“Филологические науки”/3.Теоретические и методологические проблемы исследования языка.

К.ф.н., доцент А.М. Магомедова

Дагестанский государственный университет, Россия

Польско-дагестанские культурные взаимоотношения и их влияние на развитие дагестанской литературы

Восприятие культуры Европы литературами малых народов представляет многоаспектный процесс, а интерес Европы к ним, прежде всего, был связан с их художественными достижениями: «собственный оригинальный взгляд, взлелеянный на отечественных традициях», «пример конденсации образа и экспрессии, здоровый и плодотворный элемент примитива, выработанные многовековой культурной традицией образцы лапидарной афористической образности» (А.Дравич, Польша); «наметившиеся изменения соотношения сил русской и национальных литератур – на первый план в советской литературе вышли прозаики и поэты национальных республик» (Аугусто Видаль, Испания); «умение возвеличить национальный характер» (Карло Бенедетти, Италия); «они молоды молодостью своих литератур, они воспринимают мир бодро и остро» (О.Марушиак, Чехословакия); наконец: «национальные культуры конкретно влияют на качество всей мировой литературы, большие литературы обогащаются опытом словесного искусства малых народов» (С.Удин, Индия). В обширной польско-кавказской теме, которая имеет отражение в литературоведении Кавказа, просматриваются и польско-дагестанские связи, которые восходят к XVI веку, когда польские географы, историки, католические миссионеры, дипломаты написали свои труды. Об этом свидетельствует работа поляка Тадеуша Крушиньского (1675-1756).

Существует легенда о пребывании на Кавказе в конце XVIII века историка, языковеда, ориенталиста, писателя и ценителя древности Яна Потоцкого. Маршрут Потоцкого ограничился продвижением вдоль кавказской линии, вдоль Кубани и Терека, не удаляясь вглубь Ближней Кабарды.

Работы Потоцкого были изданы его близким другом немецким ориенталистом Ю.Клапротом, труды которого посвящены Дагестану.

С конца XVIII в. после поражения восстания Костюшко на Кавказе появились поляки, одетые в царские мундиры. На территории Грузии стали формироваться польские отряды. Это можно условно считать первой волной польского потока на Кавказ.

Вторую волну составили участники наполеоновского похода, попавшие в российский плен и сосланные в эти же пределы. Их было около 10 тыс. человек. В 1815 году почти все они возвратились в Польшу. С этого времени важное значение для развития дагестано-европейских отношений приобретают польско-дагестанские.

С 1830 года – года после ноябрьского восстания в Варшаве – в освободительном движении польского и кавказского народов начался период активной борьбы с русским государством за свою национальную независимость. В эти годы политическая и литературная деятельность переместилась в эмиграцию, на Кавказ. Польская эмиграция в свою очередь большие надежды связывала с движением кавказских горцев. Во второй половине тридцатых годов патриотические движения вновь обретают силу, вновь начинает действовать сеть конспиративных организаций Шимона Конарского, расстрелянного в 1839 году. В 40-м году, после раскрытия заговора ксендза Петра Сцегенного, последовали аресты, суды и массовые ссылки поляков либо в Сибирь, либо на Кавказ.

Ссылкой на Кавказ зачастую заменяли смертную казнь. В этот период, как пишет З. Казбекова, на Кавказ стали направлять рекрутов (приблизительно по 700 человек ежегодно в течение 28 лет). Эту проблему освещали в своих трудах ученые, занимающиеся проблемой польско-кавказских связей (Хандельсман, Видершал, Яник, Рейхман, Барановский).

Среди ссыльных «кавказцев» был цвет польской нации: учителя, студенты, ученые. Их научная и культурная деятельность сыграла огромную роль в истории кавказских народов, особенно в процессе взаимоотражения литературных традиций.

