Устойчивые и вариативные элементы в эпизоде фольклорного текста

Филологические науки/ 3.Теоретические и методологические проблемы исследования языка.

К. филол. н. Голованева Т. А.

Институт филологии Сибирского отделения РАН,

г. Новосибирск, Россия

Устойчивые и вариативные элементы

в эпизоде фольклорного текста

Актуальная для фольклористики проблема изучения феномена вариативности фольклорного текста в данной работе рассматривается на материале фольклора коренных народов Камчатки (ительменов, береговых и оленных коряков).

Вариативность фольклорных текстов на один сюжет достигается за счет комбинаций определенного набора эпизодов. Перед нами стоит задача проанализировать, чем обусловлена допустимая вариативность эпизода, в чем проявляется и чем ограничивается повествовательная свобода рассказчика. Анализ базируется на сопоставлении 7 вариантов сюжета о Тритон-Женщине (см. приложение).

В основе коллизии сюжета – подмена соперницей Тритон-Женщиной истинной жены Эмэмкута (Амамкута). Из 7 имеющихся в нашем распоряжении вариантов этого сюжета 3 текста опубликованы на русском языке [I, II, IV]. Эти тексты не доступны нам в исконном виде (т. е. на национальном языке). По этой причине мы вынуждены опираться не на сами тексты, а на их переводы, но даже переводы позволяют исследовать основания вариативности. Сложность заключается в том, что, не имея подлинника (аудиозаписи) фольклорного текста, говорить о рассказчике можно только условно, подразумевая при этом не только рассказчика, но и переводчика, который, сообразуясь со своими субъективными взглядами, мог изменить (подкорректировать) оригинальный текст. При этом рассказчик, переводчик и даже литературный редактор не свободны в своем вмешательстве в текст фольклорного произведения. Изменения, вносимые в фольклорный текст, подчиняются определенными тенденциями.

Рассмотренные 7 текстов сильно отличаются друг от друга по составу и особенностям контаминации эпизодов. Но во всех этих вариантах сохраняется несколько устойчивых эпизодов, которые присутствуют в каждом тексте: [Тритон-Женщина (Лиса-Женщина) насильно снимает одежду с жены Амамкута (Эмэмкута), надевает ее на себя и притворяется женой Амамкута (Эмэмкута)] – > [Голая, оставленная в дикой тундре истинная жена Амакута (Эмэмкута) плетет себе и своему маленькому сыну одежду из травы] – > [Маленький сын отходит от хижины и нечаянно попадает в жилище своего отца Амамкута (Эмэмкута)] – > [Амамкут (Эмэмкут) признает своего сына и вместе с сыном возвращается к покинутой жене].

Помимо четырех узловых эпизодов в рассматриваемых вариантах сюжета о Тритон-Женщине (сопернице) встречается ряд вторичных эпизодов, модификация этого ряда обеспечивает вариативность сюжета в целом. Вторичные эпизоды не обладают той степенью устойчивости, которая бы гарантировала им неизменное присутствие в каждом варианте. Устойчивость узловых эпизодов непосредственно связана с их ролью в развертывании сюжета. Утрата устойчивого эпизода нарушает логику повествования.

Образная система данного сюжета имеет только одну константную точку: в роли мужа всегда фигурирует Амамкут (Эмэмкут, Эмэмкутыклэн), старший сын главного героя корякской и ительменской мифологии Ворона Куткынняку. В 6 вариантах из 7 имеющихся в нашем распоряжении в качестве соперницы выступает Тритон-Женщина Каманхнавт [I, II], Камингинаут [IV], Камынгынавыт [VII], этимология имени: kamәnɣә=ŋawәt ‘тритон=женщина’, в вариантах, записанных в с. Вывенка, соперница – Тритониха Камәнгутәк [V, VI], этимология имени: kamәnɣu=tәk ‘ящерица=NMLZ (номинализатор)’. В одном варианте из 7 имеющихся в качестве соперницы фигурирует Лиса-Женщина Чачучаӈавут [III], этимология имени: čačuča=ŋawәt ‘лиса=женщина’.

