А.П. Василенко

Брянский госуниверситет, г. Брянск (Россия)

НЕИЗВЕСТНОЕ ОБ ИЗВЕСТНОМ

(речевые штампы на примерах поэзии Б. Пастернака)

Речь пойдёт о периферии фразеологического состава языка, о возможности отнесения в её состав выражений, характеризующихся частым использованием в речи, но не являющихся «чистыми» фразеологизмами.

Это единицы так называемого несобственно-фразеологического корпуса. Они могут примыкать к фразеологизмам в силу общей с ними черты: воспроизводимости. Однако эта воспроизводимость не генетическая, а созданная говорящим. Поэтому они не столько называют предмет речи (выражают понятие), сколько выражают отношение между понятием и ситуацией. Это случаи типа Вот тебе крест! (1), Один в поле не воин (2), где происходит не только констатация факта: клятвенное заверение в (1), указание на важность количественного превосходства в (2), – но и напрямую предполагается побуждение слушающего к ответным коммуникативным или когнитивным действиям.

Устойчивые единицы подобного типа иногда объединяют в часто воспроизводимые в речи структуры, которым свойственны относительная номинативность и элементы идиоматичности. В частности, речевые штампы.

Речевые штампы (РШ) функционируют в виде устойчивых формул, которые задаются узусом в определенных ситуациях, их реализация может описываться теорией речевых актов и коммуникации. Такие образования называют также фразеорефлексами: нашего полку прибыло, с легким паром, здравствуйте вам.

Нетрудно заметить, что в подобных единицах присутствуют признаки фразеологических сращений, единств, сочетаний. Хотя слитность компонентов не носит генетического характера, РШ обладают «внефразеологичностью», поскольку в них не проявляются какие-либо языковые аномалии (ср., скажем, алогичную синтагматику компонентов черт в ступе ‘бессмыслица’ (привычный образ – баба-яга в ступе) и архаическую синтагматику сильные мира сего в современном исполнении – сильные этого мира).

В разряд могут входить выражения, использованные, например, в формулах утешения (Не падай духом!). Употребление таких структур продиктовано типовыми ситуациями общения и направлено на реализацию каких-либо задач коммуникативного акта.

Более того, в приведенных примерах с РШ отмечается факт неполной реализации денотативного пространства. Например, Здравствуйте пожалуйста! передает ‘недоумение по поводу чего-либо’ и не имеет определенного ситуативного разрешения вне обстоятельства коммуникативного акта (*Здравствуйте пожалуйста, что пришли? ушли? сделали?).

РШ свойствен признак номинативности, но здесь он проявляется не столько в названии ситуации (не эквивалент слову как единице языка), сколько в ее характеристике, поэтому является относительным.

Сходными характеристиками обладает так называемая грамматическая фразеология, представляющая собой многокомпонентные, но цельные по смыслу образования (например, в роли обстоятельств или как части их – до тех пор пока, как-то раз; в роли модальных слов – казалось бы, видишь ли, а хоть и…). Можно предположить, что такие конструкции, соотносимые с РШ лишь на том основании, что они напрямую связаны с теорией речевых актов, как отдельный разряд можно не рассматривать.

Таким образом, РШ – специальная коммуникативная заготовка в форме образной реплики, где просматриваются незавершенность денотата, относительная номинативность и негенетическая воспроизводимость. Такая заготовка отражает сложившиеся нормы общения и существует как принятая речевая формула, устанавливаемая особенностями данной коммуникативной среды.

Например, РШ судью на мыло! наиболее часто употребляется на массовых мероприятиях как выражение недовольства болельщиков решениями судейского состава. Фраза имеет яркое идиоматичное содержание и неожиданное ассоциативно-образное решение: неординарный прием возмездия – ‘внести некое лицо в список органических материалов для изготовления моющего средства’.

