместе с ним мертвым. На выстрел и на шум, произведенный домашними старика, сбежались соседи, между кото­рыми были родственники обоих убийц. Без дальних околичностей взялись они за кинжалы и тут же отпраздновали тризну по убиенным: произошла резня, в которой 25 человек легли в продолжение самого короткого времени. Не довольствуясь этим, оставшиеся в живых род­ственники еще долго вели канлы самым ожесточенным образом. На­конец соседям и друзьям их удалось кое-как свести запутавшиеся счеты и склонить врагов на мировую.

            Горские общества, в которых существовал обычай оставаться убийце в своем доме, руководствовались вышеприведенною истиною о неисправимости совершенного убийства, о бесполезности мщения за него и о выгоде полюбовной сделки. В этом случае, они могли на­зываться цивилизованными в сравнении с прочими обществами, где этого не было, потому что хотя подобное убеждение имело в своем основании расчет корыстолюбия, но посредничеством со стороны вла­стей, допускавшимся в деле кровомщения, обнаруживалось некоторое стремление к усовершенствованиям по части юстиции. Не следует однако, думать, чтобы посредничество это придавало властям какую-нибудь самостоятельность: дело кровомщения закон считал для себя делом совершенно посторонним, и до тех пор, пока ближайший род­ственник убитого не требовал вмешательства властей, власти не смели даже заявить о своем существовании, хотя бы население целого края перерезало друг друга в глазах собственного начальства. Поэ­тому кровомститель, не обязанный заявлять свою обиду в суд или начальству, имел полное право искать себе удовлетворения лично.

           В последнем случае, он начинал свое дело тем, что, при помощи родственников, разрушал дом убийцы до основания, а если по каким ни будь причинам нельзя было сделать этого с домом, то разрушению подвергалась какая ни будь часть его: конюшня, сарай, клеть, или что было из недвижимого имущества, и если попадался при  этом убийца, то его тут же предавали смерти или, смотря по степени кро­вожадности противника, представляли в суд.

           Если кровомститель, не жалея или не имея средств управиться с убийцею сам, требовал посредничества суда старшин, то суд этот, выслушав жалобу, старался прежде всего склонить обиженного на мировую, и если это не удавалось, то дом убийцы предавался разоре­нию уже официальным порядком, а сам он изгонялся из деревни навсегда. Но и затем «обиженный» не всегда считал себя удовлетво­ренным вполне: если только не был он совершенно бессилен, то, и по исполнении судейского приговора, он находил справедливым мстить убийце на смерть.

            Такие скорые и действительные меры могли быть употреблены только против такого убийцы, который не имел никакого значения. С убийцею же богатым и сильным дело кончалось по большей части мировою, и нередко на тех условиях, какие считал достаточными сильный противник.

            Из этого видно, что правительство пользовалось весьма неболь­шою самостоятельностью и так же мало могло служить защитою слабым и угнетенным, а потому и между приведенными двумя спо­собами кровомщения не могло существовать значительной разницы: в основе обоих лежало то же своеволие и тот же гнет сильного над слабым. В каратинском способе было, по крайней мере, то хорошо, что дела кровомщения почти наполовину оканчивались мирным об­разом, тогда как в обществах не столь цивилизованных, как, напри­мер, в гидатлинском, не было почти ни одного дома, где бы не пахло кровью. Когда право мщения доставалось малолетним, то во всех обще­ствах, как в образованных, так и в невежественных, убийца оста­вался дома, проживая иногда рядом с будущим своим мстителем. В ожидании его совершеннолетия, никто не смел тронуть убийцу или сделать малейший упрек, хотя бы преступление было самого вопию­щего свойства. Если это был человек порядочный, то он старался, в это время сойтись с малолетним и с его воспитателями, чтобы по­степенно приобрести их расположение и впоследствии, к наступлению совершеннолетия, устроить мировую. Чаще всего это удавалось, но случалось и то, что убийца, не расположенный искупить свою вину, устраивал домашние дела заблаговременно и, не дожидаясь совер­шеннолетия, бежал к русским, нередко оставляя на память родине еще какой-нибудь кровавый знак.

            Высказав эти подробности, следует повторить еще раз: что все приведенные положения очень много разнообразились внешними ус­ловиями, в которых находились враждующие стороны. Эти условия, парализуя действия закона и правительства, делали их совершенно бессильными, вернее же сказать, ни того, ни другого не было в этой классической стране своеволия и беспорядка. Только человек, ли­шенный ума, да грудной младенец не могли заметить неестественно­сти и пагубных последствий такого хода дел. По своему разитель­ному сходству с тем и с другим, не замечали ее и горцы. Из них, может быть, один только Шамиль смотрит на это вполне трезвым взглядом, и вот он «взял в одну руку шашку, а в другую Коран» и с помощью этих средств, принялся воспитывать и наставлять на ум своих неразумных детей.