Поляки изучали географию, геологию, историю, литературу, языки, фольклор народов Кавказа, их быт, обычаи, психологию, национальный характер и т.д. Казимеж Лапиньский, Зелинский и Тшасковский, Константа Зах, Леон Янишевский, Войцех Потоцкий, Леопольд Коцеевский, Юзеф Терашковский, Ян Залесский, Винцента Давид, Винцента Сапальский, Герард Лохонович, Лисовский, Вежбицкий и др. – именно они сыграли важную роль в развитии дагестано-европейских культурных связей. На Кавказе стало особым шиком приглашать польских гувернёров для обучения детей.

Поляки, вопреки трудностям своего существования, сумели создать благоприятную духовную атмосферу в своей диаспоре (сроки их нахождения на Кавказе колебались от 10 до 25 лет, а иногда были пожизненными). Это способствовало развитию научных и литературных интересов как внутри нее, так и за ее пределами.

Из Польши на Кавказ пересылались книги, книги также собирались на месте, создавались библиотеки под надзором библиотекарей, действовали литературные кружки, куда старались привлечь из провинции талантливых литераторов. Была намечена научная проблема: разработка кавказской проблематики в самом широком смысле.

Всё это повлияло на развитие польской литературы, в которой появились писатели, увлеченные Кавказом. Среди них – А. Кржижановский, автор романтической трагедии «Дагестан», Кароль Бжозовский, написавший кавказскую повесть в стихах «Огненный лев», В. Шанявский – автор поэмы «Мингрелия», Якуб Гордон – автор романа «Кавказ, или последние дни Шамиля» и другие.

Судьбы поляков на Кавказе и, в частности, в Дагестане, тот след, который они здесь оставили, – эта тема очень значительна как по существу, так и по масштабам. Среди множества имен стоит упомянуть Петра Сцегенного, Матеуша Гралевского (1833-1891). В фундаментальном труде Гралевского «Кавказ», где есть воспоминания о двенадцатилетней неволе (описание края, народностей, нравов и обычаев), основное внимание уделено Дагестану. В нём он описывает Карабудахкент, Кайтаг, Леваши, Акуша, Табасаран, Ахты, долину Самура, почти всю Аварию, Дербент.

Именно польская литература изменила отношение Европы к «варварскому» миру, имевшее место в «вояжной» литературе. Благодаря ей, попытка «приближенья» к Кавказу сменилась стремлением постижения кавказской и дагестанской системы ценностей, с одной стороны, и приближения и постижения европейских ценностей, с другой стороны. Можно сказать, что польская гуманистическая литература оказала благотворное влияние на словесную культуру Дагестана.

Общее стремление к свободе поляков и дагестанцев и их гуманистические традиции сблизило эти культуры, несмотря на различия, так как одинаково остро ощущался смысл борьбы за человека, за независимость.

Европейская кавказская «вояжная» литература – это не только история Дагестана, но это ещё и обратная связь: европейские вояжи оставляли след и в развивающейся культуре и литературе народов Дагестана.

Для выявления европейских традиций в дагестанской художественной литературе важны исследования Луи Арагона, который в своём труде «Введение в советские литературы» останавливает внимание на «Фронтовых записях»
Э. Капиева.

«Фронтовые записи» Э. Капиева трижды издавались в Чехословакии. В 1971 году критик М. Хорак, представляя книгу читателям, писал о «трагических и полных поэзии» зарисовках войны, в которых «нет никакой композиции, кроме той, которую диктовала действительность».

Критик Владислав Новотный в 1974 году отмечал «глубину подхода художника к многообразию действительности, отраженной в дневниках и раздумьях.

Отклики на прозу Э. Капиева всегда были очень интересными. Это не было данью культурной политике, не было связано с представительством малых культур за рубежом, напротив, сам факт этот зачастую даже не упоминался. Интерес был связан с пристальным вниманием к писателю как к человеку, что особенно рельефно проявилось в восприятии прозы Э. Капиева в Польше. «Фронтовые записки» были третьей (после «Резьбы по камню» и «Поэта») книгой писателя, вышедшей в Европе.

