Пилюгина Е.В.

ФЕНОМЕН ПАНМИФОЛОГИЗАЦИИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ И КРИЗИС ПОСТМОДЕРНА

Сегодня человечество снова оказалось «на острие», в некоторой точке бифуркации, после прохождения которой возможны различные ветвления мирового социального процесса. Украинский кризис и связанные с ним резонансные события стали только наиболее зримым воплощением происходящей системной социальной трансформации с непредсказуемыми последствиями. Человеческое сообщество шло к этому не год и не два: весь период постмодерна, активные проявления которого, согласно Ж.Лиотару, обнаруживаются уже в 70-е г. прошлого столетия. И, так как «эпоха предела оставляет нас на пределе совместно» [11, с.91], а предельной формой мышления, способной обеспечить «схватывание бытия как смысла и смысла как бытия» [11, с.91], всегда являлась философская мысль, полагаю, пришло время произвести некоторую философскую транскрипцию текущих, безусловно исторических, событий, выявив их предельные, если угодно, метафизические, основания.

Геополитические, этнические, экономические причины и предпосылки текущего кризиса не могут заслонить, на мой взгляд, главного: современный глобальный кризис - это кризис общества постмодерна. Сегодняшняя социальная действительность уже не в «состоянии постмодерна», которое фиксировали философы постмодернистского направления Ж.Лиотар, Ж.Деррида, Ж.Бодрийяр, Ж.Делез, а в состоянии трансформации постмодерна; что затем последует, переход к некоему постпостмодерновому социальному пространству, или всего лишь модификация постмодерновой среды, пока можно только предполагать. На данный момент ясно одно: если постмодерновое общество, согласно Ж.Бодрийяру, пребывало в состоянии имплозии – накопления некоторых внутренних факторов, создающем опасность латентного внутреннего взрыва, то современность можно охарактеризовать как ситуацию собственно взрыва; социальный «чирей» прорвался – как и было обещано, «во внутрь»; «черная дыра» постмодерна взорвалась, и в этом адском пламени есть опасность сгореть всему человечеству.

Следует отметить, что постмодернистская философия и связанные с ней течения (деконструктивизм, постструктурализм) давно предрекали возможность такого взрыва, видя его предпосылки в принципах коммуникативной прозрачности, идейном распаде («недоверию к метанарративам»), меркантилизации «знания» (Жан Лиотар [9]), непрерывной деконструкции реальности (Жак Деррида [8]), в результате чего социальная жизнь приобрела вид хаотичного полилогичного производства виртуальных образов («ветвлений реальности»), странным и нередко непредсказуемым образом активирующихся в действительности - ризомы (Жиль Делез [7]; переизбытку всего, особенно, информации и, как следствие, инфляции информации и симуляции реальности – процессу создания «реальности без реальности» посредством масс-медиа (Ж.Бодрийяр [13]).

Не умаляя важность указанных признаков постмодерна, считаю необходимым обратить внимание на еще один, позволяющий уже одним своим присутствием маркировать и общество, и текущий масштабный социальный кризис как постмодерновые: тотальная мифологизация происходящего.

Мифы постмодернового общества программируют социальную жизнь, наполняя ее определенными значениями, обеспечивая сущность социального как такового. Современные социальные мифы (мифологемы) – это устойчивые системы определенных значений, обеспечивающие значимость определенных событий и превращение фактов и явлений в события. Постмодерн - период повсеместного распространения мифологем, эпоха повальной мистификации и панмифологизации действительности.