           — Я требовал только того, что написано в Коране, неоднократно повторял он, рассказывая  подробности канлы: — от себя же я ничего не прибавлял. Но за неисполнение предписаний Корана я бес­пощадно рубил головы, потому что в Коране записано пророком толь­ко то, что сказал ему сам Бог, а кто не исполняет повелений Бога, тот не должен жить ни одной минуты.

            Реформы, произведенные Шамилем, по части кровомщения, бы­ли немногочисленны, но по результатам очень капитальные. Основы­ваясь на постановлениях Корана, он объявил, что хотя всякая про­литая кровь непременно требует для своего возмездия крови же, но она должна быть обращена только на того, кто ее пролил. Поэтому, строго воспретив кровомстителям обращать свою месть на родствен­ников убийцы, он объявил не исполнителей этого ослушниками про­тив Корана, а следовательно подлежащими смертной казни. Несколь­ко голов, снятых вслед за изданием этого постановления, доказали справедливость и непреложность его, а вместе с тем успокоили и большинство населения, оградив слабых от слепой и безумной ярости их старших братьев. Эти последние убедились теперь, что настало наконец то время, когда для того, чтоб убить человека, нужно, по крайней мере, подумать о том, как бы сделать это удобнее и безопас­нее для себя, потому что, кроме живых врагов мстителей, противни­ком их являлся какой-то злой дух, от которого не могли они спастись ни в своем, ни в чужом обществе и который более, нежели когда-нибудь заграждал им дорогу даже к русским. Пробираясь в наши пределы, убийца непременно должен был заехать в какую-нибудь деревню, чтоб запастись съестными припасами или, по крайней мере, подкрепить свои силы, потому что он оставлял свою родину всегда внезапно, впопыхах, часто не имея возможности захватить с собою куска хлеба. Но теперь в каждом селении, кроме родственников и друзей убитого им человека, его ожидали: или старшина с десятски­ми, или наиб с мюридами. Кроме частных сведений о происшествии, они получали еще официальное от начальства той местности, где происшествие случилось. А так как всякий горец, отправляясь из своего наибства в соседнее, должен был, по заведенному Шамилем порядку, запастись от своего наиба билетом, удостоверяющим его личность и срок отпуска, то убийца, который вздумал бы заехать в населенные места без этого вида, был бы немедленно открыт и от­правлен за караулом в свое место. Эта последняя мера и была тем невиданным до тех пор врагом, которого убийца встречал везде, где ни появлялся.

           Вторым распоряжением Шамиля было запрещение разрушать не­движимость убийцы. Ослушники делались ослушниками против Ко­рана. Основанием этой меры послужили две причины: во-первых, в Коране о разрушении недвижимости ничего не сказано; а во-вторых, предлагая настоятельно горцам дийет, Шамиль находил свое распо­ряжение необходимым, между прочим, для того, чтобы не отнимать у ответчика средств к уплате за пролитую кровь.

           Говоря об этом, Шамиль выразился таким образом:

           — Я думал, что дом убийцы совсем не виноват в том, что сделал его хозяин, а, между тем, последний поневоле должен был бежать из деревни, так как, заплатив цену крови, он часто лишался возмож­ности снова устроить свое хозяйство, а если бы и смог он это сделать, то все-таки, новые постройки кололи бы глаза многим, да и хозяину их было бы не совсем ловко.

           Все прочие постановления шариата, введенные Шамилем, за­ключались в следующем: родственник убитого мог, если имел возможность, управиться с убийцею сам, то есть или убить его, или взять цену крови, не об­ращаясь к посредничеству начальства. Но, в первом случае, он обя­зывался представить доказательство того, что поступил основательно. Гораздо было для него выгоднее заявить свою обиду начальству. Тогда, если убийца не успел скрыться, его брали и отдавали в руки мстителя, предложив наперед последнему взять цену крови. Если же убийца скрывался, то сведения о нем сообщались во все наибства, с требованием высылки его в свое место тотчас, как будет пойман. Кро­ме того, кровомститель имел право отправиться на розыски сам, и ему предоставлялись тогда от начальства всякие к тому средства.

           В отношении малолетних кровомстителей, постановления оста­лись те же. Шамиль дополнил их только тем, что вменил воспита­телям в непременную обязанность внушать своим питомцам жела­ние окончить дело миролюбиво, ответчиков также обязал употреблять к тому все свои старания и, кроме того, учредил за ними бдительный надзор, лишавший их возможности уклониться от должной ответст­венности.

           Цена крови по шариату обозначалась следующею таксою: за всякого мусульманина убийца должен был заплатить сто верблюдов, или деньгами восемьдесят туманов (800 руб. сер.); за иноверца тре­тью часть суммы; за пленного (иноверца) ответственности сов­сем нет, исключая той платы, которую убийца должен был удовлет­ворить хозяина жертвы, по взаимному соглашению. Плата всегда была ничтожна. Цена крови была одинакова для всякого пола, воз­раста и звания.

