Филологические науки /8. Родной язык и литература

д.филол.н Флоря А.В.

Орский гуманитарно-технологический институт, Россия

Поэтика недосказанности

В детстве я часто слышал очень красивую песню, которую обычно называли: «Песня из кинофильма “Доживем до понедельника”». Когда я впервые посмотрел фильм, то с удивлением обнаружил, что знаменитой песни там не оказалось. Причем были и знакомая мелодия К. Молчанова, и стихи Генки Шестопала (т.е. на самом деле сценариста – Г.И. Полонского), очень похожие на ту песню, но всё же другие.

Потом я смотрел культовый фильм множество раз и читал сценарий Полонского – в окончательной редакции 1997 г. [1], т.е. 30 лет спустя после выхода фильма, – и увидел, что не спетые или не допетые песни играют большую роль в поэтике этого произведения.

Так, например, Светлана Михайловна, давно и безнадежно любящая Мельникова, сообщает ему, что когда-то она пела на радио «забытые романсы» («И четырежды дали в эфир! Где-то и теперь та бобина пылится» – т.е. песни прозвучали, а теперь опять забыты). В фильме этой детали нет, но есть такой диалог:

– А кстати: почему вы не спешите домой? Не тянет?

Вопрос был задан значительно, но Мельников его упростил:

– Дождь.

– Дождь? – переспросила она недоверчиво. – Ну да, конечно.

Разговор клеился плохо.

– “В нашем городе дождь...” – негромко пропела Светлана Михайловна, умудренно, с печальной лаской глядя на Мельникова. – “Он идет днем и ночью...”

Одним пальцем он подыграл ей мелодию.

– “Слов моих ты не ждешь... Ла-ла-ла-ла...”

В фильме она фальшивит, и Мельников поправляет ее. То есть он не аккомпанирует ей, не сливается с ней. Песня здесь явно не поется, и она корреспондирует с разговором, который «не клеится». Песня, собственно, и призвана его хоть как-то склеить, но вместо этого сама обрывается на полуслове.

Кроме того, здесь есть еще один важный смысл: этому «Ла-ла-ла-ла...» в песне Э. Колмановского на стихи Е. Евтушенко соответствует очень определенный текст: «Слов моих ты не ждешь, // Я люблю тебя молча». Светлана Михайловна, разумеется, не может спеть этих слов, выражающих ее собственные чувства. Она фактически поет серенаду. Примечательно, как это сделано. Героиня песни скрывает свою любовь от возлюбленного, о чем объявляет во всеуслышание. Точно так же и Светлана Михайловна «скрывает» свою любовь к Мельникову, не произнося слов, которые и так слишком хорошо известны всем. Это остроумное использование апосиопезиса – фигуры умолчания. Таким образом выражается парадоксальное поведение героини – скрытная откровенность, скромная навязчивость.

У текста киноповести есть эпиграф из песни Б. Окуджавы:

Куда-то всё спешит надменная столица,

с которою давно мы перешли на “вы”...

Всё меньше мест в Москве,

где помнят наши лица,

всё больше мест в Москве, где и без нас правы

Здесь создаются образы суеты, отчуждения (надменная, переход на «вы»), обветшания, старения, ненужности (где и без нас правы – т.е. всё больше людей, у которых своя правда, отличная от «нашей», а «наша» правда никому не нужна). Эта песня Окуджавы в фильме отсутствует, так же, как вышеупомянутая «песня Шестопала» («Может быть, пора угомониться…»). Условно так и будем называть ее дальше – «песней Шестопала»: не потому что он ее в самом деле написал, а потому что написать ее мог бы только он.

У меня есть свои предположения насчет ее отсутствия. Песня перекликается со стихотворением Генки Шестопала о журавле. Два однородных текста на общую тему были бы явным излишеством. Но, что важнее, они вступили бы в конфликт друг с другом и с художественным целым. Если бы текст песни шел на титрах – скорее всего, вступительных (а видимо, так поначалу и было задумано), это придало бы фильму неуместный мемуарный смысл – превратило бы его в воспоминание повзрослевшего Генки Шестопала. Фильм потерял бы одно из главных своих качеств – острую актуальность. (Между прочим, определение «старый наш учитель» не подходит к Мельникову, с которым оно, по идее, должно ассоциироваться. Чтобы он стал действительно старым для выросших учеников, действие должно быть отодвинуто в прошлое еще дальше, а это превратило бы фильм в абсурд.)

Кроме того, песня и стихи о журавле принципиально противоположны по смыслу. Стихи – это бунт против плохих педагогов. Песня же – покаяние («Видимо, надеждой и упреком служат человеку журавли»).

Но перед кем? Судя по тексту, перед Мельниковым («Мы его не слушались, повесы, // Он же становился всё белей»). Однако «повесы» не слушаются совершенно других учителей. Основная вина Шестопала относится не к мужчине, т.е. Мельникову (разве что косвенно), а к женщинам. И, между прочим, оба проступка он совершил из-за Риты Черкасовой и оба случая связаны с птицами. Сначала он приносит в класс ворону и срывает урок Натальи Сергеевны, а потом сжигает сочинения о счастье, оставив «на месте преступления» стихи о журавле со словами, весьма оскорбившими Светлану Михайловну – «Дураки остались в дураках».

Оскорбление было, по-моему, незаслуженным, а сами эти слова – несправедливыми. Из разговора литераторши с Наташей мы понимаем, что Светлана Михайловна – далеко не «дура» и уж совсем не бесчувственная женщина. Если бы Шестопал впоследствии в чем-то должен был раскаяться – так это в том, «какую жестокую, какую бесчеловечную обиду нанес Светлане Михайловне», а вовсе не «старому учителю».