В пределах этого сюжета в рамках образной системы есть другая вариативная точка: в роли жены Амамкута (Эмэмкута) в разных вариантах фигурируют разные персонажи.

Таблица 1

Жена Амамкута (Эмэмкута) в сказке о Тритон-Женщине (сопернице)
Имя персонажа	Этимология имени	Условный номер варианта текста, место записи)
Ирирвэ	этимология неясна	V, VI (с. Вывенка)
Нэврыттытинианавыт	ŋevrәt=tiniʔa=ŋewәt ‘княжника=Тиниа (имя)=женщина’	VII (с. Палана)
Марокльнавт	maroklʹ=ŋawәt ‘черемша=женщина’.	I, II (с. Хайрузово)
Калымарохлянав	kalә=maroklʹә=ŋaw ‘узор=черемша=женщина’	IV (нет информации)
Выай	vәhaj ‘трава’	III (с. Кичига)

Имена персонажей варьируются в зависимости от особенностей локального бытования сюжета, при этом основная сюжетная коллизия остается постоянной.

Анализ вариантов эпизодов фольклорного текста позволяет говорить о том, что в корякско-ительменской повествовательной традиции рассказчик свободен 1) в детализации предметного мира описываемой ситуации, 2) в степени дробности изображаемого действия, 3) в процессе моделирования диалога персонажей, 4) в реализации желания мотивировать психологическое состояние персонажа. Кроме того, вариативность может возникать вследствие редукции (упрощения) текста, но в том случае, если этот процесс касается узловых для развития действия эпизодов, происходит нарушение логики повествования.

1. Детализация предметного мира. Предметный мир сказки может быть обрисован с разной степенью конкретности. Степень конкретности изображаемого в сказке предметного мира может варьироваться в зависимости от 1) индивидуальной повествовательной манеры рассказчика, 2) этнографических реалий предметного мира рассказчика. Рассмотрим текстовые варианты узлового сюжетного эпизода [Маленький сын отходит от хижины и нечаянно попадает в жилище своего отца Амамкута (Эмэмкута)]. Рассказчик моделирует ситуацию: маленький мальчик, выросший вдали от людей, впервые попадает в богатую хижину охотников. Этот эпизод позволяет рассказчику вербально воплотить те визуальные образы материального мира, которые кажутся ему наиболее важными. Детализируя предметный мир, рассказчик свободен:

Яхам гынтэви хайыкминʹын. Тылэй Хойкынняхойыкынʹ. Койылхалланʹ. Нʹывой инэйичик ымынʹ ехэ. Яхам пучъыгинʹкы коёнʹнэн. Выаёк ачъатылхын лыунин, ымынʹ ею лыгитылхытыл, кинунʹи, ымынʹ гэтуйкукэйвылинэу. Йылгылнʹын йымэнин. Налгытъулпил лыунин[1] ‘Сразу побежал мальчик. Пришел на стойбище Куйкынняку. Начал подбирать все, что попало. Собирает и за ворот кухлянки складывает. Потом жировую толкушу увидел и также простую толкушу и мясо только что сваренное. Палец сунул туда. Кусок шкуры увидел’[III]. Упоминаемая в данном варианте тылхытыл ‘толкуша’ – национальное праздничное угощение, представляющее собой перетолченный жир с кореньями и ягодами.

Гэрэлин әнӈин. Аттә гаӈволэӈ гʹопта ән кукэвʹвʹи гэнчичʔатәлӄэлэӈ. Ктэпатʔола гэкукэйвәлӄилэ, йаӄӄа гэчʔәлэӈинэ. И әнӈин никән вʹай мәтӄәлʹик тәлʹгәлӈәпи гэнтэйиӈэвлин, гэтәмлулин. ‘Зашел этот [мальчик]. И начал все котелки проверять. Куски баранины сварены, жирная. И этот [мальчик] на жире пальчиком оставил следы, облизнул’ [VII]. В этом варианте рассказчик упоминает мясо горных баранов – редкий для коряков деликатес. Только очень удачливый охотник мог добыть горного барана.