            Кровомститель мог взять цену крови и меньше установленной. Если ж убийца не соглашался или не в состоянии был заплатить требуемой суммы, а мститель не желал оказать ему снисхождения, то первого предавали в руки последнего, который немедленно лишал его жизни. Исполнив это или же взяв цену крови, кровомститель считался вполне удовлетворенным.

            Исключений из этих правил не было ни для богатого, ни для сильного, ни для наиба, ни для самого имама.

            Если кровомститель, представив решение своего дела начальству, имел причины быть недовольным его распоряжением относительно розысков убийцы, медленности или несправедливости приговора, то жаловался начальству высшему и наконец имаму, от которого ис­ходили повеления, не допускавшие отлагательства и не встречавшие ни апелляции, ни ропота на несправедливость решения.

После окончания войны в Дагестане стала устанавливаться царская администрация, которая действовала в совершенно ином направлении. Система военно-народного управления предписывала вести судебные дела, связанные с кровной месть, не по шариату, а по адату.

Как отмечает начальник Среднего Дагестана генерал А.В. Комаров, много сделавший для изучения этнографии и права народов Дагестана, "Общее для  всех адатов в Дагестане:  везде убийство наказывается кровомщением или примирением на известных условиях". Учитывая замечания А. В. Комарова, не следует забывать, что одной из черт обычного права кавказских горцев является его партикуляризм, особенно выраженный в Дагестане, где в 60-х годах ХIX века действовало до 40 партикулярных систем обычного права. Во второй половине XIX- начале XX вв. под влиянием русского законодательства этот партикуляризм смягчается, нивелируется. При всей своей пестроте структура общественного быта и нормы обычного права представляли собой один специфический для Дагестана уклад общественной жизни.

На состояние кровомщения в Дагестане с 60-х годов XIX века оказывали влияние два фактора - издавна укоренившиеся в народе обычаи (адаты) и распоряжения, законы царской администрации, которые "смягчали, "нивелировали" адатное право.

Характеризуя род у кельтов и германцев, Ф. Энгельс отмечал у них обязательное наследование вергельда - искупительного штрафа, уплачиваемого вместо кровной мести за убийство для нанесения ущерба; существование его было доказано у сотен народов. Это общая форма смягчения кровной мести, вытекающей из родового строя.  В Дагестане в рассматриваемое время этот искупительный штраф выступает в двух формах - в форме дията и калыма.

У даргинцев последний был известен под названием "бухъ". "Бухъ"-это особая плата, которая взыскивалась в пользу родственников убитого вскоре по совершении убийства.

Х.М. Хашаев в примечаниях к "Памятникам обычного права Дагестана" так определяет содержание понятия "алым": "Алымом (пенею) называется то, что взимается с убийцы из родственников по отцу и матери в количестве, соразмерном степени их родства, а в словаре терминов как "вид штрафа, взимающегося за убийство о родственников убийцв.  У А. В.Комарова - "алым взыскивается всегда вскоре по совершении убийства с убийцы и его родственников по особой расклад­ке.

Как видно эти определения не дают четкого представления о сущности понятия "алым"

В отличие от алыма понятие "дият" в литературе толкуется более определенно. Сошлемся на тех же авторов - Х.М. Хашаева и А.B. Кома­рова. "Дият - плата за кровь, возмещение, вносимое убийцей за уби­того", - таково обьяснение Х.-М. Хашаева. По существу то же самое мы находим и у А. В. Комарова  "...дияг, т.е. вознаграждение, есть условная плата, за которую лица, имеющие праве на кровомщение, соглашаются простить убийцу".

А.Г. Комаров видит разницу между алымом и  диятом лишь в том, что первый "взыскивается вскоре по совершении убийства", a второй  "уплачивается уже тогда, когда состоится условие о примирении".  Здесь же он отмечает, что в некоторых округах "алым не берется, а заменяется диятом", в других дият отличается от алыма только по названию. Это подтверждается и адатами, имеюшимися в нашем распоряжении. Так, в "Памятниках обычного права" мы нигде не находим упоминания об одновременном взимании дията и алыма. Почти повсеместно в горных обществах Дагестана взимался только дият, а в шамхальстве Тарков­ском и ханстве Мехтулинском фигурирует только алым. Содержание по­следнего ничем не отличается от содержания первого, что лишний раз доказывает правоту А.В. Комарова.

Исходя из вышеизложенного, впредь мы будем говорить об алыме и дияте, как понятиях по существу однозначных, по содержанию представляющих собой материальную компенсацию за кровь родственникам убитого.