Факт употребления РШ – своеобразный сигнал вербального переключения или перехода одних мыслительных процессов коммуниканта к другим. В том же судью на мыло! предшествующим этапом было формирование конфликта (борьба желаемого и действительного), затем яркое его проявление со стороны преобладающего большинства (судью на мыло!), а дальнейшее – не известно: ими ожидается реакция слушающего, или говорящего (ср. манеру литературного героя Остапа Бендера заканчивать не имеющую завершения мысль союзом ибо, после которого даже сам Великий комбинатор не знал, что сказать). То же: пропади моя телега, все четыре колеса! – ‘реплика, предваряющая рискованное решение в трудную минуту’ [1: 792]. Поэтому использование в речи РШ «символизирует» возникновение промежуточного этапа, который опережает дальнейшую активность участников коммуникативного акта: как слушающего, так и говорящего.

По сути дела, вся группа является «внефразеологической». Компоненты в составе РШ преимущественно отличаются семантической прозрачностью с сопутствующей образностью. Но по своей функции – это образное связующее звено в потоке речи при переходе от одной мысли к другой. Кроме того, отмечено, что РШ задают базу для реализации денотата. Именно данный фактор становится доминирующим в определении устойчивости формул и их опосредованного отношения к фразеологическим единицам языка.

Бывало, лишь рядом усядусь –

И крышка. Приник и отник.

Прощай же, пора, моя радость!

Я спрыгну сейчас, проводник. [2: I, 55, 3]

Рассматриваемый РШ и крышка ‘и все, и кончено’ [3: 269] является часто употребимой репликой как стилистически сниженная вербальная реакция с общей семантикой ‘неблагоприятный исход дела’. Хотя компонент крышка несколько затуманивает прозрачность (этимологически, видимо, от гроба), но все же находится в сфере языковой компетентности говорящего: крышка – ‘то, чем накрывают и ограничивают в действиях и отграничивают от окружающих’. И наиболее ясным становится рассмотрение единицы в синонимическом ряду крышка – капут – каюк – кранты – хана, т.е. ‘прекращение чего-либо’. Такие же особенности в «раскручивании» фрагмента картины мира встречаются у других фразеологизмов, поскольку уровень развертывания знаний у штампов прозрачен в большей степени. Сравним: адамово яблоко (= фрукт, принадлежащий человеку по имени Адам?), черное золото (= финансово высокоценный металл черного цвета?) и несмотря на то что (= не обращая внимание на что-либо).

Другой РШ Моя радость! – ‘форма радушного, восторженного обращения к человеку’ [3: 450], которая может выражать ‘мнимую или реальную эмотивную парциальность (какая-то часть в системе ‘воодушевленного состояния объекта’), переживаемой Х-ом в данный момент по отношению к Y-ку’. Такое словосочетание с успехом может входить в группу типа моя жизнь, мой портфель, чтобы указать на ‘принадлежность объекта субъекту’. Но в ситуации общения, например, моя жизнь (Наука – моя жизнь!) становится не столько номинативным средством, сколько официозным штампом в рамках определенной идеологии, реализацией риторических целей.

Итак, в корпус РШ включаются обороты, которые служат коммуникативной заготовкой для инициации, провокации, интенсификации, резюмирования, лимитирования и т.п. обстоятельств речевого потока.

Их было много, ехавших на встречу.

Опустим планы, сборы, переезд.

О личностях не может быть и речи.

На них поставим лучше тут же крест. [2: I, 343, 13]

РШ не может быть и речи в четверостишии из Б.Пастернака реализует значение ‘этого не будет, нельзя’ [1: 678], или ‘категорический запрет на нечто’. Наложить эмбарго – значит удовлетворить некоторым потребностям сложившейся речевой ситуации, а именно: ‘Х не будет говорить Y-ку про Z, даже если Y об этом думал, думает или подумывает, что сигнализирует Y-ку не спрашивать Х-а про Z, по крайней мере, в ближайший период’.

В тексте также встречается императивное употребление фразеологической единицы (ФЕ) поставим‹…› крест, которая в создавшейся ситуации контекста может претендовать на роль синонима рассматриваемого РШ, чтобы реализовать денотат ‘запрет в доступе информации’.

