Филологические науки / 9. Этно-, социо- и психолингвистика

 

К.ф.н., доцент Асадов Захир Вахид оглы

 

Филиал МГУ имени М.В.Ломоносова в г. Баку, Азербайджан

 

И нынѣ при насъ половци законъ дѣржать отець своихъ...

 

Если взглянуть на язык в тот или иной период его существования, то все в нем кажется незыблемым и навсегда данным. Внешние проявления тех или иных лингвокультурных расхождений в языке, нередко проясняют сущности движущихся сил языкового механизма, а иногда заслоняют их, служат источником разного рода иллюзий. Контаминации в древних письменных текстах, особенно неоднократно переписывавшихся, нередко ведут не только к появлению в языке ряда мнимых значений, но и к ошибочным толкованиям этнокультурно-текстуального характера, имевшие совершенно неожиданные последствия.

Так, в «Повести временных лет», где описывается быт и нравы различных народов, отмечается, что якобы половцы имели обычай, полностью отражающий древнейшие элементы инцеста: «Якоже се и нынѣ при насъ половци законъ дѣржать отець своихъ: кровь проливати, а хвалящеся о семъ, и ядуще мертвечину и всю нечистоту, хомякы и сусолы, и поимають мачехы своя и ятрови, и ины обычая отець своихъ…» [8, 16]. Д.С.Лихачев по этому поводу писал: «Летописец, по-видимому, описывает здесь явления так называемого «группового брака», известного у народов на низших ступенях общественного развития» [9, 228]. Не ясно, какого народа академик имел в виду, когда говорил о народах «на низших ступенях общественного развития»? Был ли вообще в истории «групповой брак»? Действительно ли половцы имели такие нравы?

Считаем, что указанный отрывок из «Повести временных лет» нуждается в дополнительных лингвокультурологических комментариях.

Как известно, нормы поведения половцев, как и других тюркских народов, регулировались «обычным правом»…» [4, 11]. Под «обычным правом» имелось в виду древние обычаи «отцов», так как «культ предков был главным компонентом языческих верований половцев». В настоящее время во многих тюркских народах «законъ отець своихъ» разрешает жениться брату на жене своего умершего брата. Такой обычай исследователи связывают с «чувством совести и воинского достоинства» [13, 68-75; 2, 261-267]: по древнетюркским обычаям, как и сегодня, женитьба на жене своего умершего брата толкуется как «предохранение» от возможного бы будущего прелюбодеяния жены брата, что считалось большим грехом. За подобное прелюбодеяние принимали самые строгие наказания вплоть до «… отрезания уха, носа, губ и рвания ноздрей» [13, 72]. Поэтому считаем, что в летописец не совсем ясно представлял себе обычай древних тюрков, видя в нем первобытно-дикий образ жизни, и ошибочно разграничивал одного и того же субъекта брачного союза: жена умершего брата является для детей другого брата мачехой и одновременно невестой данной семьи, данного рода или племени.

Кроме того, среди кочевых тюрков вдову не всякий брал бы в жены, и потому во многих случаях вдова до конца жизни могла оставаться вдовой. Если учесть и кочевой образ жизни древних тюрков, то жизнь вдовы явно была не из легких, тем более что «… за прелюбодеяние степной закон грозил самыми суровыми карами» [13, 61]. Поэтому достойный тюрок, даже если имел свою возлюбленную, он считал своим долгом жениться на вдове своего брата, отказываясь в своем личном счастье. Подобный «вынужденный» брак «предохранял» мачеху-невесту от прелюбодеяния, а также от «умыкания» представителями других соседних тюркских племен, которое было развито у этих народов испокон веков. Г. де Рубрук по этому поводу замечает: «Жен не каждый имеет столько, сколько может содержать: иной сто, иной пятьдесят, иной десять, иной больше, иной меньше… На жене брата другой брат, младший, после смерти первого, или иной младший из родства даже обязан жениться (выделено нами – З.А.) (цитата по: [2, 263])». Не случайно, что и сегодня можно встретить у современных тюркских народов подобные «адеты» (нормы) бракосочетания.