Размер дията и его материальное выражение были различными в разных районах Дагестана. Это, очевидно, объяснялось уровнем разви­тия той или иной его части и прежде всего занятиями населения, хозяйственной жизнью.  В горном Дагестане, где животноводство составляло основную отрасль хозяйства, скот почти везде составлял основную часть дията.

Так в Аварском округе почти во всех селениях в состав дията входил бык или вместо быка взыскивалось 100 овец.  Овцы в количестве 150  взыскивались также в Хваршинском обществе Андийского округа, в количестве 300 - в Капучинском наибстве, 230 - в Джурмудском наибстве Бежидского округа и т.д.

В дият часто входили и предметы ремесленного производства. Жители сел. Мич и Ригитль Чохского наибства Гунибского округа согласно своего адата в качестве дията должны были отдавать 40 котлов и 1 быка. В Цекубском сельском обществе I медный котел весом 3 ратла входил как составная часть дията. В Хюракинском обществе наряду с 1 котлом взимался еще и ковер.

Земля представляла большую ценность для народов Дагестана. Она также в некоторых округах входила в натуральное выражение дията. Причем не просто земля, а пашня. В  адатах сел. Голотль Аварского округа читаем: "...наследникам убитого самую лучшую пашню в восемь мер посева". В сел. Мугар, Камди, Коболда Анцухского наибства  Бежидского  округа в пользу наследников убитого взыскивалась хлебопахотная земля размером в 4 меры. хлеба" , в сел. Мачар, Калда, Кабосида  - место для посева 4-х саб хлеба" - в обществе Томс - пахотная  земля в 12 мep". В Цекубском обществе стоимость 15 коров (половина дията) "взыскивается пахотными участками, расположенными       в среднем расстоянии от селения.

Кроме того в дият входили различные продукты земледелия и животноводства, соль, дрова и проч. Для иллюстрации приведем несколько примеров,         которые дают более яркое представление о материальном выражении дията, взимаемого в различных селениях и Обществах Дагестана.

Кособское общество - 4 меры хлеба, 50 овец, 8 коров, 8 мep толокна, 1 баран для зареза.

Сел. Мугар,  Камди, Коболда - хлебопахотная земля размером в 4 меры хлеба, 9 мер толокна, 8 коров, 1,5 меры сыру, 30 овец, 1/4 меры соли.  

Ухнадальское наибство  - 8 здоровых коров, 30 здоровых овец, соли 4 ратли, если же не будет коров, - 4 меры хлеба, 6 мер толокна, 3 меры пшеницы, 6 мер бузы, ...1,5 меры сыру, 1 меру соли, 4 локтя дров.

В адатах часто наряду с натуральным выражением содержания дията дается возможная замена его деньгами и наоборот. В Тиндальском обществе дият составлял "180 рублей или 6о коров ( 3 рубля корова), в Капучинском наибстве - "300 овец или деньгами 300 рублей cepeбром  или  другого имущества на 300 рублей", в Гумбетовском - "...стоимость быка 13 рублей или бык", в Даргинской округе - "100 рублей. деньгами или на 120 рублей вещей.

В некоторых местах Дагестана вообще весь дият взимался только деньгами. К ним относятся: Казикумухский округ (250 р.), Табасаранский округ (600 р.), Чамалальское общество (180 р.), Дидойское наибство (60 р.) Анцухское общество (250 р.), сел. Корода, Гонода, Куяда, Голотль Куядинского наибства (100 р.), сел.Араканы, Кодух, Ирганай Араканского наибства (40 р.), сел. Гимры, Игали, Ахкенг, Лишита, Кахаб-Росо, Ашильта Унцукульского наибства (20 р.), сел. Ругуджа Чохского наибства (100 р.) и др.

Из вышеприведенных примеров видно, насколько разнообразно с было содержание дията как в количественном, так и в качественном отношениях в различных областях Дагестана. Человек, "свершивший преступление, влекущее за собой кровную месть, кроме алыма и дията обязан был внести определенный штраф в пользу всего общества, джамаата, или в пользу начальствующих лиц.

Наказание человека, который подвергался кровной мести, не огра-ничивалось взиманием алыма, дията и штрафа. Сразу же по совершении деяния он обязан был покинуть свое село, уйти в изгнание, в "канлы".