Изображение деталей не играет существенной роли в развитии сюжета (за исключением тех случаев, когда деталь функциональна), но проговаривание, вербальное обозначение любых деталей внешнего мира способствует созданию эффекта внешней изобразительности, фактурности пространства. В корякско-ительменской повествовательной традиции нет устойчивой закрепленности сюжетного действия за деталями внешнего быта, рассказчик волен обрисовывать (или не обрисовывать) пространство с той степенью конкретности, которая ему кажется наиболее приемлемой.

2. Степень дробности изображаемого действия. Рассказчик волен изображать сюжетно значимое действие как более или менее дробное. Изображение рассказчиком мелких действий персонажа, необязательных для развития логики сюжета, может быть передано с разной степенью подробности. В варианте [VI] рассказчица достаточно подробно передает действия персонажа (мальчика Акатню, впервые попавшего в человеческое жилище), буквально покадрово представляя его действия:

Ӄэткән Аӄатнʹу тлаткән. «Əйа туму камамулʹʔаллаткәт». Киртвамйатәткән Аӄатнʹу. Экулак кәвләлʔатәк ӈвуткән. Əӈэ оро кукак тэлгувʹвʹи ганʹвәнʹвәлʹʔавәлӄивлаӈ. Тимлулатәткәнинавʹ, ӄэкән ойиткә икав ‘Якобы Акатню (мальчик) идет. «Другие на мягком спят». Раздевается Акатню. На подстилке кувыркаться начинает. Потом в котелок пальцы начинает опускать. Облизывает их, как будто ест’ [VI].

Степень подробности при передачи этого в другом варианте значительно меньше: Оро нәкита кагаткәткә. Əнӈин тгәтʔулу акмитәткәнина ӄэӄ Аӄатнʹунак: «Əйа туму камамулʹʔалаткә». Амамӄут ӄэӄ: «Тинга әнта әнки нәкисʔатәткә, нкита иви “әйа туму камамулʹалаткә”?» ‘Потом ночью шуршит [мальчик]. Эти кусочки шкуры собирает Акатню: «Эйа, другим мягко». Амамкут [отец мальчика]: «Кто это здесь ночью говорил: “Эйа, другим мягко”?’ [V]. В этом варианте [V] действия мальчика Акатню не обрисовываются детально, но это не мешает восприятию текста. С другой стороны, высокая степень детализации действий персонажа способствует созданию эффекта внешней изобразительности, реалистичности ситуации. Степень эмоционального воздействия сказки отчасти связана с внешней изобразительностью эпизода, но не исчерпывается только детализацией (пространства или действия).

