Вербицкая Г.Я.
Уфимская государственная академия искусств имени Загира Исмагилова,
г.Уфа,Россия
ВНУТРЕННИЙ КРИЗИС ЛИЧНОСТИ И
ПРОБЛЕМА САМОИДЕНТИФИКАЦИИ
Человек в XX столетии, особенно в рубежное время, переживает утрату былых ценностей, аксиологический кризис, кризис веры. Все это происходило и происходит вследствие обесценивания жизни как результата катастрофических глобальных духовных социальных и природных катаклизмов.
В переводе с греческого «кризис» - суд. В кризисе происходит
поляризация сил и обострение процессов. Это - высшая точка развития, после которой: либо гибель, либо
«выздоровление». Но кризис дает
возможность увидеть многие вещи, и, осознав
их, преодолеть. В этой связи особую значимость и ценность приобретает отдельная личность в эпоху, когда «…массы
во все вмешиваются, и непременно насильственным образом» [1.с. 94].
В русле нашего исследования указанная проблематика наиболее ярко
манифестируется при анализе художественного текста драматургического материала.
Во-первых, драма – род литературы, воплощающий жизнь в ее наиболее острых,
конфликтных проявлениях; во-вторых, анализ драматургического текста имеет в
данном случае узкофункциональную цель:
он используется для того, чтобы продемонстрировать максимально возможное
количество изучаемых проблем. Этим определился выбор автора и художественного
текста: было проанализировано произведение знакового для рубежного времени 80-х
гг. ХХ века драматурга Л.С. Петрушевской «Три девушки в голубом» (1980).
Центром творчества Л.С.Петрушевской является человек как уникальный
источник смысла, как существо, отмеченное божественной печатью, пусть этот
человек отвергнут социумом или даже самой жизнью.
«Кому
нужен обыкновенный человек? Каждый человек – это огромный мир. Каждый человек –
конечное звено длинной цепи поколений и родоначальник новой вереницы людей…
Вдуматься в жизнь другого человека, склониться перед его мужеством, пролить
слезу над чужой судьбой как над своей, облегченно вздохнуть, когда приходит
спасение. В театре иногда бывает такая редкая возможность – понять другого
человека. И понять себя. Кто ты, зритель? Как поживаешь?» [2, с. 70-71].
Возможность быть услышанным, понять другого человека – значит простить, пожалеть и, в конечном
счете, полюбить, т.е. идентифицироваться с другим человеком, узнать в нем
себя. «Два голоса – минимум жизни,
минимум бытия», – писал М.М. Бахтин о диалогическом мире Ф.М. Достоевского [3, с. 435]. То
же – и у Л.С. Петрушевской.
… Пьеса начинается с детского голоска,
со сказки, которая переходит в обычную бытовую сцену: Ирина с больным сыном на
съемной даче.
История дачной хозяйки Фёдоровны, ее
жизнь, и своя, и чужая жизни – это сплетение судеб, человеческих историй. Как в
большом романе, как в эпическом полотне судьба умершей от голода Изабеллы
Мироновны Блюм, воровки поневоле Егоровой – это истории и судьба народа и
страны.
Петрушевская погружает нас в море подробностей: цифры, вещи, ситуации,
обстоятельства. Все ссорятся, «дружат» друг против друга – всё как всегда.
Делёжка дачи, нехватка денег… Вопрос о покрытии крыши толем решается как
судьбоносный, о дачном туалете – также.
И на этом густом бытовом фоне – история
трех сестер, не родных, троюродных. Очень разных, но одинаково несчастных. Все
они, включая Фёдоровну, дальние
родственники, но точно кто кому кем приходится – не помнит никто. Фёдоровна –
носительница прежнего уклада, остатков родовой памяти.
Ожесточённые споры за место на даче
таковы, будто речь идет о борьбе за жизнь, за место под солнцем, не менее!
Женщины постоянно ссорятся. Ирина, научный сотрудник, знаток редких языков,
бессильна перед наступательностью сестер.
В какой-то момент кажется, что в женщинах пробуждается что-то животное,
«самочье», когда они готовы едва ли не перегрызть друг друга. Но вдруг
возникают неожиданные моменты
удивительной тихой святости. Когда речь
идет о здоровье и жизни ребенка! Врач Светлана преображается, когда
Ирина просит посмотреть ее больного сына. Профессиональное в Светлане
«перекрывает» человеческое. Она – в социальной роли доктора – и забавна, и
трогательна: «Мною это неизвестно…» [4, с. 167].
Но вот у кого социальная маска ответственного работника напрочь срослась
с лицом, «искорежила» не только речь, но и сознание, чувства и душу, так это у
чиновника Николая Ивановича: «Алена у меня в данный конкретный момент отдыхает
в Коктебеле с матерью» [4, с. 167].