Кроме того, «положение женщин у половцев было достаточно высоким (выделено нами – З.А.). Подобное положение женщины оставалось и в обществе монголо-татар за все последующие века их существования» [4, 17]. В.Тизенгаузен писал: «Вообще мускулистые степные «хатуни» вовсе не походили на изнеженных затворниц мусульманских гаремов. Им не приходилось скрывать свои лица под чадрой. Они сопровождали мужей в походы, играли важную роль в семейной и общественной жизни» [15, 289]. Аналогичное сообщение мы находим также у многих арабских путешественников того времени. Так, Ибн Баттута замечает: «В этом краю (имеется в виду Великая степь – З.А.) я видел чудеса по части великого почета, в каком у них женщины» (цитата по: [15, 288]).

Что же касается вообще инцестуальных отношений, якобы имевшее место среди кочевых тюрков, то отметим одно немаловажное обстоятельство. Запрет на инцест у древних тюрков, который знал тюркский народ испокон веков, призван был сохранить популяцию от вымирания, предохранив ее от суженного объема генетической информации, поступающей потомкам от близких родственников, и накапливания у них отрицательных признаков. Примером служит явное проявление запрета на инцест во многих местах в древнем памятнике тюркского народа, в «Китаби Деде Горгуд» (XI в.), который оценивается как разрушающая сила этноса [1, 122-135]. К.Абдулла в этом отношении пишет: «Вхождение в культурную среду, отрыв от природы характеризуется еще и предотвращением такого «хаотического» процесса, как кровосмешение. Если исходить из того, что кровосместительство является силой, изнутри разрушающей не только семью, родовой строй, но и племенной строй, станет понятна причина борьбы Мифа с этим явлением…Запрет на кровосмешение проявляется в Дастане как глухой отголосок далекого и напряженно протекавшего когда-то процесса» [1, 125] (подчеркнуто нами – А.З.). Далее исследователь отмечает, что «…отражение в Дастане этого запрета … свидетельствует о нерасторжимости связей эпоса с древнейшими временами…» [1, 126] (подчеркнуто нами – А.З.).

Иначе говоря, как проявление социального хаоса инцест в «Дастане» провоцирует хаос космического масштаба и потому запрет на кровосместительство на глубинном уровне в эпосе непосредственно имплицирует обычай женитьбы героя (стрельба из лука – обычай избрания суженой, да бы не жениться на девушке из близкого или родственного рода). Поэтому можно констатировать, что запрет на инцест в тюркских народах как отражение «мифа об отказе от инцестуального брака в пользу экзогамного и есть яркий пример социогенного мифа» [6, 61], что так ярко проявляется в «Китаби Деде Горгуд». Отметим, что запрет на внутриплеменные браки дают о себе знать и во многих других местах указанного эпоса [1, 125-138].

Кстати, и сегодня у казахского народа существует особый принцип «жеты ата»

 // «жетінші буынға дейін» («семи колен») – институт родственных связей, который издревле знал казахский народ. Он основан на древнетюркском «адате» – брак между родственниками запрещался до седьмого колена. Поэтому каждый казах должен знать свою родословную хотя бы до седьмого предка» [14, 18].

Что же касается «намека» на «групповой брак», якобы имевший место среди половцев, то мы с уверенностью можем констатировать, что на сегодняшний день историческая наука не располагает сведениями доказательства существования группового брака среди древних племен или народов и потому этот «обычай» считаем неоправданным. Как отмечает Л.Г.Морган, «Групповой брак как факт истории этнографически не был засвидетельствован даже у народов, где элементы полигамии были на высшей стадии развития… (выделено нами – З.А.). Понятие «группового брака» было введено в научный оборот формально, и постулировался исследователями как этап развития брачно-семейных отношений в основном на базе анализа генерационных систем терминов родства (в которых термином «отец» обозначаются все братья реального биологического отца, аналогично для термина «мать»)» [7, 11-12].