3. Мотивировка психологического состояния персонажа играет значимую роль в усилении эмоционального воздействия сказки на сознание слушателей. Психология персонажа вторична по отношению к сюжетному действию. Персонажи сказки – фигуры условные, степень их конкретизации зависит от индивидуальных наклонностей рассказчика. Персонаж настолько обладает психологией, насколько это актуально для рассказчика. Другими словами, у персонажа нет психологии. Психологическое обоснование действий персонажа является отражением индивидуальной повествовательной манеры рассказчика. Стремление изобразить психологию героя обусловлено неосознанным желанием рассказчика реалистично, а значит достоверно, представить ситуацию. Герою с осязаемой психологией сочувствовать более естественно, чем герою обрисованному условно. Ситуация из условной превращается в психологически достоверную. Варианты текстов доказывают, что в процессе изображения психологической мотивации поступков персонажей рассказчик свободен. В варианте [I] психологическая мотивировка действий персонажа отсутствует: Стали бороться, повалила старушка Марокальнавт. Сразу раздела, во двор вытолкнула. Сама надела одежду Марокальнавт, голову обвязала, легла, как будто больная[2]. В вариантах [II] и [IV] психологическая мотивировка существенно различается. В варианте [II] рассказчица все внимание сосредотачивает на психологическом состоянии жены Эмэмкута, психологическая доминанта в эпизоде сохраняется именно за этим персонажем: Стоит Марокальнавт, молчит, испугалась: знает – беда будет. <…> Стыдно стало жене Эмэмкута, что голая осталась, вышла она, села во дворе и заплакала [II]. В варианте [IV] психологически доминирующая позиция закреплена за антагонистом – Тритон-Женщиной (Камингинаут). Только в одном варианте [IV] актуализирована психологическая мотивация поступков Тритон-Женщины: Она [Тритон-Женщина] хотела поссориться с женой Эмэмкута – завидовала ее счастью [IV]. Свобода рассказчика реализуется, во-первых, в выборе ракурса изображения психологических состояний персонажей, а во-вторых, в возможности акцентирования / нивелирования психологических состояний персонажей.

4. Моделирование диалога. В корякском и ительменском фольклоре от текста к тексту диалоги персонажей варьируется. Локальная фольклорная традиция Камчатского полуострова допускает достаточную свободу рассказчика в процессе моделирования диалога персонажей. Диалоги персонажей в идентичных эпизодах не повторяются, они каждый раз моделируются заново: – Садись, старуха! – Не хочу садиться, – сказала старушка. – Марокальнавт, сними одежду, я ее примерю. Марокальнавт сказала: – Я, бабка, никогда не раздеваюсь! – Раздевайся! – Не разденусь, лучше другую одежду тебе принесу! – Которую носишь, ту примерю [I].

– Ну, садись, баба! Говорит Каманхнавт: – Не сяду! – Штаны дай мне! – Не дам! [II].

– Я сейчас достану тебе новые одежды. – Нет, давай мне одежду, что на тебе! – требует Камингинаут. Она хотела поссориться с женой Эмэмкута – завидовала ее счастью. – Да нет! Одежда на мне поношенная, а я тебе новую дам, красивее и лучше [IV].

5. Упрощение, редукция эпизода. В данном случае речь идет не об утрате деталей, а практически о полном исчезновении узлового эпизода, что влечет за собой нарушение логики развития сюжета. Редукция эпизода связана не столько с особенностями локальной традиции бытования, сколько с особенностями памяти рассказчика. Так, экспедиционной группой ИФЛ СО РАН в 2004 г. в с. Вывенка записаны два варианта сюжета о Тритон-Женщине (сопернице). Эти варианты [V, VI] были зафиксированы в одно время и в одном месте, но от разных исполнителей. Варианты отличаются кардинально. В тексте, записанном от Д. В. Мулинаут [V], все узловые эпизоды представлены с достаточно высокой степенью конкретизации: Краттулʔән гивʹʔисисӄивлин китгʹәлʹвʹайамәӈ. Əӈэ камәнготәкәнак ганвʹиллин, наӄам әнки гагʹәлтаӈтилин. Гагʹәлтаӈтил наӄам әнки краттулʔән. То ӈан итʔувʹвʹи әнан гэплаӈ. Куклянки гэплаӈ әнанна. Галалин ән. Раттуткәнин мәнгәлӈән. ‘С ребенком пошла пить [Ирирвэ] к ледяной реке. Ее Тритониха притянула к себе Тритониха, сразу здесь затоптала в снег. Затоптала в снег прямо с ребенком. И кухлянки ее надела. Кухлянки надела она. Пришла. За пазухой держит руку’. Сопоставим этот эпизод с идентичным эпизодом другого варианта [VI]. Оба варианта [V] , [VI] зафиксированы в 2004 г. в с. Вывенка, но от разных исполнителей.

