Философия. Философия литературы и искусства

Кандидат философских наук Бондаренко Ю.Я

Костанайский государственный университет им. А. Байтурсынова, Казахстан

«Путевые заметки» М.Ауэзова. Взгляд из современности.

Для широкой общественности М.Ауэзов известен, прежде всего, как автор эпопеи «Путь Абая», ставший именно в связи с этой масштабной работой первым писателем – действительным Членом Акад. наук Каз. СССР. По словам Олжаса Сулейменова, «поднимая Абая, возвышая сознание народа, Мухтар Ауэзов поднял в глазах мира и самого себя. Не это ли лучший, самый гуманный способ роста, поднимая, а не затаптывая других. Любой другой метод доказал неолднократно свою бесперспективность в жизненном опыте личностей, народов и империй. Только вместе, поддерживая и возвышая друг друга, восходим сами на новую высоту. (1,с.303)

Но Ауэзов – не только автор знаменитой эпопеи. Он и режиссер, и журналист и активный общественный деятель. Недаром о нем говорят, как о фигуре возрожденческой разносторонности. И одну из граней его разносторонней деятельности являют для нас «Путевые заметки» 1955 г., живописующие сорока пяти дневную поездку советских писателей в Индию.

Заметки эти – в ряду множества других – от описаний Страбона - до гончаровского «Фрегата «Паллада», эренбурговских зарисовок и т.д., и т. п. И, с точки зрения историка, культуролога, да и философа, они, бесспорно, обогащают наши представления о человеческой истории, многоцветной палитре человеческой культуры. Причем обогащают двояко: с одной стороны, перед нами зарисовки очевидца и участника событий, картинки нового для него мира, а с другой – сам этот новый мир представлен глазами человека своего времени, своей страны и своей культуры. Культуры не выпячиваемой, но насыщающей повествование, наполняющей его своим собственным дыханием. И без этого, второго, по сути дела, не было и не может быть познания инакого, незнакомого или мало знакомого.

Более того, Время, подобно солнечным лучам, которые в разное время суток и при различной облачности по разному высвечивают помещение, в которое они проникают, придает и порой совершенно неожиданно описываемому ту эмоциональную окраску, какую не мог предположить ни сам автор, не его современники. Так, Ауэзов описывает то, как советская делегация 26 января была приглашена на празднование юбилея республики Индия. «Наши места, - пишет он, - располагались справа от ложи президента, и, пока мы рассаживались, к нам вместе с дочерью Индирой Ганди подошел Неру. Они тепло поздоровались со всеми и каждому нашли сердечные приветственные слова.

Празднование началось выездом отряда конников на прекрасных гнедых арабских скакунах. Одетые в малиновые с золотым шитьем мундиры воины-кавалеринсты, бородатые, с большими тюрбанами на головах, были гвардией; это сикхи, основные поставщики воинов»…» (2, с.442)

Казалось бы, перед нами одна из тысяч и тысяч мгновенных зарисовок увиденного, своего рода писательский «стоп-кадр». Но не пройдет и ровных сорока лет – и это описание, и теперь уже навсегда, обретет новые, драматические краски. Ведь именно сикхи расстреляют охраняемую ими Индиру в ее собственной резиденции главы индийского государства.

Ну, а что же еще несут нам «Путевые заметки» М.Ауэзова? При своей краткости и внешней очерковсти очень и очень многое. Не претендуя на их глубинный анализ, остановимся вместе с читателем лишь на ряде моментов.

Начнем с того, что подобные, даже бегло написанные работы, всегда оказываются интересными с сугубо познавательной, узко информативной точки зрения. К примеру, автор упоминает посещение храма Кришны, в который следует входить босиком и. как бы мимоходом. роняет: «У входа нас приветствовал жрец и каждому из нас нарисовал красной краской на лбу ритуальный знак в виде маленького круглого пятна, разъяснив, что это «знак дружбы, знак согласия и пожеланья счастья и удач» (2, с.451). Сколь многие из нас видели этот знак в кино или в дни поездок за пределы Казахстана, Но всякий ли мог бы пояснить, что он значит?

Или вспомним Ашоку, знаменитого индийского императора, принявшего буддизм в третьем в. до н.э., чьи ученики и поклонники выбили на созданном столетия спустя после его царствования слова: «Не проливать кровь, ни одной живой души не обижать» (2, с.445). Это уже философия. И не просто философия, а жизненная позиция, чутко подмеченная внимательным глазом писателя.

А вот упоминание храма в Читоргархе, посвященного «удивительному жертвенному подвигу народа, когда 16 тысяч женщин, не желая попасть в плен к иноземцам, подвергли себя самосожжению». Другой же храм – Памнадай «посвящен женщине, которая отдала на смерть своего сына и тем спасла наследника шаха, которого требовал выдать враг» (2, с.453).

Писатель не комментирует предания. Но само высвечивание их наталкивает читателя на размышления, особенно непростые именно в наше переломное время, когда в очередной раз топчутся не просто кумиры, а идеалы и ценности, включая и саму идею жертвенности. Но, если эта идея была и остается столь живой в культурах иных народов, то, наверное, она – далеко не примитивное порождение лишь фанатизма либо какого-то одного, тем паче ущербного социального строя? – По крайней мере, здесь немало пищи для самых серьезных и жизненно важных размышлений.

Что же касается индийской культуры в целом и, прежде всего, культуры общения, то Ауэзов обращает особое внимание на ее принципиальную миролюбивость. В тесно заселенном мире нет видимого раздражения, брани, бытовых стычек, пьянства. «В Индии, - замечает автор, - к пьяному человеку относятся очень презрительно. Ни одно животное не вызывает такого отвращения. Однако, - добавляет он, - я все же увидел в Индии одного пьяного, и то, что он оказался поэтом, было совсем не утешительно» (2, с.510).

