Деревянко К. В.

Восточноукраинский национальный университет (г. Луганск)

ДИАЛЕКТИКА В ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКЕ

1. Литературная критика является органической составной частью литературного процесса. По мнению известного критика В. Г. Белинского, бязанностью критики является переложение идей художественных произведений с языка искусства на язык логики. Но поскольку настоящее живое произведение искусства имеет своим предметом живую жизнь, то логика эта носит отчетливо выраженный диалектический характер. И если определенные диалектические закономерности присущи произведениям литературы, то вдвойне это справедливо в отношении литературной критики.

2. Родоначальники европейской эстетики Платон и Аристотель дали первые образцы не только поэтики, но и критики известных им произведений словесного творчества, начиная с Гомера и заканчивая своими современниками-драматургами. Разумеется, метод исследования у обоих философов при этом оставался диалектическим (при всех особенностях их подходов к диалектике).

3.В эпоху немецкой классической философии литературная критика в своих высших образцах не могла не быть диалектичной. И это относится не только к Шеллингу или Гегелю, но также к Гердеру и Гете, братьям Шлегелям и практически всем романтикам.

4. Именно в это время сформировались русская эстетика и русская критика (прежде всего литературная). Поэтому исследователи справедливо констатируют «замечательный взлет философско-эстетической мысли в России этой эпохи, взлет, истоки которого, бесспорно, лежали в творческом усвоении диалектики Гегеля и философии искусства Шеллинга» [3, 21]. Одной из наиболее репрезентативных фигур русской литературной критики был тот, о котором А. Блок в начале ХХ века писал: «Он – единственный мост, перекинутый к нам от Грибоедова и Пушкина: шаткий, висящий над страшной пропастью интеллигентского безвременья, но единственный мост» [цит. по: 3, 189].

5. Это был Аполлон Григорьев (1822-1864). Для него «немецкая классическая философия стала в те годы просто страстью» [1, 20]. И эта страсть сопровождала его всю жизнь. В предсмертных письмах к Ф. М. Достоевскому критик, называя Шеллинга «светоноснейшим мыслителем Запада», признавал, что у истоков исповедуемой им «органической критики» лежит «исходная громадная руда ее, сочинения Шеллинга во всех фазисах его развития» [1, 183]. В своих воспоминаниях он констатировал: «Шеллингизм (старый и новый, он ведь все – один) проникал меня глубже и глубже – бессистемный и беспредельный, ибо он – жизнь, а не теория» [2, 301].

6. Шеллингеанец Григорьев также исходил из стихии жизни: «Для меня «жизнь» есть действительно нечто таинственное, т. е. потому таинственное, что она есть нечто неисчерпаемое, «бездна, поглощающая всякий конечный разум», по выражению одной старой мистической книги, – необъятная ширь, в которой нередко исчезает, как волна в океане, логический вывод какой бы то ни было умной головы, – нечто даже ироническое, а вместе с тем, полное любви в своей глубокой иронии, изводящее из себя миры за мирами…» [1, 154]. Немецкий философ и русский критик искали в этой стихии ее закономерности и особую логику.

7. Для Григорьева «создания искусства столь же живы и самобытны, как и явления самой жизни» [1, 22]. «Великая истина шеллингизма, что «где жизнь, там и поэзия»…, как-то не дается до сих пор в руки ни нашей публике, ни некоторым направлениям нашей критики. Эта истина или вовсе не понята, или понята очень поверхностно. Не все то есть жизнь, что называется жизнию, как не все то золото, что блестит. У поэзии вообще есть великое, только ей данное чутье на различение жизни настоящей от миражей жизни: явления первой она увековечивает, ибо они суть типические, имеют корни и ветви; к миражам она относится только комически…» [1, 216].

8. В письме к Достоевскому Григорьев призывает коллег: «не учить жизнь по-нашему, а учиться у жизни на ее органических явлениях – должны мы, мыслители, что именно в конце концов и составляет основной принцип органического взгляда» [1, 170]. Образцом в этом для критика был Пушкин как «величайшее проявление наших духовных сил» [1, 151]: «пример самый разительный имеем мы в нашем Пушкине, которого истинно художническая и, следовательно, в высшей степени правдивая и зрячая натура, все более и более свергая с себя кору чужих наростов, отряхая прах наносных влияний, стала возвышаться наконец до коренных народных созерцаний, даже до созерцаний религиозных, составляющих высшую поверку жизненных и народных стихий, входящих в понятие о нравственности» [1, 25].

9. Особенно глубокий анализ творчества великого поэта содержит григорьевский «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина». Именно здесь находятся его знаменитые оценки: «А Пушкин – наше все: Пушкин – представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужим, с другими мирами. Пушкин – пока единственный полный очерк нашей народной личности…, полный и цельный, но еще не красками, а только контурами набросанный образ народной нашей сущности, образ, который мы долго еще будем оттенять красками. Сфера душевных сочувствий Пушкина не исключает ничего до него бывшего и ничего, что после него было и будет правильного и органически нашего…Пушкин-то и есть наша такая, на первый раз очерком, но полно и цельно обозначившаяся душевная физиономия, физиономия, выделившаяся, вырезавшаяся уже ясно из круга других народных, типовых физиономий – обособившаяся сознательно именно вследствие того, что уже вступила в круг их» [1, 194].

Литература

1. Григорьев А. А. Апология почвенничества / А. А. Григорьев. – М: Институт русской цивилизации, 2008. – 685 с.

2. Григорьев А. А. Воспоминания / А. А. Григорьев. – М.: Наука, 1988. – 435 с.

3. Носов С. Н. Аполлон Григорьев. Судьба и творчество / С. Н. Носов. – М.: Сов. писатель, 1990. – 192 с.