Панмифологизация реальности в обязательном порядке предполагает соблюдение двух важных условий: сингулярность бытия и транспарентность сознания. Под сингулярностью понимается контент многообразных сигнификаций, знаков и значений различных культурных (в виде аттракторов и нарративов) и социальных (в виде событий) явлений, обеспечивающих модальность бытия и предстающих в форме того или иного социального субъекта или сегмента социальной жизни: индивида, группы, сообщества; политики, экономики, рекламы; дискурса, конфликта. Ж.Делез в «Логике смысла» определяет сингулярность через колоритные образы «поворотных пунктов и точек сгибов» («складок»), «узлов, преддверий, центров, точек плавления, конденсации и кипения, точек слез и смеха, болезни и здоровья, надежды и уныния, точек чувствительности» [6, с.80]. А Л.Ж.Нанси, развивая идеи Делеза, называет сингулярность «открытостью связи несвязности», в результате чего достигается обращенность сингулярных субъектов друг к другу, их готовность к взаимодействию и отношениям, но не сами взаимодействие и отношения [10,92]. В маркировке современного социума как сингулярного фиксируется, с одной стороны, непрерывная и тотальная коммуникация всего со всем и, в то же время, разорванность социального бытия; бесконечный полилог безгранично одиноких и сосредоточенных на себе социальных субъектов–монад; вынужденная актуальная экстраверсия потенциальных интровертов.

Второе условие панмифологизации действительности - транспарентность сознания - обеспечивается принципиальной свободой коммуникации и информации, снимающей любые ограничения и, в результате, аннулирующей ценностное восприятие действительности (или, по меньшей мере, создавшей ситуацию «диффузии ценностей»). На протяжении эпохи модерна, особенно, в ХХ веке, Запад, а потом и все человечество интенсивно стремились к освобождению – «освобождению политического и сексуального, освобождению сил производительных и разрушительных, освобождению женщины и ребенка, освобождению бессознательных импульсов, освобождению искусства» [4, с. 3]. И вот, как пессимистично констатирует Ж.Бодрийяр, «сегодня игра окончена — все освобождено. И все мы задаем себе главный вопрос: что делать теперь, после оргии?» [4, с. 3]. Под «оргией» французский философ понимает как раз состояние абсолютной информационной прозрачности (транспарентности) и духовной свободы.

Вне феномена транспарентности невозможно было бы понять едва ли не самую наибольшую «странность» в текущем мировом кризисе - то, насколько быстрым и легким оказалось массовое идеологическое «зомбирование», в общем-то, образованных, информационно подготовленных, свободно мыслящих (или представляющих себя таковыми) людей. И здесь дело не только в логике «массового общества», критикуемого в свое время экзистенциалистами, или коллективных бессознательных архетипах, о которых писал К.Юнг. Очевидно, что современный человек, в отличие от героя начала ХХ века, значительно более информированный и индивидуалистичный, с более развитым личностным сознанием, жизненным восприятием, представлениями о внутренней и внешней свободе. Но, оказывается, можно заложить любые коды в сознание даже такой, интеллектуально и граждански зрелой, личности, если предварительно провести операцию по «очищению сознания»: снятию ограничений с самого сознания, в результате чего внутренний посыл сознания к свободе трансформируется во внешнюю (социальную) гиперсвободу информации и коммуникации.

Установка на информативную прозрачность и трансгрессию - снятие всех ограничений, как естественных, так и искусственных (социальных) - стала эффективным инструментом «обнуления» сознания. В условиях сингулярного бытия, динамичного и непредсказуемого, транспарентное, «обнуленное», «обесцененное» (лишенное ценностей как внутренних ориентиров эссенции и внешних границ экзистенции) сознание само по себе не способно определять жизненные горизонты. Человек как бы оказывается в состоянии невесомости в белой комнате: понять, где «верх», где «низ» невозможно. И здесь достаточно какому-то яркому пятну, чтобы разум «зацепило», потому что «нам нужен зримый континуум, зримый миф» [5, с. 8] как ориентир. Таким зримым «пятном» на фоне стерильно демократичной, информативно прозрачной и транссвободной действительности может стать, в принципе, любой социально значимый образ, любой социальный миф, обернутый в привлекательную, красочную знаковую «обертку».