Изгнанием в канлы общество как бы снимало с себя ответственность за преступление своего односельчанина, отводило от себя мщение. Канлы в изгнании лишался поддержки родственников. В канлы уходил обычно сам преступник. Но во многих адатах мы встречаемся с таким фактом, когда наряду с убийцей в изгнание отправляются и его родственники. В таком случав непосредственный преступник называется "баш-канлы" ("признаваемый главным канлыем", тот, кто за кровь отвечает головой), "коль-канлы" "тот, рукою кого-совершено смертоубийство", "баш-душман (главный враг). В отличие от него родственники, отправлявшиеся вместе с виновным в изгнание именовались "малъ-канлы" или "иль-канлы" ("тот, кто отвечает за кровь имуществом") у А. В. Комарова и М. Ковалевского и "гречен-канлы" ("т.e. cпyтник кoлъ-кaнлы") у X.-М.Хашаева. При назначении "маль-канлы" принималась во внимание лишь степень их родства с убийцей, так как по обычаю "малъ-канлы" должны быть ближайшими его родственниками. Изгнанию этому подвергались ли­ца совершенно невиновные, не принимавшие никакого участия в убий­стве, а нередко те, кто во время совершения убийства находились за пределами округа. В Урахлинском обществе и в селении Орота среди них могли быть и женщины, если они принадлежали к ближайшим родственникам преступника, если последний был женат, первой в число маль-канлы назначалась его жена.

В Цахурском обществе вместе с преступником считалось канлы и  всё его семейство, живучее в одном с ним доме. Такой же обычай господствовал в Хваршинском обществе Андийского округа, в селениях Обода, Ахальчи, Хунзах, Нита, Итль, Орота, Тлох Аварского округа, сел. Салты, Могох, Уркачи, Шагада, Буцра, Гоцо, Тулнтлита Гунибского округа, Число родственников, подлежащих наравне с убийцею кровемщению обиженного рода, в магалах Ганк, Гапш и Мюйра в Верхней Кай­таге достигало до семи человек; в Даргинском округе чаще всего – шести; шесть родственников изгонялось и в бывших шамхальстве Тарков­ском и ханстве Мехтулинском за убийство с грабежом "карара"; в Каракайтаге число их не превышало четырех, в Урахинском и Кабадаргинском обществах, в Северной Табасарани - трех, в Гамринском магале сел. Башлы и в Казикумухском округе - одного ближайшего родстьвенника.

Таким образом, количество "маль-канли" определялось от 1 до 7 человек. Срок изгнания составлял от 6 дней до 1 года. Обычно один "малъ-канлыев" изгонялся на год, а остальные на различное время (70 дней в Урахи. В Хваршинском обществе члены семьи убийцы находились в изгнании 3 месяца; в сел. Тлох они удалялись всего на 3 дня; в то же время как жена убийцы имела право возвращаться лишь через 3 года; в Казикумухском округе "маль-канлы" уходили из своего села на 40 дней).

Наличие "малъ-канлы" было характерно не для всех областей Даге­стана. Так, например,  в Самурском округе, в Акушинском, Мекегинском, Мугинском, в некоторых аварских, дидойских, капучинских и других об­ществах никакого "малъ-канлы" ее назначалось, ответственность убийцу уже являлась чисто яичной и в канлы поэтому выходил один.

В адатах нигде не называется место изгнания в канлы и срок пребывания преступника в изгнании. Относительно места его пребывания чаще всего говорится: "изгоняется в отдаленный округ". Как ты иногда сам определял место, где ему можно было в безопасности дождаться времени примирения и прощения со стороны родственников убитого. В других случаях место изгнания определялось конкретно в каждом отдельном случае. А проживание преступника у того или иного лица в назначенном для жительства селении предоставлялось на его собственное усмотрение.

Срок изгнания в адатах также назван не совсем определенно - "до примерения", "до прошения". Он зависел в основном от "родственников убитого, "от социального положения убийцы, его влияния  тухума убитого и т.д.". В отдельных местах он по Комарову определен следующим образом: у кумыков - 2 года, в Тлейсерухе и сел. Арчи- 3 года, в Антльратле, Анцухе, Капуче и Дидо - 1 год. В своей монографии "Кумыки" С.Ш. Гаджиева пишет, что "по обычаю, "къанлы" - убийца должен был тайком покинуть селение на определенный срок (3-5, а иногда и 8-10 лет)". Бывали случаи, когда джамаат отменял определенный адатом срок изгнания в канлы и возвращал кровников в село досрочно. Так, во время известной по летописям семилетней войны между урахинцаии и остальными даргинцам кровники  в числе 50 были призваны для несения караула на баянах в крепостной стене, окружающей аул Урахи.

Иногда канлы вообще не возвращались в свое село, а образовывали отдельные хутора. Так возникли лакские селения-хутора Шовкра, Мукар.

Все эти меры - взимание алыма и дията в пользу родственников убитого, штрафа - в пользу сельского общества или начальствующих лиц, изгнание убийцы в канлы - предпринимались для того, чтобы помиритъ враждующие стороны.

Примирение обставлялось очень торжественно. Свидетелем его обычно становились все односельчане. Суть обряда примирения у всех народов Дагестана была одна и та же, а формы его развились не только у отдельных народов, но и даже в отдельных селах.