Таким образом, основные признаки РШ следующие:

1) Устойчивая речевая формула в виде образной реплики с незавершенным денотатом как результат экспансивной реакции коммуниканта на условие речи. Например, доброе утро! – стандартная формула (F), которой Х приветствует Y-ка в первой половине дня. Сама F инициирует коммуникативный акт (актуальное значение – S) со стороны Х-а и провоцирует ответную реакцию (R) со стороны Y-ка. В свою очередь R является инструментом для нивелирования актуальности S, заданной F. При этом R может быть (1) зеркальной (доброе утро!), (2) обычной (здравствуйте!), (3) особой (как поживаете?), (4) условленной (объятия) либо (5) нулевой (Y игнорирует Х-а). Другими словами, актуальность S утрачивается посредством R 1, 2, 3, 4 и сохраняется посредством R5. В этой связи денотативное значение «завершается» благодаря обнаруженным типам отношений между Х-ом и Y-ком (F – R1: официальные; F – R2: нейтральные; F – R3: приятельские; F – R4: дружеские; F – R5: враждебные).

2) Фиксированное образное средство с ограниченной воспроизводимостью, которую задает и требует определенная коммуникативная обстановка. Например, часто употребляемый РШ Будьте здоровы! – обычная ответная реакция Х-а на чихание Y-ка. В данной ситуации эта реплика является единственно уместной. В самом деле, Х после обычного чихания Y-ка не станет говорить (1) Здорово живешь! или (2) Ёшкин кот! или (3) Чёрта лысого! Разумеется, речь не идет, скажем, о симптомах простуды, когда Х высказывает свое мнение: (1) ‘ну и состояние!’; (2) – ‘как же так можно было заболеть?’; (3) – ‘не дадим развиваться болезни!’ и т.п. Видимо, поэтому возникает стандартное Будьте здоровы! как символ хорошего физического самочувствия (ср. с англ. Bless you! (букв.: благослови тебя ‹бог›!) или франц. À vos amours! (букв.: на ваши любовные дела!)).

Кроме того, РШ, выражающие переход от одной мысли к другой, можно выделить в структурах с так называемой грамматической фразеологией (служебные слова), например:

Ломбардный хлам смотрел еще серее,

Последних молний вздрагивала гроздь,

И оба уносились в эмпиреи,

Взаимоокрылившись, то есть врозь. [2: I, 361, 37]

Сочетание то есть представляет собой указательное местоимение то и форму 3 лица ед.ч. глагола быть, соединение которых, согласно [1: 800], является вводным элементом для дальнейшей конкретизации ранее сказанного. По сути дела, данная структура, обобщая ранее представленную информацию, приводит слушателя в состояние повышенной рецептивной готовности, поскольку далее следуют то, что, с одной стороны, является инициацией, развертыванием и резюмированием речевого потока от лица говорящего, с другой – восприятием и, самое главное, принятием к сведению изложенного выше (см. по тексту: ломбардный хлам был серым, теперь еще серее; было много вспышек молнии, теперь признаки последних молний и т.п., – все эти факторы сосуществуют и проявляются по отдельности, то есть врозь).

Как видно, подобные структуры становятся своеобразными сигналами, указывающими на смену коммуникативных задач в потоке информации: ‘Х повествует, акцентирует либо доказывает для того, чтобы Y соответственно прослушивал, конспектировал либо парировал’.

Несмотря на то, что грамматическая фразеология относится к РШ, ей не свойственны яркие образные вкрапления:

И зимний день в канве ветвей

Кончался, по обыкновению,

Не сам собою, но в ответ

На поученье … [2: I, 277 ,11]

Фразеологический предлог в ответ на ‘воздавая чем-н. за что-л.’ [1: 467] относится к РШ и становится семантически опосредованным элементом между некогда совершенным ‘действием’ (по тексту: кто-то поучал зимний день) и ‘ответной реакцией’ (по тексту: зимний день кончался) на него. Нетрудно заметить, что факт рефлексии (ответ) является вынужденным обстоятельством потому, что день кончался не сам собой, отнюдь не вольно (фразеологизм сам собой ‘непроизвольно’ [4: 407]). Сам критерий ‘вещественности’ в исследуемом РШ располагается на границе между ‘уже полученным воздействием’ и ‘еще не готовой реакцией’, или переходным этапом (что свойственно РШ) от исходящего влияния к вынужденному отклику на него (Х воздействует на Y-ка → (Y воспринимает воздействие Х-а) → Y реагирует на воздействие Х-а).