Знаки - лишь символические образы реальности (симулякры); вся совокупность знаков напоминают калейдоскоп: при каждом «встряхивании» - новая картинка и новая «реальность». Сингулярности - пазлы, отдельные симулятивные фрагменты бытия, только все вместе создающие картину мира. В условиях сингулярности идея представляется фрагментарно, теряет принципиальную целостность, становится фракталом, состоящим из непрерывно курсирующих, сталкивающихся, резонирующих обрывков самоподобных идей. То есть, идея вступает в противоречие с собой, но при этом не уничтожает себя, а, напротив, приобретает некоторую псевдо устойчивость. Конструкция напоминает вращающийся на острие мяч, причем, чем динамичнее вращение (смена знаков и их интеракция), тем большая «устойчивость» идеи. Такие псевдоцельные идеи, представляющие собой фрагментарные множественности и воплощающие сингулярное социальное бытие постмодерна, оформляются в мифологемы.

Мифологемы – мифы, отличающиеся особой социальной навязчивостью; фактически, это род неврозов общества, но неврозов рационализированных, обоснованных и, в результате, переставших выглядеть как отклонение от нормы, по крайней мере, для обывателей. Вирус мифологем, проникнув в ткань социума, сделал сегодня саму социальную жизнь вирулентно мифологизированной.

Следует отличать современные мифологемы постмодерна от «старых» мифов как формы мировоззрения, прежде всего, традиционного, домодернового общества, несмотря на наличие некоторых общих признаков. Ролан Барт в своей работе «Мифологии» выявил как раз общие черты всякой мифологизированной действительности. Так, по Барту, миф – это не реальность, а знаковое отражение реальности; но это «кривое зеркало»; «кривизну» придает история – как реальная история того или иного общества, так и история возникновения того или иного мифа в обществе: «миф это слово, избранное историей» [2, с. 72]. Под мифом Р.Барт понимает определенную последовательность знаков, вызванную к жизни определенной последовательностью фактов или других знаков; поэтому, миф – это всегда «вторичная семиологическая система» [2, с. 77]. Миф неизбежно вписан в контекст событий; в сущности, миф - это рассказ о событиях в зашифрованном виде, но при этом «миф ничего не скрывает; его функция заключается в деформировании, но не в утаивании» [2, с. 85], «миф не есть ни ложь, ни искреннее признание, он есть искажение» [2, с. 94]. Мифологизация всегда имеет императивный, агрессивно побудительный характер: «миф основан на внушении, он должен производить непосредственный эффект» [2, с. 96], иначе стирается смысл мифа как мифа.

По мнению Барта, лучшим оружием против мифа является мифологизация его самого, создание искусственного мифа [2, с. 102], но с этим сегодня едва ли можно легко согласиться. Современные мифы уже не только деформируют реальность, но и деконструируют реальность, создавая псевдореальность симулякров. И если раньше, при мифологизации действительности, как иронично замечал Барт, «проделывался следующий фокус: реальность опрокидывали, вытряхивали из нее историю и заполняли природой» [2, с. 11], то в современных социальных мифах «опрокинутая реальность» не заполнена ничем, кроме пустых знаков, уже не отсылающих ни к истории, ни к природе; ни к экономике, ни к геополитике. Ж. Делез подробно рассматривает такие знаки, называя их «эзотерическими словами», действующими как переключатели социального сознания и массового поведения; среди них особо выделяются «слова-бумажники», бесконечно разветвляющие смысл, и «сокращающие слова», обеспечивающие заданную смысловую последовательность [8, с. 68-75].

Борьба с мифом посредством мифа (искусственного, специально сконструированного согласно определенному социальному заказу) – это «лекарство с побочными эффектами»; вместе с разрушением «старого» мифа может произойти (и сегодня уже происходит) трансмифологизация всей действительности; пандемия искусственно взращенных мифов, еще более императивных и тотальных, при этом вовсе не связанных с реальностью, а значит, разрушительных для реальности или просто ее игнорирующих.

