Khazagerov George, Southern Federal University,

professor, Department of the Russian language;

Ulyanova Tatyana, Southern Federal University,

docent, Department of the Russian language

 

Хазагеров Георгий Георгиевич, Южный федеральный университет,

профессор кафедры русского языка;

Ульянова Татьяна Владимировна, Южный федеральный университет, доцент кафедры русского языка

 

Paradoxes of totalitarian rhetoric: the speech

 

Парадоксы тоталитарной риторики: речь

 

Настоящая статья является продолжением цикла, посвященного теме саморазрушения тоталитарной риторики. В предыдущей работе рассматривалось устройство текста в условиях тотальной пропаганды и было показано, что это устройство контрпродуктивно для самой пропаганды. Речь шла о жанровой природе текста. Сейчас же мы попытаемся подвергнуть анализу публичную речь в тоталитарном государстве вне связи с жанром, а в связи с общими местами и, в частности, метафорами тоталитарной пропаганды.

Прежде всего следует обратить внимание на то, что политическая метафора, которой было посвящено бесчисленное количество работ, неизменно рассматривается как фрейм, что обусловлено монополией когнитивного подхода. Между тем другая – коммуникативная – сторона метафоры состоит в том, что она является одним из общих мест, т.н. топосов, принятых в том или ином дискурсе. В отношении тоталитарной пропаганды эта простая истина может быть проиллюстрирована кристально.

После знаменитой статьи Лакоффа и Джонсона о метафорах, которыми мы живем [3], мысль в области политической метафорологии обратилась к изучению метафоры как фрейма – смысловой рамки – навязывающей реципиенту речи определенную картину мира. С обзором таких работ можно познакомиться в: [5]. В механизме действия метафоры-фрейма подчеркивается автоматизм ее восприятия. Метафора становится само собой разумеющейся, как, например, метафора войны применительно к спору, что предопределяет наше отношение к последнему (пример из работы Лакоффа и Джонсона [3]). Этим свойством может корыстно воспользоваться манипулятор общественным сознанием, который, скажем, войну в Афганистане описывает через метафору спорта (пример из другой работы Лакоффа [1]).

А теперь обратимся к практике тоталитарных обществ. Любая политическая метафора тиражировалась всеми возможными способами. Но реципиент пропаганды при этом не оставался пассивным читателем газет, бессознательно впитывающим установку, заданную метафорой-фреймом.  Он обязан был использовать навязываемые метафоры (как и другие общие места) в выступлениях на собрании, в так называемой политинформации, в стенгазете. А в наиболее суровые времена – и в обычном разговоре с незнакомыми людьми. Во всяком случае, публичная речь, даже устная, предписывала обязательное использование общих мест, в частности метафор. Все это превращало метафору из бессознательно усвоенного фрейма в словесный штамп, не защищенный от рефлексии. Самая простая форма этой рефлексии – это иронические кавычки. Следующая – языковая игра – каламбур. В каламбуре обычно происходило то, что в литературоведении называют реализацией метафоры, когда она понимается буквально. Скажем, метафора «Протянуть руку братской помощи» реализовывалась как: «Мы так протянули к ним руку братской помощи, что они протянули ноги». Аналогично: «Мы так будет бороться за мир, что камня на камне не останется». Едва на заре перестройки появился термин «ускорение», как сразу же дал волну анекдотов с этим словом.  Едва в двадцатые годы возникла метафора «перековка человеческого материала» (она датируется довольно точно 1929 годом), как возникло ироническое выражение «перековаться», а спустя полвека с лишним по этой же модели было образовано слово «перестроиться» с тем же оттенком осуждения.

Когда мы представляем себе метафору в виде фрейма для распознавания знаний, мы рисуем статичную картину, в которой роли говорящих и слушающих фиксированы. Даже переход к новой метафоре-фрейму представляется как некое переключение, сделанное рукой манипулятора. Когда же мы рассматриваем ту же метафору как общее место, мы возвращаем ей статус речевого средства, чем она и является прежде всего. Метафора функционирует в речи, подхватывается, развивается, анализируется и демонтируется, отвергается, словом – живет, как и все, что включено в социальную действительность. Судьбу такой метафоры можно изучать, прибегая к статистике, к социологическим опросам. И это изучение оправдает себя, так как демонстрирует реальные процессы, происходящие в дискурсе, а не гипотетические, происходящие в сознании, в когнитивных структурах реципиента речи. Если говорить о метафоре в тоталитарном государстве, то можно вспомнить и о том, что кампании сменяли друг друга, часто друг другу противореча, что опять-таки стимулировало рефлексию, расшатывало автоматизацию в воспроизводстве штампов. Штамп, если пользоваться этим термином, может быть штампом речи и при этом отнюдь не являться штампом мысли, что, разумеется, порождало хорошо известное всем современникам эпохи двоемыслие, в свою очередь ставшее достоянием рефлексии.