Другим доводом опровержения указанной информации из «Повести» может служить и сам текст летописи. Дело в том, что «Повесть» дает весьма «пеструю» информацию об инцесте, имевший место и в быте других народов, в том числе и славянских. Создается такое впечатление, что автор «обвиняет» всех народов, известных и неизвестных ему, в инцестуальных отношениях. Так, летописец отмечает: «А деревляни живяху звѣрьскымъ образомъ, живуще скотьскы: и убиваху другъ друга, ядуще все нечисто, и браченья в нихъ не быша, но умыкаху у воды дѣвица. А радимичи, и вятичи и северо одинъ обычай имяху: живяху в лѣсѣ, якоже всякый звѣр, ядуще все нечисто, и срамословье в нихъ предъ отьци и пред снохами, и бьраци не бываху в нихъ, но игрища межю селы, и схожахуся на игрища, на плясанья и на вся бѣсовьскыя пѣсни, и ту умыкаху жены собѣ, с неюже кто свѣщевашеся. Имяхут же по двѣ и по три жены». М.Л.Серяков в этом отношении справедливо возмущается: «Всё это плохо согласуется с хрестоматийным и широко распространённым мнением о весьма низком уровне развития культуры Древней Руси, основывающемся на знаменитых словах Нестора, сказанных им об одном из восточнославянских племён (имеется в виду древляне – З.А.)… При оценке этого свидетельства летописца следует иметь в виду, что оно было обусловлено двойным предрассудком – племенным и религиозным. С одной стороны, звероподобные древляне противопоставлялись «мудрым и смысленым полянам». Однако гораздо страшнее племенного был религиозный национализм» [12, 200; см. также: 3].

Отметим, что подобное «обвинение» автор предъявляет также халдейцам, вавилонянам, британцам и гилийцам [8, 16-18]. Неприемлемость для летописца их обычаев заключается, судя по тексту «Повести», в постыдности принятых у них норм сексуального общения: халдейцы и вавилоняне вступают в половой контакт с матерьми и с детьми братьев, гилийские же женщины взяли на себя исполнение мужских обязанностей, и пользуются поэтому, по мнению летописца, полной половой свободой. В Британии же сосуществуют, судя по материалам «Повести», обе формы полигамии – полиандрия и полигиния. Интересно, что автор в рассказе о жизни «святого» князя Владимира также прямо указывает на «полигинические» нравы князя: «Бѣ же Володимиръ побѣженъ похотью женьскою. Быша ему водимыя: Рогънѣдь, юже посади на Лыбеди, идеже есть нынѣ селце Передславино, от нея же роди 4 сыны: Изеслава, Мьстислава, Ярослава, Всеволода, и двѣ дщери; от грѣкини - Святополка; от чехыни - Вышеслава; а от другия - Святослава, а от болъгарыни - Бориса и Глѣба. И наложьниць у него 300 въ Вышегородѣ, 300 в Бѣлѣгородѣ, а 200 на Берестовѣмъ в сельци …» [8, 21].

Интересно, что о сирийцах и бактрийцах (= рахманах ?) летописец отзывается благородно [8, 21-23]. В обоих случаях летописец, описывая обычаи не известного ему (!) народа, ссылается на хроники Георгия Амартола. Если летописец под народом «бактриан» имел в виду бактрийцев, что совсем невозможно, то отметим, что уже «с IV века нашей эры, название Бактрия, как и название народа, исчезло из исторических хроник» [11, 155] и вместе этого термина возник новый – Тохаристан. Отождествление же «бактриан» и «рахман» также создает вполне справедливые возражения по поводу их происхождения: название народа «рахманы» – мифологическое, под которым обычно понимают мифический народ в сказаниях западных украинцев, русских, молдаван и румын [17, 116-122]. Может летописец под «рахманами» имел в виду брахман – определенных членов социальной группы у индийцев, духовных наставников, отождествляя их с самими индийцами? Вряд ли. Потому что в самой «Повести» также отмечается быт и нравы индийцев. Летописец не симпатизирует и к этому народу: «Ибо явѣ таче прилежащим к нимъ индомъ: убийстводѣица, сквѣрнотворящии, гнѣвливи паче естьства; въ нутренѣйший же странѣ ихъ человѣкы ядуще и страньствующихъ убиваху, паче же ядять яко пси». Кроме того, древнерусская литература знает и «Хождение Зосимы к рахманам» – перевод византийского апокрифа, датируемый приблизительно V в. Здесь, однако, вполне конкретно под «рахманами» имеется в виду духовенство, «отреченные» слои населения, посвятившие всю свою жизнь богослужению [16, 107-113].