Традиционные же мифы всегда были связаны с действительностью. Отсюда известные мифы о потопе, об умирающем и воскресающем боге (олицетворяющие явления природы), о войнах богов (производные от войн племен, поклонявшимся разным богам). Современные социальные мифологемы, как уже отмечалось выше, ничего не отражают, но, напротив, формируют реальность. Традиционный миф отличался синкретизмом, образной целостностью; современные мифологемы - фрагментарные множественности; ни о какой целостности в них речь не идет, только о неком пазловом соединении. Традиционный миф, являясь, по сути, результатом народного творчества, коллективного авторства нарождающейся культуры, не персонифицирован, апеллирует, прежде всего, к позитивным чувствам и эмоциональным проявлениям, способным обеспечить сплочение, и, значит, выживание сообщества; это первая попытка осознания единства, социальности как таковой. Традиционные мифы архетипичны, воплощают, прежде всего, коллективное бессознательное, но в то же время, обеспечивают перевод чувственного восприятия на «язык разума».

Современные мифологемы – сознательно сконструированные посредством знаков образы социальной реальности; обладают вполне конкретным авторством, хотя, большей частью, имеют множество авторов. Множественность авторов мифологем часто создает иллюзию «смерти автора», ведь автором мифологем могут выступать не только индивиды, а определенные сплоченные социальные группы; авторство также может сознательно нивелироваться, скрываться, приписываться другому социальному субъекту; более того, «автором» мифологемы может быть симулякр или даже другая мифологема. Поэтому мифологема всегда персонифицирована, но не всегда возможно установить ее реальное происхождение.

Мифы выражали единение с миром (природы, общества), общее; современные социальные мифологемы фиксируют и усиливают разъединение, отличное; это результат производства общества распада, их задача не обеспечить единство социальной среды, а усиливать и транслировать сингулярность. Поэтому, мифологемы, большей частью, активируют негативные чувства и переживания, глубинный внутренний конфликт современного человека с самим собой, с обществом, конфликт сознания и бессознательного, реальности и ирреальности, этики и эстетики, и так далее. Согласно Ж.Бодрийяру, с помощью инструмента мифологемы «мы имеем дело с переводом зла в несчастье, а несчастья в рыночную или зрелищную ценность, — переводом, который чаще всего осуществляется при участии или с согласия самой жертвы» [2, с. 128]. Поэтому традиционные мифы созидательны (даже, когда рисуют образы смерти, войны, противостояния), а современные мифологемы разрушительны (даже, когда свидетельствуют о развитии и проявлениях жизни). Фактически, мифологемы переводят осознанные ранее реальные вещи, рациональное, на «язык бессознательного», создавая из знаков псевдореальность. И если мифы синкретичны, то мифологемы тотальны, ведь только тотальным проникновением во все сферы социального бытия, находящегося в состоянии сингулярности, можно связать социум в некоторое подобие целого: мифологемы выполняют роль «вяжущего вещества», идейного «полимера», скрепляющего отдельные сингулярные фрагменты социума.

В мифе трансцендентное представляется как трансцендентальное (некие общие основания бытия находят выражение в отдельных образах, идеях, концептах, и невозможное становится возможным); в современной социальной мифологеме трансцендентальное шифруется под трансцендентное и диверсифицирует трансцендентное: сингулярности как отдельные фрагменты бытия заявляют о своей претензии на «запредельность» и всеобщность, диктуя всему континууму собственные установки; это такое невозможное, которое - сознательное или бессознательно - скрывается за маской возможного. Поэтому претендующая на всеобщность мифологема как идейная сингулярность легко превращается в тоталитарную идею, ведь это единственный способ убедиться (и убедить мир) в собственной реальности и необходимости.

Под тоталитарностью идеи понимается ее восприятие как абсолютного императива, определяющего все сферы социальной жизни (индивида, группы), социальное поведение, несмотря на (часто) очевидную алогичность, и не соответствие действительности. Согласно Л.Ж.Нанси, именно тоталитаризм идей является ключевым принципом современного сообщества, которое французский философ называет не иначе как «не производимым» - не способным создавать реальные вещи: реальную экономику, власть и тому подобное. В тоталитаризме идей (или «имманентизме») Нанси видит и непрерывное желание современного социума репрезентировать самое себя [11, с. 26]. То есть, мифологема связана не столько с реальностью, как сама с собой и подобными мифологемами. Или, словами Л.Ж.Нанси, «миф отрезан от своего собственного смысла… своим собственным смыслом» [11, с. 102], «миф означивает сам себя и конвертирует свой собственный вымысел…» [11, с. 105]. Сопоставление современной социальной мифологемы и традиционного мифа подобно сопоставлению искусственного и естественного объекта, компьютерной игры и реального спортивного состязания.