«Госплановец» Николай Иванович хочет
добиться Ирины.
Дом, вокруг которого столько споров и
раздоров – не принадлежит сестрам. Героинь не просто мучает, а буквально
терзает сама Идея Дома, неизбывная тоска по Дому. Осталось лишь ощущение,
«воспоминание» о Доме как средоточии любви и тепла.
Ира
стосковалась по теплу больше других, и поэтому она с такой надеждой - слепой и
детской – поддается «чарам» Николая Ивановича. А Николай Иванович – псевдоопора, это эрзац, он способен дать
лишь призрачное чувство, обман, фантом, но бедная измученная Ира идет и на это.
Речь Николая Ивановича – это речь
псевдоинтеллигентного человека; он говорит «консэрвы», «плэд», «вечером едешь с
работы, магазины в массе закрыты» [4, с. 174]. Он с легкостью, никого и ни к
чему не обязывающей, говорит «Я вас
люблю». «Я так соскучился за вами» [4, с. 176].
Лингвисту Ирине будто уши заложило –
столь велика жажда человеческого участия и тепла.
Всё пространство будто стремится к одной
точке: от дачных просторов, лесов, речки – всё сходится к площади-комнате, снимаемой Ириной: все обитатели дачи
собираются там, где не протекает крыша – у Ирины. И эта концентрация всех
героев на маленьком пространстве создает своеобразную модель мира – ковчега,
где, несмотря на тесноту, всем и каждому находится место. Снова детский голосок
рассказывает сказку. Эта кольцевая композиция не случайна: героини, как дети,
находятся в ожидании сказочного чуда.
Но вместо чуда Ирину ожидают жестокие
суровые будни. Мама, казалось бы, самый близкий человек, так мучительно, так
захватнически-эгоистично любит свою дочь, что той, кажется, физически не
хватает воздуха у себя дома. Длинные телефонные монологи заменяют Марии
Филипповне общение, саму жизнь. Они, эти монологи – ее диалог с миром. И,
главное, всегда есть виновница всех бед и проблем – дочь Ирина.
По
телефону она один человек – добрый, отзывчивый и ласковый, в маске заботливой матери. Она словно
принимает правила игры социума. Но вне социума (телефона) – она мучитель своей
дочери. И Ира не выдерживает и уходит.
В ругани они обе буквально тонут в
стихии подробностей, которая то накрывает героинь с головой, то вновь
выбрасывает их на берег этой сложной, такой
постылой и такой желанной жизни.
И на даче в это время, где, как
выясняется, Николай Иванович построил туалет, сестры злословят в адрес
отсутствующей Иры, причиняют боль друг другу.
В художественной вселенной Людмилы
Петрушевской все манифестации жизни равны, всё наделено нравственностью, как
способностью различать добро и зло: взрослые люди, дети, кошки, собаки,
утренний пейзаж – всё; но только носители социальных масок, у кого маски
срослись с лицом – они находятся за пределами нравственных полюсов. Они –
никакие, они – социальная оболочка, не способная испытывать боль, но способные
ее причинять. Причинять и осознанно, и походя, мимоходом и между прочим, отчего
делаются еще страшнее, еще опаснее.
Тоска Ирины по любви восполняется ее
эрзацем – Николаем Ивановичем.
Ире необходимо излить свою душу. Но – не
перед кем. Только Николай Иванович – «благодарный», но далеко не бескорыстный
слушатель. И она, бедная, раскрывается перед ним, рассказывает о себе всё, как уходила из дому, гонимая
нравственной глухотой собственной матери. Беззащитность Иры абсолютна. И
Николай Иванович, конечно же, воспользуется этой беззащитностью. Будучи глух к
Ире, к ее рассказу, к ее жизни и судьбе, он не понимает и не принимает
откровений души. Конечно же! Ведь это требует больших душевных затрат, на
которые этот носитель обыденного сознания – мещанин – оказывается совершенно не способен.
Ира и Николай Иванович – антагонисты. Здесь также наблюдается
развоплощение сказочного сюжета о
чудесном избавителе, оказавшемся ложным героем. Сам факт их соединения, пусть
даже кратковременного – это нечто вопиюще противоестественное. Как, скажем,
соединение Фрекен Юлии и лакея Жана у Стриндберга. Тогда, в переходную эпоху,
во времена социальных, классовых сдвигов это приводит к гибели героиню с
истерзанной душой. Наши герои переходного времени, начиная с героев А.П.