У кюринцев, например, он состоял в следующем. Когда родственники убитого полностью получат дият и дадут согласие на примирение, на убийцу надевают саван и опоясывают его шашкой. В таком наряде убийца в сопровождении стариков и почетных людей идет в дом ближайшего родственника убитого. Находящаяся на нем шапка символизирует оружие  для отмщения за кровь убитого им, а саван предназначен для погребения. Не доходя до ворот дома процессия останавливается, из дому выходит выбранный из числа родственников убитого, снимает с канлы -  шашку, саван и папаху и гладит его по голове. Мулла читает фатихе. Не этом обряд заканчивается, всякая вражда считается совершенно оконченной.

Обряд, примирения у кумыков состоял из двух частей. Вначале совершался обряд "бетгермен" (лицезрение), согласно которому враждующие тухумы выходили на площадь. Тухум убийцы должен был под охраной стоять на определенном расстоянии от родни убитого, их разделяли собравшиеся от всего селения почетные люди во главе с кадием. Обряд примирения заканчивался чтением кадием молитвы из первой главы Корана. Это было лишь начало прекращения вражды между тухумами, оно означало прекращение "погони за врагом". Пo истечении срока изгнания канлы и с возвращенной его домой организовывалось окончательное примирение, которое очень подробно описала  С. Ш. Гаджиева.

Помирившиеся кровники становились очень близкими людьми, их отношения часто были более близкими, чем кровнородственные. У кумыков представители помирившихся тухумов называли друг друга "къан кьардашлар" (кровные братья).

Успех примирения, как правило, зависел от состояния убийцы, связей родства или покровительства какого-либо влиятельного лица. Человеку бедному, не имевшему большого родства, которое могло бы смочь, трудно выхлопотать прощение от богатых и сильных родственников убитого. Убийца же богатый и сильный родством и покровительством важного лица иногда отказывался примириться с бедными родственниками убитого им человека.

Классовый характер в решении вопросов примирения кровников обнаруживается в полной мере. Исходя из этого нельзя согласится с мнением М. Плисецкого, который писал, что "родовая месть не классового деления. "Намус" заставлял бедняка выступать против такого же бедняка "чужого" в защиту эксплуататора богатея, но "своего". Феодальная верхушка использовала кровную месть в своих интересах, стремясь натравливать "своих" на "чужих".

Адаты закрепляли за феодальной верхушкой ряд преимуществ и привилегий в делах по кровной мести. Так, по адатам Урахинского общества убийство кадия назначалось 7 баш-канлы, тогда как за убийство-других членов джамаата- всего 3 малъ-канлы. С убийц кадия взыскивалось 7 алумов и штраф 8 быков, 7 домов канлы или их родственников разорялись до основания. За убийство старшины взыскивали алым в двойном размере.

Царское правительство в начальный период своего господства в Дагестане старалось перенести сюда в неизменном виде законы, господствовавшие в империи. Однако, первые шаги на этом пути встретили сопротивление местного населения, что привело ко всякого рода "неурядицам", главную причину которых Ф. Гершельман в частности видел в "той  поспешности, с которою с самого начала переносили на Кавказ различные формы административно-судебного устройства, мало применяясь к условиям края".

Командующий войсками и управляющий гражданской частью в Прикаспийском  крае генерал-лейтенант князь Орбелиани в своей докладной записке князю Барятинскому от 14 октября 1856 г. сообщал: "…наказания по нашим законам за убийства и поранения, происшедшие в  ссоре по кровомщению, по увозу женщин, или другим обидам, считающиеся у туземцев кровными, не только не вселяют в народе доверенности и уважение к нашему правосудию, но принимаются за несправедливость. По их понятиям, только сторона, считающая себя обиженною, может искать по подобный преступлениям удовлетворения. Бывали случаи, когда подсудимые, будучи заарестованы следователем и допрашиваемы об обстоятельствах преступления, в свою очередь спрашивали с удивлением: "Какое дело этому человеку (т.е. следователю) до совершенного мною  убийства, разве он родственник убитому".

Это сообщение Орбелиани относится к кайтагам и табасаранцам, но таким было положение в Дагестане повсеместно. Поэтому, когда было подавлено движение горцев под руководством Шамиля и в Дагестан ста­ло распространяться русское судопроизводство, царским властям пришлось прибегнуть к сохранению суда по адату и шариату.

Дела, связанные с кровомщением, как говорилось выше, регламентировались адатом. Возможность примирения кровников, предусмотренная адатом,  прежде всего и использовалась представителями русской администрации.

С этой целью в начале 1865 г были собраны подробные сведения по всем округам о враждующих семействах и приступлено к их примирению. К концу 1865 г. в Кайтаго-Табасаранском округе из 302 случаев кровной вражды было окончено примирением 264, в ''Даргинском из 311 примирено 270, в Мехтулинском ханстве из 13 - 8 .