Наиболее значимые и влиятельные мифологемы общества постмодерна, трансформировавшиеся в тоталитарные идеи: «демократия», «права и свободы человека», «толерантность». Так, Ж.Бодрийяр, отмечает, что признак современности - тотальное навязывание идеи демократии как основной мифологемы западного мира, приводящее к «безудержной эскалации демократичности ценой инфляции ее установок и бесконечной спекуляции на ее идеях» [3, с. 124]. Л.Ж. Нанси подтверждает, что понятие «тоталитаризм» не стоит ассоциировать только с коммунистическим СССР или нацистской Германией; в тоталитарные могут преобразовываться любые современные сообщества, как и любые идеи, курсирующие в этих сообществах. Суть не в отдельных идеях или социальных средах; тоталитарность - «в целом горизонт нашего времени, в который вписаны и все демократии с их хрупкими юридическими парапетами» [11, с. 26]. Ален Бадью подчеркивает, что в современном мире демократия стала неким фетишем: «в наши дни быть демократом до сентиментальности обязательно» [1, с. 7] и «требуется храбрость отправиться по ту сторону демократического фетиша, такого, как мы его знаем» [1, с. 2].

Речь идет, конечно, вовсе не о том, чтобы отвергнуть саму идею демократии; следует согласиться с тем же Нанси, что пока ее нечем заменить, и даже просто критика демократии может способствовать «риску уничтожения, чистой экспроприации и ничем не сдерживаемой эксплуатации» [10, с. 91]. Речь о том, что тоталитаризация и фетишизация идеи демократии обесценивает смысл самой идеи, уничтожая демократию на корню. Тоже самое происходит с идеями «прав и свобод личности», «толерантности», с любыми идеями, трансформировавшимися в мифологемы и претендующими на тотальность.

В социально-политическом измерении распространение мифологем и панмифологизация действительности приобретают форму информационных войн. Информационная война в новейшую эпоху отнюдь не новость, достаточно вспомнить идеологическое противостояние, вошедшее в историю как «холодная война» между СССР и США. На первый взгляд, современная информационная война напоминает предыдущую, по крайней мере, оппоненты те же: Россия (как наследница СССР) и США, как гегемон западного мира. И все же, это лишь поверхностное впечатление. Информационные войны ХХ века – это войны в призме принципов общества модерна (несмотря на то, что определенные черты постмодерна уже проявлялись, по крайней мере, на Западе), это войны, прежде всего, различных социально-политических систем, государств, идеологические войны.

Сегодняшнее противостояние так же отличается от «холодной войны» ХХ века, как идеология отличается от мифологии. Современная информационная война – это конфликт социально-культурных систем, различных нарративов и ментальностей; это противостояние постмодерновых или близких к постмодерновым сообществ, поэтому ведется она иными методами, среди которых ключевым является как раз использование специально сконструированных социальных мифов как определенных латентных «пакетов» знаков, программ активирования тех или иных социальных феноменов и свойств. Эксперты, общественные деятели уже квалифицировали текущий конфликт Россия-США как противостояние Запад - не Запад, как цивилизационный конфликт. Думаю, что это не противоречит сказанному, так как сами цивилизации есть определенные системы знаков. Полагаю, что правомерно, также, говорить и о конфликте общества постмодерна в его первоначальном варианте («классическом», если этот термин применим по отношению к постмодерну), представленном западной культурой, и оригинальными, «неклассическими» формациями постмодерна не западных культур со значительной примесью принципов модернового или даже традиционного обществ. Не вдаваясь здесь в подробности, хочу отметить, что роль России как форпоста противостояния Западу-постмодерну вполне обусловлена как культурно-исторически, так и геополитически местом русской (правильнее, российской) культуры и цивилизации среди других цивилизаций и культур. Но также обусловлена и тем, что с точки зрения ключевых принципов постмодерна, Россия сама уже достаточно втянута в это пространство, ведь, «бороться» против реальности симулякров можно только находясь в этой же самой реальности. В то же время, Россия традиционно впитывает в себя западные, в данном случае, постмодерновые, принципы, препарируя их в контексте собственной евразийской ментальности. В результате, постмодерн как определенный вид социума здесь получает выборочное и ментально окрашенное выражение: например, политическое, но не экономическое, в сфере рекламы, но не в сфере семьи. Втянутая в современное гиперинформационное социальное пространство, Россия остается в некоторых ключевых аспектах постмодерна на его периферии. Но, учитывая, что в ризоморфной постмодерновой социальной среде как динамичной нелинейно развивающейся «консистенции множественностей» [7, с. 8] первые «ветвления» вовсе не обязательно самые эффективные и перспективные, вполне возможно, что изначально «периферийные», не западные культуры, впитав в себя соки постмодерна, окажутся более жизнеспособными.