Если в первых двух книгах писатель выходил к европейскому читателю с просветительской миссией, представляя национальную культуру малого народа, то «Фронтовые записи», связанные с историческим поворотом в жизни общества, обозначили трансформацию философских и художественных ценностей. И в этом он был очень близок к европейской традиции. В «Записях» Э. Капиев представляет свой личный мир, свою человеческую сущность, организуя диалог, в произведении перемещаются основные, общепризнанные духовные ценности от человека к человеку, от писателя к читателю, когда национальный стереотип отходит на второй план и остается сущность человека.

Впервые «Фронтовые записи» появились в польской газете «Odrodzcnic» в 1949 году. Одна из статей в газете начиналась цитатой из «Послания коринфянам», резким противопоставлением которому представали «Записи».

Писатель будто повторяет: «Я стал никаким, безликим, чтобы обрести безликих». В это «безликое» время национальной депрессии «Фронтовые записи» входят в пространство чужой культуры, в газете «Возрождение» появились фрагменты «Фронтовых записей», короткие заметки, написанные на фронте в 1941-43 годах.

Как отмечает З. Казбекова, европейскому, польскому, христианскому восприятию Э. Капиев оказался близок и дорог своим философским, нравственным миропорядком, который был в сознании дагестанцев и поляков ещё с прошлого века, а также писатель тем, что сопричастен и милосерден к человеку, солдату, «будь то немец, будь то еврей». Поэтому «его «божественная» безотносительность, библейская милосердность – это «сверху», но не свысока, от того бога, который в душе каждого. «Каждый – герой и сверхчеловек», «все – великие страдальцы» – такова эпическая формула Э. Капиева. Его страдание пронзительно, когда он находит письмо матери в кармане убитого немца, видит едва прибивающуюся черточку усов, то задумывается: «Быть может, он тоже был поэт?»

Всё это даёт возможность говорить не только о нравственном потенциале дагестанской литературы этого периода, но и об отражённых в ней общеевропейских и мировых ценностях.

Говоря о том, что дагестанский писатель близок европейскому восприятию, нужно отметить, что это обусловлено самой европейской традицией, которой проникнуто всё творчество Э. Капиева.

Европейские критики Александр Войчсховский, Людвиг Гженевский, Артур Мендзыжецкий, Гжегож Лясота считали «Фрогтовые записи» подлинным документом Второй мировой войны.

Обозревая их статьи, можно сделать вывод, что для «Записей» Капиева характерны отсутствие пафоса, своеобразие позиции автора, нетрадиционное изображение войны, европеизм и толстовское и христианское мироощущение, а также обращение к сталинской теме. Э. Капиев раскрывает, по сути, некий элементарный опыт, общий для всех писателей (любой национальной литературы), стоящих на пороге отчаяния: если мир нельзя изменить, то, быть может, облечь его в слова.

Только на основе чистого «текстоисчисления» моделируется личность автора, его философия, творческий процесс и т.д. В этом случае мы имеем тот вариант прочтения, который дополняет и расширяет авторскую идею, философически обогащает произведение, становясь, как нам представляется, имманентным природе произведения толкованием.

Органичная интеграция Э. Капиева в традицию польской военной литературы или европейской драматургии убеждает нас в том, что мы имеем дело с литературой, для которой достаточно близки европейские традиции художественной культуры.

Таким образом, мы можем утверждать, что индивидуализация творчества в дагестанской литературе конца XIX – начала XX в. возрастает, так как при многообразии проявлений личностного начала в дагестанской литературе характер субъективного момента в ней зависит от конкретной исторической эпохи.

Литература:

1. Казбекова З.Г. Дагестан в европейской литературе. Грани самопознания. – Махачкала: Дагестанское книжное издательство, 1994.

2. Ханмурзаев К.Г. Дагестан в лирике Пауля Флеминга Вестник ДГУ. Махачкала, 2001.