В результате такой политики в отношении враждующих семейств по сведениям Л. В. Комарова в Дагестане к концу 1865 г "считалось канлы и семейств, имеющих к ним кровную вражду: во владении Тарковском – 18, в Присулакском наибстве – 3, в Мехтулинском ханстве - 8, г Даргинском округе - 41, Казикумухском- 64, Гунибском - 23, Аварском - 8,   Кайтаго-Табасаранском - 38, Кюринском – 65,  Самурском - 0, Итого: 288".

Об успешности примирения враждующих семей в Кайтаго-Табасаранском округе сообщалось еще раньше, в отчете начальника Дагестанской области за 1861 г.: "…частные начальники весьма много способствовали примирению враждующих сторон по обычаю края, и тем если не совершенно прекратили случаи подобных убийств, то сделали их, в 1861 году весьма редким явлением, сравнительно с прежним временем.

Царское правительство явно преувеличивало свою роль в борьбе с кровной местью, тенденциозно искажая фактическое положение вещей. Так некто  Г. М. Туманов, говоря об успехе, с каким русские власти до примирения многих горских родов, враждовавших между собой искони пишет: "Так известно, что в 1865 г. в Дагестанской области, было 626 случаев, подобная (кровная - Е.В.) вражда окончена примерением в 542 случаях".  Эти данные, по-видимому, взята из исследования А.В.Комарова, который приводит сведения лишь по трем административным единицам - Кайтаго-Табасаранскому и Даргинскому округам и Мехтулинскому ханству. А это приблизительно лишь 1/4 часть всей территории Дагестанской области, притом плоскостной и предгорной, сюда по существу не входит горный Дагестан, где кровная месть имела широкое распространение. Следовательно, данные официальной статистики дают лишь частичное представление об имевшей место такой мере борьбы с кровной местью как примирение враждующих семей. Это примирение в масштабах округов и всей области проводилось по старинным убийствам, по старинным счетам. Но преступления, вызывающие кровную месть, совершались постоянно. На смену старинным убийствам приходили новые, поэтому представители царской администрации, кроме примирения кровников должны были прибегать и к другим мерам ограничения кровной мести, а именно к наказаниям виновного (что не  удавалось на практике).

"Личные наказания, - отмечает Н. Рейнке, - бывают двух родов - адату или по административному усмотрению. Адатные наказания: 1) штраф и 2) высылка в канлы, т.е. высылка в другой округ в пределах Дагестанской области. Наказания, налагаемые в административном порядке: 1) тюремное заключение и 2) высылка из Дагестанской области утренние губернии России или в Сибирь". Об адатных наказаниях я уже говорили выше. Здесь следует отметить, что после распространения в Дагестане царской администрации на адатные наказания был наложен определенный отпечаток. В этом отношении интересно следующее признание автора статьи "О последствиях убийств и поранении между горцами Восточного Кавказа: "Дела по убий­ствам и поранениям, хотя и разбираются в народных судах по обычаю, но эти последние выясняют только вопросу, кто виновен и в какой ме­ре обстоятельства смягчают или увеличивают преступления, что же ка­сается до наказаний, то они налагаются, применяясь к "Уложению о на­казаниях уголовных и исправительных".

Адатные наказания целым рядом предписаний Начальника Дагестан­ской области (от 12/ VIII-1876 г, за № 5787, 15/IX-1867 г. за № 4390, 12/VII - 1872 г. за № 5455. 50/X-1872 г. за № 8880. 16/XI 1872 г. за № 9258) были заменены административными. "Кровомщения с полити­ческими преступлениями подвергаются наказаниям административный по­рядком", - говорится в отчете Начальника Гунибского округа за 1896 год.

Как говорилось выше, административные наказания выражались в тюремном заключении и высылке за пределы Дагестана.

Мною сделана выборка из "Алфавитного списка уголовных преступ­ников, содержавшихся в тюрьме гор. Темир-Хан-Шуры с 1862 по 1915 г.", которая дает возможность хотя бы приблизительно судить об административной высылке за убийства, связанные с кровной враждой.

При сравнении количества сосланных кровников по "Алфавитному списку с приведенными выше данными А. В. Комарова о том, что к концу 1865 г, в Дагестане было 288 "канлы и семейств, имеющих к ним кровную вражду", можно заметить следующее. В первое десятилетие (с 1866 по 1876 г.) число лиц, подвергшихся административному наказанию, не­значительно - всего 10 человек. На последующие годы (1877-1892) па­дает наибольшее число кровников, наказанных административным путем, -118 человек. Это очевидно, объясняется вступившими в силу вышеназванными предписаниями Начальника Дагестанской области.

 Из "Алфавитного списка" также видно, что самым "популярным" жестом ссылки в канлы административным путем была Сибирь (ссылка в Сибирь была введена в 1868 году). Так, из 118 человек, сосланных с 1877 по 1892 г, 101 человек был сослан в Сибирь. Ссылка в Сибирь была пожизненной. Срок постоянно определялся неизменным "навсегда". 