Успех же или неудача в современных информационных войнах как воплощении принципа панмифологизации действительности определены будут тем, насколько конструируемая и деконструируемая на основании этого принципа реальность окажется жизнеспособной, вписавшись в контекст предыдущих знаков, знаковых (исторических) событий, аттракторов; другими словами, насколько вбрасываемые сегодня в социальное пространство мифы оказываются имманентны этому пространству.

Подведем итог сказанному. Сингулярность как принципиальная неопределенность и незавершенность социальных субъектов, транспарентное, «очищенное» от любых ограничений сознание (социальное и личностное), создают условия для повсеместной мистификации и симулирования реальности с помощью самого эффективного на сегодня инструмента – мифологем. В современном обществе ежесекундно и повсеместно происходит пролиферация - агрессивное разрастание отдельных идей, присвоение ими аксиоматического статуса, и затем, посредством этих идей, тотальное программирование социального поведения. Противостоять этому процессу сегодня едва ли возможно, настолько он всеобщ, неконтролируем и имманентен современности – обществу постмодерна. В то же время, этот процесс трансформирует постмодерновое общество или, по меньшей мере, обеспечивает актуализацию его новых модальностей.

Список литературы:

1. Бадью А. Порнография настоящего. ./Электронный ресурс // Ален Бадью. Порнография настоящего. URL http://la-propagande-du-quotidien.tumblr.com/ (дата обращения 18.04.2014)

2. Барт Р. Мифологии // Семиотика. Поэтика. /Пер. С.Н.Зенкина. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000. 320 с.

3. Бодрийяр Ж. Пароли. От фрагмента к фрагменту/ Mots de passe. D’un fragment l’autre. Екатеринбург: У-Фактория, 2006. 129 с.

4. Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М.: Добросвет; 2000

5. Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляция./Электронный ресурс // Жан Бодрийяр. Симулякры и симуляция. URL http://exsistencia.livejournal.com (дата обращения 18.04.2014)

6. Делёз Ж. Логика смысла: Пер. с фр. Фуко М. Д 29 Theatrum philosophicum: Пер. с фр. М.: Раритет, Екатеринбург: Деловая книга, 1998. - 480 с.

7. Делез Ж. , Гваттари Ф. Ризома/ Капитализм и шизофрения: Тысяча плато. М.: АСТ, 2010

8. Деррида Ж. Письмо и различие // Пер. с фр. под ред. В.Лапицкого. -СПб.: Академический проект, 2000.- 430 с.

9. Лиотар Ж. Состояние постмодерна// пер. Шматко Н.А.- Спб.: Алетейя.- 1998. -160 с.

10. Haнcu Ж. Л. О событии. Философия Мартина Хайдеггера и современность. М., Наука, 1991. С. 91-100.

11. Нанси Ж.Л. Не производимое сообщество. М.: Водолей, 2009. – 208 с.

12. Baudrillard J. Simulacres et Simulation. P.: Galilée, 1981.

13. Nancy. J.-L .The Inoperative Community. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1991.