В варианте [VI], записанном от А. Е. Мулинаут рассмотренный эпизод сильно редуцирован. Происходит нарушение логики сюжетного повествования. Вследствие практически полной редукции узлового эпизода поступки персонажей предстают как не вполне ясные:

Əӈэ наӄам оро камәнгутәӄ маӈки-ана галаʔулин. Тинго гаӈавтәӈлин Камәнготәӄнак. Əнӈин гапилалаӈ унʹунʹу ту ӈавʔан. ‘Потом Тритона где-то увидел [Амамкут]. Что же, женился на Тритоне. Этот [Амамкут] оставил ребенка и жену [VI].

Редукция эпизода не связана с проявлением повествовательной свободы рассказчика. Цепкость памяти, склонность к восприятию, запоминанию, воспроизведению устного текста обусловлены индивидуальными психическими особенностями рассказчика.

Сопоставление как можно большего числа вариантов на материале разных культур, позволит корректировать выявленные тенденции в зависимости от 1) особенностей повествовательной традиции определенного этноса, 2) специфики конкретного сюжета, 3) степени и характера вмешательства в текст фольклорного произведения со стороны рассказчика, переводчика и литературного редактора.

Варианты сюжета о Тритон-Женщине (сопернице):

I – Сказки и мифы народов Чукотки и Камчатки / Сост., предисл. и прим. Г. М. Меновщикова. – М., 1974, № 185. (Текст записан В. И. Иохельсоном в 1910 – 1911 гг. в районе Хайрузово Камчатской обл., перевод с ительменского А. П. Володина).

II – Сказки и мифы народов Чукотки и Камчатки / Сост., предисл. и прим. Г. М. Меновщикова. – М., 1974, № 186. (Текст записан Е. П. Орловой в 1926 г. в с. Хайрузово Камчатской обл. от А. М. Шадрина, перевод с ительменского Е. П. Орловой).

III – Нымыланские (корякские) сказки. Лымӈыло / Сост., предисл. С. Н. Стебницкий. – Л., 1938. – С. 36 – 41. (Текст записан С. Н. Стебницким в 1928 г. в с. Кичига от Н. Безугловой, перевод с корякского С. Н. Стебницкого).

IV – Малюкович В. Н. Кутккынняку. Сказки и мифы карагинских, апукинских, алюторских, анапкинских коряков. – Петропавловск-Камчатский, 2001. – С. 91 – 103. (Текст записан и переведен В. Н. Малюковичем в середине 1960-х гг., место записи, рассказчик не указаны).

V – Архив А. А. Мальцевой, т. № 20. (Текст записан на алюторском языке экспедиционной группой ИФЛ СО РАН в 2004 г. в с. Вывенка. Рассказала Мулинаут Д. А. 1918 г. р., уроженка с. Вывенка. Текст расшифрован с аудиозаписи и переведен на русский язык А.А. Мальцевой при участии А. И. Поповой).

VI – Архив А. А. Мальцевой, т. № 36. (Текст записан на алюторском языке экспедиционной группой ИФЛ СО РАН в 2004 г. в с. Вывенка. Рассказала Мулитка А. Е. 1926 г. р., уроженка с. Вывенка. Текст расшифрован с аудиозаписи и переведен на русский язык А.А. Мальцевой при участии А. Е. Мулитки).

VII – Архив А. А. Мальцевой, т. № 120. (Текст записан на алюторском языке экспедиционной группой ИФЛ СО РАН в 2004 г. в с. Палана. Рассказала Белоусова В. К. 1930 г. р., уроженка с. Лесная. Текст расшифрован с аудиозаписи и переведен на русский язык А.А. Мальцевой при участии Е. Г. Ягановой).

[1] В примерах сохранена орфография, принятая в печатном первоисточнике.

[2] Варианты I, II, III опубликованы на русском языке.