Показательно, что те же самые впечатления от Индии остались и преподавательницы кафедры философии КГУ им. А.Байтурсынова Н.А.Курзовой, которая провела месяц в Индии уже в начале второго десятилетия 21-го века. И ее впечатлила мягкость индусовой в общении, отсутствие перебранок и … масс курильщиков.

Изумительны и памятники индийской художественной культуры, равно как и образцы уже современной, в немалой мере европеизированной цивилизации. Но все это соседствует с потрясающей бедностью. Так, в Калькутте Ауэзов увидел улицы, заполненные «нищими обеих полов, любого возраста. Нечесаные, немытые мальчуганы, - описывает он, - держатся стайками. Многие из этих несчастных совершенно раздеты, покрыты язвами кожных болезней, до невероятности худы и истощены… Просящих подаяние на улицах такое множество, что это внушает страх…» (2, с.472).

Естественно, что не обойдена и религия, которая неотделима не только от быта, но и от художественной культуры. Но мы не встречаем у Ауэзова модных ныне рассуждений о благостности религии вообще либо конкретных ее форм, будь то индуизм либо ислам. Он не пытается лакировать религию. Напротив, упоминая, связанные с буддизмом и индуизмом памятники культуры, с горечью пишет: «К великому сожалению, громадное большинство изображений Будды. Шивы и других богов безжалостно исковерканы. У одной статуи отбит нос, у другой сломана рука, у третьей исколоты глаза. Это дело рук правоверных мусульман. Духовные правители, слуги Магомета обещали полное отпущение грехов каждому мусульманину, который уничтожит хоть одно изображение «варварских идолов».Это повлекло за собой разгул религиозной дикости – массовое избиение статуй, ожесточенную порчу фресок, опрокидывание памятников, осквернение святынь» (2, с.468).

Не то ли самое, но, возможно, в еще больших масштабах, творили уже христианские колонизаторы Америки? Можно, конечно, и даже нужно, опираясь на Библию, Коран и философские трактаты христианских и мусульманских мыслителей обосновывать существование миротворческих потенций христианства и ислама, но это отнюдь не означает, что при этом мы должны закрывать глаза на драматизм и трагизм реальной истории, которая никогда не сводилась лишь к «верно» или «неверно» понятым тем или иным текстам. Попытка же панорамного рассмотрения этой, очень не простой проблемы поможет нам и разностороннее подойти к большевистскому «отречению от старого мира», и трезвее взглянуть на уязвимые места уже современных войн с разнородными памятниками уже советской эпохи…

Очень интересными оказались и заметки о языке – точнее многоцветье языков Индии и проблемах, связанных с этим многоцветьем, включающим в себя и неоднозначное наследие колониализма – английский язык. Проблемы эти оказываются очень непростыми, в том числе и потому, что на иных языках говорят десятки и десятки миллионов людей, создавшие на этих же языках замечательнейшие образцы литературы.

Существенным, причем и для нас, нынешних, представляется и замечание Ауэзова о проблемах написания истории. «Герцен говорил, - вспоминает он, что у восточных народов имеются свои исторические драмы, трагедийные ситуации, но вот читаешь иную историю – и не видишь этого, читать скучно. Само собой разумеется, что история не может быть скучной, а скучны писания иных историков-ученых…» Таким образом, по мысли писателя, перед индийскими авторами его времени вставала грандиозная задача: написать живую, увлекательную историю, «достойную великой страны». «Неплохо бы, - размышляет он, - и нашим историкам, работающим в духе великого марксистско-ленинского учения, внести свою лепту в труд, который также можно было бы озаглавить «Открытие Индии» (2, с.449).

Путь же через Европу рождал новые размышления и сопоставления, при которых не было безусловного предпочтения одного другому. «Две великие культуры. Две величайшие цивилизации (европейская и индийская – Ю.Б.)… Мысль о мировых связях и взаимовлиянии культур… ходила за нами по пятам, как тень», - написал Ауэзов в преддверии завершения своих путевых очерков (2. с.514).

Завершая и наш краткий обзор, хотелось бы подчеркнуть, что в своих очерках Ауэзов выступает именно, как советский человек, человек, своего мира культуры и своей эпохи. Мы можем что-то принимать или не принимать в этом, но, игнорируя его специфику и его своеобразную мощь, мы будем не в силах всерьез осмысливать ни наследие таких объемных авторов, как Мухтар Ауэзов, ни наше настоящее, которое не существовало бы в его нынешнем виде без этого наследия. И когда в последние десятилетия порой слышишь голоса, что в СССР взращивалась «декоративная национальная интеллигенция», становится жаль обладателей столь узкого мышления. Такие люди, как Мухтар Ауэзов, были людьми своего времени. Зачастую непростых судеб. Они могли в чем-то ошибаться. О чем-то недоговаривать. В чем-то сталкиваться с противоречиями. Но все творчество наиболее талантливых и работоспособных из этих людей (а таких были не единицы, и не только среди писателей) свидетельствует о том, что хотя они были разными, называть их только «декоративной интеллигенцией» мы не имеем права. Об этом свидетельствует само их творчество.

Литература:

1. Сулейменов О. Слово об ауэзове. доклад на юбилейном торжестве. посвященном 90-летию писателя. – В кн.: Литература это жизнь. О литературе и литераторах. – Алматы: Издательский дом «Библиотека Олжаса». – 2011. – 456 с.

2. Ауэзов Мухтар. Моя Индия. Путевые заметки. – В кн.: Племя молодое. Избранные произведения. – Алма-Ата: Жазуши – 1979. – 515 с.