В корпусе РШ могут наблюдаться переходные случаи, когда отмечаются явные признаки других типов. Например:

Расколышь же душу! Всю сегодня выпень.

Это полдень мира. Где глаза твои?

Видишь, в высях мысли, сбились в белый кипень

Дятлов, туч и шишек, жара и хвои. [2: I, 142, 3]

Вероятно, что оборот Где глаза твои? метонимичен, соотносится с преобразованной формой РШ куда смотришь? ‘почему не замечаешь, не реагируешь так, как нужно’ [1: 736], в свою очередь, вероятно, имеющей тесную связь с фразеологическим сочетанием смотреть по сторонам ‘отвлекаться на пустяки’ [3: 503].

Поэтому в подобных случаях уместно вести речь о фразеологической переходности, когда элемент с признаками одного разряда выступает в функции другого, т.е. является опосредованным (несобственным) его представителем. Например, то же с ни звука, которая может выступить в роли идиомы (Ни звука об этом, хватит! – ‘больше не вести речь’ или РШ (Ни звука! Пришел начальник! – ‘сигнал, чтобы заняться своими прямыми обязанностями’).

Таким образом, можно выделить дополнительные особенности РШ: 1) ситуативно подходящая реплика идиоматического характера с незавершенным денотатом, в которой отмечаются явления фразеологической переходности, например: Причем тут это? Нечего на зеркало пенять! (усеченная поговорка); 2) устойчивая многокомпонентная структура в роли обстоятельственного слова (причины, времени, следствия, уступки, цели), которое в коммуникативном акте является посредником, чтобы устанавливать непрерывный переход от одной мысли к другой понимаешь ли; так как; ежели так, то; не то чтобы; да и …; вот ты говоришь, что … и др.

Реализуясь в речи, РШ, могут обладать разными формами употребления, стандартной в том числе:

Какая рань! В часы утра такие,

Стихиям четырем открывши грудь,

Лихие игроки, фехтуя кием,

Кричат кому-нибудь: счастливый путь! [2: I, 340, 6]

Данный РШ является выражением доброго пожелания отправляющемуся в дорогу [1: 783] и, как правило, считается традиционным по своему интонационному исполнению: отмечается восходящее движение тона к центральной части конструкции (счастлИвого) и сохранение либо появление некоторого нисходящего движения тона к постцентровой части (путИ). Ситуация контекста несколько изменяет динамические показатели высказывания, при этом в постцентровой части отмечается эмфатическое восхождение тона. Данному факту способствует экзальтированное состояние объекта речи: лихие игроки, стихиям четырем открывши грудь – семы ‘энергия’, ‘азарт’, ‘кураж’.

Встречаются в речи и модифицированные структуры РШ:

Дрожат гаражи автобазы,

Нет-нет, как кость, взблеснет костел.

Над парком падают топазы,

Слепых зарниц бурлит котел. [2: I, 383, 1]

Опираясь на данные [1: 414], выделенный РШ отнесем к мотивату РШ нет-нет да…‘изредка, иногда случается’. Стандартную форму грамматической ФЕ структурно можно представить, как двойное отрицание (нет-нет), за которым следует утвердительное обстоятельство (да). Подобная семантическая модель способна указывать на перемежающий характер в проявлении признака и предваряющие его симптомы: ‘не было, не было (= нет-нет), потом (= да) есть, есть; и опять…’.

То, что признак чередуется с промежутками (перемежевывается) очевидно также из контекста, но семантическая организация модифицированного штампа несколько отличается. Компонент да, отсутствующий в деривате, обладает коннотацией ‘заблаговременное оповещение’ (нет, нет, ДА как…), а в мотивате такое вербальное «оповещение» не предусмотрено и его реализацию контекст возлагает на синтаксическое средство (выделение с обеих сторон запятыми), которое реализуется по умолчанию.

Еще один пример модификации:

Простите, отец мой, за мой скептицизм

Сыновний, но сэр, но, милорд, мы – в трактире.