Наряду с метафорами в тоталитарном государстве функционировали и другие топосы. Нами, например, был изучены топосы «раньше и теперь» на материале «Родной речи» 1959 года и «талантливый человек из низов» на материале рекомендательной библиографии [8, 9].  Топос, при всем различии его понимания, – это аспект, в котором может быть развернута речь [4, с. 98-109].   Это изначально коммуникативное понятие, удивительно гармонично соответствующее дискурсивному подходу [7], рассмотрению языка, погруженного в жизнь, чего не скажешь о фрейме, возникшем в контексте исследований по искусственному интеллекту и машинному переводу.

В тоталитарной пропаганде система топосов становится облигаторной. Если для античного ритора «место» (топос) было тем местом, где он мог обнаружить аргумент, то в системе, где спор был подменен навязыванием готовой точки зрения, топос становился обязательным «местом», через которое должен был пройти говорящий. Если речь идет о биографиях писателя, значит, совершенно необходимо   реализовать топос «талантливый человек из низов». И действительно в биографиях авторов, часто с искажением правды, с завидным постоянством воспроизводился этот топос. Топос «раньше и теперь» буквально пронизывает проанализированную нами хрестоматию.

Как и метафора, любой интенсивно употребляемый топос становится объектом рефлексии, то есть тем, чего всеми силами пыталась избежать пропаганда. Интенсивное употребление советской топики привело к понятию «газетный штамп», за которым только на первый взгляд стояла чисто лингвистическая проблема, простое решение которой показано  В.Г. Костомаровым  в работе «Русский язык на газетной полосе» (1971 г.) [2]. В действительности за «штампом», как и за «канцеляритом», введенным К. Чуковским в начале шестидесятых [10, 6], стоял скрытый протест против навязываемых общих мест, впоследствии прозванных идеологемами, что, по-видимому, так же неточно, как и штамп.  Штамп – клишированная конструкция. Идеологема – выражение определенной системы ценностей. А речь шла о том, что есть некие обязательные к употреблению (штамп) пропагандистские формулы, связанные с официальной идеологией (идеологемы), но вовсе не обязательно разделяемой как самими пропагандистами, так и реципиентами «штампа». В этих «штампах» (топосах), демонтаж которых мы находим в творчестве Владимира Высоцкого, общество видело некое коммуникативное ярмо, ритуал, затрудняющий, а в некоторых случаях обессмысливающий общение.

Парадокс тоталитарной риторики в области речи состоит в том, что, пытаясь достичь стандартного, автоматизированного  восприятия действительности через систему облигаторных топосов, она привлекла к этим топосам повышенное внимание, сделала их предметом рефлексии и тем самым столкнулась с деавтоматизированным восприятием действительности. Для лингвистики же ее опыт интересен тем, что позволяет нам понять недостаточность когнитивного подхода в области метафорики, в частности в области изучения политической метафоры.     

 

Список литературы:

 

1.       Lakoff G. Metaphor and War: The Metaphor System Used to Justify War in the Gulf / G.Lakoff // http://lists.village.virginia.edu /sixties/HTML_ docs /Texts /Scholarly /Lakoff_ Gulf_Metaphor_l.html.

2.     Костомаров В.Г.  Русский  язык  на газетной полосе.  М., 1971.

3.     Лакофф Д., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М., 2004.

4.     Москвин В.П. Аргументативная риторика: теоретический курс для филологов. Ростов-на-Дону, 2008.

5.     Плотникова Г.Н., Доценко Е.Г. Теория и практика сопоставительной политической метафорологии  // Политическая лингвистика, № 1, 2012.

6.      Романенко А.П. Канцелярит: риторический аспект (о книге К.И. Чуковского «Живой как жизнь») // Риторика. 1997, № 1 (4).

7.     Хазагеров Г.Г. Топос vs. концепт // Известия ЮФУ. Филологические науки, 2008, №  3.

8.     Хазагеров Г.Г., Ульянова Т.В. Опыт риторического портрета хрестоматии: «Родная речь», 1959 // IV Международный конгресс исследователей русского языка. Русский язык: исторические судьбы и современность. Труды и материалы. М., 2010.

9.     Хазагеров Г.Г., Ульянова Т.В. Советский текст как объект кросс-культурной коммуникации (на материале рекомендательной библиографии) // Восток — Запад: проблемы межкультурной коммуника­ции: сб. науч. ст. — Петро­павловск-Камч.: КамГУ им. В. Беринга, 2012.

10. Чуковский К.И. Живой как жизнь // Чуковский К. Соч. в 2 тт. М., 1990.