И, наконец, песня была бы неуместна еще по одной причине. В ней есть такие слова о «старом учителе»: «Помнишь, как любил он у Бернеса // Песню всё про тех же журавлей?»

Но ведь мы знаем, что Мельников любит совсем другую песню, о совершенно другой птице – иволге (на стихи Н. Заболоцкого). Журавль – это любимая птица Генки Шестопала, а иволга – задушевная подруга Мельникова, его alter ego. Между этими птицами и героями фильма устанавливаются прямые параллели. Сравним.

О журавле	Об иволге:
… Белой птице счастья моего (из стихотворения) … Будто улетает он не к югу, А в долину детства моего (из песни)	Спой мне, иволга, песню пустынную – Песню жизни моей
Я стою, машу ему, как другу	Где ж ты, иволга, леса отшельница? Что ж ты смолкла, мой друг?

Кстати, в «романсе Мельникова» много и других параллелей между иволгой и лирическим героем – вербализованных или подразумеваемых. Он тоже отшельник, живет анахоретом (см., например, не очень грамотную реплику учительницы русского языка: «Вы стали злым, безразличным и одиноким. Вы просто ушли в себя и развели там (!) пессимизм!»).

В фильме текст Заболоцкого звучит в сокращении (вот еще одна непрозвучавшая песня!), а там есть знаменательные слова: «Одинокая странница, // Ты меня провожаешь на бой». Не знаю, почему они не попали в картину (и, что еще более странно, в сценарий), из-за этого пропала важная смысловая параллель: ведь Мельников играет «Одинокого путешественника» Грига.

Кроме того, в обеих песнях присутствует тема метемпсихоза – превращения в птицу после смерти – правда, не обязательно в связи с личностью лирического героя (в «песне Шестопала»).

В «романсе Мельникова» есть такие слова, обращенные к иволге: «И тогда в моем сердце разорванном // Голос твой запоет».

В «песне Шестопала» этот мотив высказан не прямо, а через отсылку к другой песне, но зато более откровенно: «Помнишь, как любил он у Бернеса // Песню всё про тех же журавлей?». Но эта песня – на слова Р. Гамзатова в переводе Н. Гребнева – как раз и посвящена посмертному перевоплощению погибших солдат. И далее:

Настанет день – и с журавлиной стаей

Я поплыву в такой же сизой мгле,

Из-под небес по-птичьи окликая

Всех вас, кого оставил на земле.

Отмечу еще один момент: в «песне Шестопала» и «романсе Мельникова» метемпсихоз дополняется противопоставлением птиц – «хороших» и «плохих», любимых и нелюбимых. В «песне Шестопала» это синица и журавль, в «романсе Мельникова» ворон и иволга. Конечно, это не птицы в буквальном смысле, а символические, аллегорические образы: журавль – Мечта о высоком, синица – мещанское счастье, ворон – смерть.

Можно сказать, что «романс Мельникова» по смыслу и функционально тождествен «песне Шестопала» и заменяет ее, сохраняя семантическую полноту (даже ее увеличивая), но зато не входя в противоречие с архитектоникой произведения. Поэтому он и звучит вместо нее.

Однако и отсутствующая в фильме и даже в сценарии «песня Шестопала» парадоксальным образом не исчезла, прозвучала, стала всенародно любимой и, что важно, – неотделимой от фильма. С ней произошло почти то же самое, что и с сочинением Генки, состоящим из одного предложения – «Счастье – это когда тебя понимают». Оно сгорело – и возродилось как феникс из пепла (еще одна «птичья» метафора – тоже, кстати, не выраженная в словах и совершенно понятная).

Неспетые и недопетые песни органично вписываются в общую поэтику недосказанности, пронизывающую этот текст. Она передается и другими средствами. Например, в сцене урока о П.П. Шмидте (о 15 строчках в учебнике) Мельников заявляет Косте Батищеву: «В твоем возрасте люди читают и другие книжки!». Костя ернически вспоминает «Золотого теленка», где «Остап Бендер и его кунаки работали под сыновей лейтенанта Шмидта, – рассказать?». «Не сейчас», – ответил Мельников – т.е. история не будет рассказана, но чтобы вполне оценить ее неуместность, она должна присутствовать в подтексте. Возможно, Мельников в числе «других книжек» включает и поэму Б. Пастернака «Лейтенант Шмидт». Она никак не обозначена в тексте, сам же учитель называет иную книгу – переписку П.П. Шмидта с З. Ризберг: «Сорок минут, а потом были только письма, сотни писем... Читайте их, они опубликованы». Примечательно, что Мельников только указывает на этот источник, не приводя даже ни одной цитаты – хотя бы для примера. (Между прочим, поэма Пастернака насыщена фрагментами этих писем.) Повод для этого есть. Учитель говорит, что П.П. Шмидт сам объяснил на суде свое участие в восстании на «Очакове» («Так объяснил, что даже его конвоиры, вроде бы – два вооруженных истукана, ощутили себя людьми – и отставили винтовки в сторону!»), но сам этого объяснения не приводит.

Итак, в этой киноповести важно не только то, что выражено прямо, но и то, что не выражено или не высказано. Художественное своеобразие этого текста состоит в виртуозном сочетании откровенной риторики, почти лобовой публицистичности (отчего создается впечатление, что всё сказано с предельной, исчерпывающей прямотой) и недосказанности, умолчания, отчего создается полутоновость, глубина текста. Он взывает к домысливанию, активному внимательному восприятию и пониманию. Знаменательно, что одна из его главных идей – «Счастье – это когда тебя понимают».

Литература

1) Полонский Г.И. Доживем до понедельника. – М., 1999.