Что мне в вашем круге? Что ваши птенцы

Пред плещущей чернью? Мне хочется шири! [2: I, 182, 6]

Выделенная конструкция отдаленно напоминает РШ что за дело кому ‘совсем не касается кого-либо, не имеет отношения к кому-либо’ [3: 151], где опускаются компоненты за и дело, потом прибавляется в с категориальным ‘непосредственная связь со сказанным’. Хотя стандартная и модифицированная в равной степени отражают архисему ‘сомнительное отношение объекта к предмету речи’, однако отметим некоторую особенность РШ-деривата.

В приведенном отрывке рассматривается ситуация, в которой участвуют «повествователь» и некто «отец». Контекстуальное отец мой – метафорическая форма обращения к самому старшему мужчине, занимающему более высокую должность (положение). По сложившейся традиции, употребление такой звательной формы в речевых актах может и не обозначать ‘родственные отношения по крови’. На первом месте оказывается ‘возрастная дистанция’ и связанная с ней вечная проблема отцов и детей: сложившееся миропонимание и стремление найти что-то новое в жизненных аксиомах. Позиционное значение отец мой рассматривается как двойственное, т.к., во-первых, это проявление уважения к лицу мужского пола старшего по возрасту. Во-вторых, контекстуальная серия обращений отец мой (1) – сэр (2) – милорд (3) производит смену коммуникативной направленности высказывания несмотря на то, что апеллируют к уже знакомому объекту. Теперь ‘уважение’ с позиции синтагматики выглядит одновременно, как генеративное (1) – социальное (2) – классовое (3). В таком случае несомненным будет факт саркастического настроя «повествователя» к «отцу», что, безусловно, сказывается на всем стиле беседы, в том числе на сомнительном отношении объекта (молодого «повествователя») к предмету речи («философия жизни»): Что мне в этом? Мне хочется шири!

И всё же, велика ли вероятность отнесения речевых штампов к фразеологическому корпусу? Известно, что они обладают всеми фразеологическими признаками (номинативность, идиоматичность, воспроизводимость и устойчивость), но не известно, обладают ли они (все) национально-культурным компонентом, то, что заложено в состав самого «чистого« фразеологизма?

Сравним группы фразеологизмов:

1. да здравствует!; ну, как; а между тем; в один прекрасный день; что ни день, то…; кажется, всё; смерть как; сколько лет, сколько зим!; наша взяла!; не так ли; видишь ли; вот мы и дома

2. не по сеньке шапка, как маланьину свадьбу, как корове седло, показать кузькину мать, тришкин кафтан, троянский конь, авгиевы конюшни, шарашкина контора, кот наплакал, как козе баян, митькой звали

Очевидно, что группа 2 (в отличие от 1 – РШ) в большей степени представляет различные национальные реалии, непонятные, скажем, для носителей другого языка. Выходит, что по этому критерию вряд ли можно судить о принадлежности речевых штампов к фразеологическому составу языка, т.к. фразеологизм тем и отличается от других единиц, что обладает этнолингвистической окраской, которая отражает не только способ реализации мысли народа, но и его жизненный уклад.

Тем не менее, в языке существуют ситуативно подходящие речевые штампы, где неизвестное (малопонятное на первый взгляд) компонентное содержание устойчивой структуры повествует об известном (привычном в речевом использовании) образном подходе при характеристике положения дел, – структуры, по всей видимости, фразеологической.

Список литературы

1. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений. – РАН, 4-е издание, дополн. – М.: Азбуковник, 2002. – 944с. – [страница].

2. Пастернак, Б.Л. Собрание сочинений. – В 5-ти томах / Б.Л.Пастернак. – М.: Худ. лит-ра, 1989 – 1992. – [том, страница, строфа].

3. Фразеологический словарь русского языка / сост. М.И. Степанова. – СПб.: Виктория плюс, 2003. – 608с. – [страница].

4. Фразеологический словарь русского языка / под ред. А.И. Молоткова. – 4-е изд., стереот. – М.: Русский язык, 1986. – 544с. – [страница].