Незначительная часть кровников ссылалась во внутренние губернии России - Калужскую, Курскую, Пензенскую, Новгородскую, Воронежскую, Вологодскую, Самарскую, Рязанскую. Сроки ссылки самые различные - от 4 до 15 лет.

В 1905 году согласно Департамента полиции в канцелярию Главноначальствующего гражданской частью на Кавказе от 5/III за № 2086 география ссылки несколько меняется. Местом высылки в канлы в пределах внутренней России становятся губернии: Казанская, Рязанская, Самарская, Тульская и Уфимская, а для лиц, предположенных к высылке в Сибирь - Олонецкая губерния.

Если судить по "Алфавитному списку", то можно заключить, что факты пожизненной высылки во внутренние губернии России встречаются весьма редко. Из 26 человек, сосланных в течение 1905-1911 г.г. во внутренние губернии России,  лишь 5 отправлены навсегда в Олонецкую Губернию.

Таким образом, в первое десятилетие XX-века практика высылки в Сибирь заменяется высылкой в указанные губернии или в районы Дагестана. Последнее преобладает. Об этом свидетельствует "Предписание председателя Дагестанского народного суда" от 20 сентября 1911 г. № 2288 с резолюцией военного губернатора Дагестанской области, которое во всех случаях рекомендует назначать местом изгнания в канлы "отдаленнейший", "отдаленный", "ближайший" округа Дагестанской области.

         В заключение своей работы хотелось бы отметить, что ни одна сфера правовой жизни Дагестана не представляет доселе такого широкого господства обычая, как уголовная, а между тем ни в одной влияние шариата не могло бы быть и на самом деле не является более благотворным. Воздействие его на адат не только в состоянии оказать, но и оказало уже при имамах свое смягчающее влияние, если не совершенным устранением, то по крайней мере существенным ограничением начала родового самосуда и кровного возмездия. Заметное уменьшение процессов по делам кровомщения и, на­против того, увеличение числа случаев миролюбивого окончания их показали, что меры, принятые Шамилем, были очень действенными и что реформатор в совершенстве знал дух своего народа и насквозь проникнул все особенности его характера.

           Одно, в чем можно было бы его упрекнуть, это — равнодушие, с которым, по-прежнему, смотрел у него закон на первую пролитую кровь, но, в этом случае, следует принять в соображение: что Ша­миль — горец и происхождение свое заявил повторением правила Ко­рана: «всякая пролитая кровь требует для своего возмездия крови же». Необходимость такого возмездия подтверждалась, по-видимому, и соб­ственным его взглядом, признававшим смертную казнь самою дей­ствительною мерою против легкомыслия, с  которым горцы друг дру­га резали. Наконец, если бы Шамиль и вздумал подвергнуть преступ­ления этого рода исключительному преследованию закона, то для этого ему необходимы были большие средства: по меньшей мере, он должен был бы содержать многочисленную и правильно организо­ванную полицию, что, при условиях, окружавших немирный край в его время, было невозможно. Сверх того (кроме невозможности об­завестись подобными средствами), Шамиль находил, что самым луч­шим сыщиком и самым строгим судьей в делах подобного рода мо­жет быть только тот, кто в происшедшем случае больше всех заин­тересован. Таким образом, в делах кровомщения, закон оставался у него, по-прежнему, глух и слеп до тех пор, пока о совершенном пре­ступлении он не узнавал от прямых наследников убитого. Но за то тогда энергия его проявлялась с быстротою и силою, возможными только для тех народов, которые не знакомы еще с канцелярским порядком и формами бумажного делопроизводства.

Царская администрация, в отличие от Шамиля, дела по урегулированию кровомщения стремилась направить в законодательное русло и вообще ликвидировать кровную месть. Действия царского правительства, хотя и ограничили в какой-то мере кровомщение, но не могли с ним покончить совершенно, так как феодально-клерикальная знать и особенно духовенство стремились использовать его в своих классовых целях, разжигая вражду между народами. Поэтому кровная месть в Дагестане сохранялась вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции.

Советской власти пришлось вести упорную борьбу с этим "самым варварским пережитком". Вопрос о мерах борьбы с кровной местью был предметом обсуждения III съезда Советов Дагестана, который отмечал, что "кровная месть в Дагестане является ...препятствием для мирного хозяйственного труда..., тяжелым наследием прошлого".

 

 


1 Морган Л.Г., Древнее общество, Л., 1964, стр 46.

2 Маркс К. и. Энгельс Ф. Соч., т.21, стр 89.

Косвен. 1 М.О. Этнография и история Кавказа. М., 1961.

2 Гаджиева С.Ш.. Кумыки. М., 1961.

3 Магомедов Р.М.. Общественно-экономический и политический строй Дагестана в XVIII-нач. XIX вв. Махачкала, 1957; его же. Дагестан. Исторические этюды. Махачкала, 1971.