Чехова, с его сестер Прозоровых, Ивана Петровича Войницкого, Сони, Любови
Андреевны Раневской с истерзанными, измученными душами научаются жить и даже
испытывать подобие счастья или призрачной надежды на него… Но если герои А.П. Чехова стоически
мужественно преодолевают жизнь, то героини Л.С. Петрушевской, кажется, рады
обманываться, испытывая хотя бы иллюзию жизни-счастья.
Ира благодарна только за иллюзию пусть
не счастья, но надежды на него. Страшно и больно за Иру, когда она встает на
колени и целует руку Николаю Ивановичу, а тот снисходительно принимает этот
жест отчаявшегося человека за благодарность к нему – такому всемогущему. Ира же
испытывает непреодолимую потребность открыться. С горечью рассказывает о своем
бывшем друге: «Моя цена равна цене такси. Я – такси» [4, с. 192]. Но встречается лишь с
полным непониманием своего слушателя. Так же как Лариса Огудалова может с
трагическим откровением говорить: «Я вещь!». Да, вещь, да, такси. Только если
разные классические героини погибали (как у Островского), отважно продолжали
жить дальше (как у Чехова), то у Петрушевской, еще раз уточним, притерпелись к
душевным мукам – они так живут, так существуют.
Ира
словно закрыла глаза и уши, она словно приказала себе не замечать – каков на
самом деле Николай Иванович. И вот – развязка этого романа. Всё происходит в
Коктебеле, когда Ирина приехала, обманув больную маму и Павлика. Там Ире
придется пройти все унижения: ведь Николай Иванович приехал туда с семьей и
прямо говорит Ире, что она теперь только мешает.
Л.С.
Петрушевская до предела сгущает темп событий, стремительно перенося действие с
Коктебеля на дачу и внедряя в действие телефонные разговоры с Москвой, где у
Иры остались мама и сын.
Суть всех мужественных героинь Петрушевской: они смиренно и в тоже
время стоически принимают жизнь.
А у Ирины в Коктебеле, тем временем, ситуация становится критической: маму должны положить в больницу, и с кем же тогда останется сын? Шквал, лавина бед обрушивается на Ирину. Кажется, ей не выбраться.
Николай Иванович: «Ты кончай с этими преследованиями меня
тобой» [4, с. 202]. Это приговор последней надежде Иры на личное счастье. Далее - страшный телефонный разговор с сыном, оставшимся одним в квартире. Как уговаривает его Ирина не бояться, сама в это время мучительно и судорожно соображая, как и где раздобыть денег на билеты, как предлагает свой плащ, который еще и не хотят покупать! Кажется, что это разрешится какой-то вселенской катастрофой: всё не просто плохо, но - ужасно, смертельно! И - это «всё» - сходится в душераздирающем крике Ирины: «Но я могу не успеть!» [4,с. 205].
Развязка неожиданна. На дачу приезжают Ира и сын, мама жива. И до конца пьесы длинный, сбивчивый рассказ Иры будет сопровождаться ремаркой («радостно смеется», «радостно, улыбаясь»).
Так герои возвращаются в настоящую будничную жизнь, когда каждое и любое проявление жизни начинает цениться как Божий дар - высшая ценность. Финал пьесы «Три девушки в голубом» - один из самых ярких примеров слияния быта и бытия, как и в чеховских пьесах, это утешение всем страждущим, отчаявшимся и потерявшим надежду, как возвращение к жизни.
Герои Петрушевской существуют в бесконечном поиске смысла.
Опасно, когда человек «становится тем,
что с ним происходит, - он потерял способность ощущать себя как устойчивое «я»,
которое переживает эти события в один из отрезков отведенного ему времени. Хуже
всего…что… он уверен, что страдания, которые он испытывает в настоящее время,
останутся с ним навсегда и не отступят никогда» [5, с. 1176].
Ирвин Ялом пишет о внутреннем разладе, о душевной драме, когда человек
приравнивает себя к ситуации: Я = ситуация.
В то время как личность всегда больше
любой ситуации.
Таким образом, внутренний кризис дает
человеку возможность самопознания, реализуя сущностную потребность любой
личности в самоидентификации.
Список литературы
1. Х.Ортега-и-Гассет. Восстание масс. // Хосе
Ортега-и-Гассет.
Дегуманизация искусства и другие работы. М.: Радуга, 1991. С. 40 – 228.
2. Петрушевская Л.С.
Девятый том. М.: Изд-во Эксмо, 2003.-336 с.
3. Бахтин М.М.Проблемы поэтики Достоевского. М.:
Советская Россия , 1979.-320 с.
4. Петрушевская
Л.С. Собрание сочинений в 5 томах. Т. 3. Пьесы. М.:ТКО «АСТ» 1996.- 495 с.
5. Ирвин Ялом.
Психотерапевтические истории. М.: Эксмо, 2007.-1216 с.