Известно, что в Древней Руси хорошие отзывы о чужих верах рассматривались почти как религиозное преступление. Так, В.В.Долгов свидетельствует, что «Феодосий Печерский в своем «Поучении» наставляет князя Изяслава: «Не подобаеть же хвалити чюже веры. Аще ли хвалить кто чюжюю веру, то обретается свою веру хуля. Аще ли начьнеть непрестанно хвалити и свою и чюжюю, то обретается таковыи двоверье держа, и близъ есть ереси. Ты же, чадо, такыхъ деянии блюдися, ни присвоися к нимъ, нъ бегаи от нихъ, якоже можеши, и свою веру едину непрестанно хвали, подвизаяся въ ней добрыми делы» [5, 28]. Устав Ярослава (Пространная редакция) также в законодательном порядке запрещал близкое общение и связь с иноверцами. Пребывание русской женщины с иудеем или мусульманином влекло за собой ответственность: «на иноверцех митрополиту 50 гривен, а рускую поняти в дом церковныи» (ст. 19) [10, 190]. Насколько более важным был признак вероисповедания по сравнению с признаком национальной принадлежности видно из 49 статьи Устава, в которой не делается практической разницы между «своим нехристем» и иноплеменным: «С некрещеным, ни иноязычником, или от нашего языка будет с некрещеным, ведая ясть и пиет, митрополиту в вине и в казни» [10, 192]. Как видно, с иноверцами запрещалось даже есть и пить. Об этом говорит и Феодосий Печерский: «своихъ же дочерей не даяи за не, не поимате у нихъ, ни брататися с ними, ни поклонитися, ни целовати его, ни с нимь въ одномъ съсуде ясти, ни пити, ни борошна ихъ поимати» [5, 31]. Значит, и для Нестора характеристика «инокультурных» представителей также строилась, по преимуществу, по религиозному признаку: основной характеристикой иноземца выступает его конфессиональная принадлежность. Формирование образа «неправославного» врага, думается, к XI-XII вв. продвинулось далеко (достаточно вспомнить фразеологизм: «Против кого дружить будем?»).

Следовательно, историческую информацию о быте и нравов народов, приведенных Нестором в «Повести» вряд ли можно считать отражающим реальное положение вещей. В.В.Долгов пишет: «Естественно, источником представлений об иноплеменниках для «русина» были как собственный опыт общения, так и литературные произведения. Вполне реалистические сведения соседствовали с мифом. С одной стороны – греки, половцы, варяги, с другой – амазонки, гилийцы, индийцы, представления о которых в XI-XIII вв. у русских были весьма неправдоподобны. В чужаках склонны были видеть не совсем людей (выделено нами – З.А.). Им приписывали различные сверхчеловеческие способности, например, колдовские…» [5, 37]. Думается, данные высказывания можно отнести и к описаниям Нестором быта и нравов инокультурных народов.

Наше исследование показало, что, не зная генетических корней того или иного народа, попытки выявить ценности, которыми живет та или иная культура, всегда оказываются в достаточно высокой степени субъективными. Тем не менее, представляется возможным определить наиболее значимые культурные сферы внутри отдельной культуры и уже в них искать составляющие словарь культуры понятия. Именно они, можно полагать, и заключают в себе основные ценности национально-культурного развития народов. Понимание чужой культуры или инокультурного микротекста в принципе возможно. При этом степень полноты понимания зависит от размеров лингвокультурной дистанции между двумя культурами, исторически сосуществующими в едином социуме, а также от взаимодействия представителей двух социально-культурных общностей.

 

·  Данная работа выполнена при финансовой поддержке Фонда Развития  

 Науки при Президенте Азербайджанской Республики – Грант № EİF-

 2011-1(3)-82/81/5.

Литература:

 

1.     Абдулла К. Тайный «Деде Коркуд». Баку, 2006.

2.     Борисов Н.С. Жизнь средневековой Руси накануне конца света. М.: Молодая гвардия, 2004.

3.     Был ли в древней Руси национализм / расизм? // http://russbalt.rod1.org/index.php?topic=385.0

4.     Голубовский П.В. Печенеги, торки и половцы до нашествия татар. Киев, 1884.

5.     Долгов В.В. Быт и нравы Древней Руси. Миры повседневности XI-XIII вв. М.: Эксмо, 2007.

6.     Мелетинский Е.М. Об архетипе инцеста в фольклорной традиции (особенно в героическом мифе) / Фольклор и этнография. У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. Л.: Наука, 1984.

7.     Морган Л.Г. Древнее общество или исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации. Л., 1933.

8.     Повесть временных лет. Часть 1. Текст и перевод. (Серия «Литературные памятники»). Подготовка текста Д.С.Лихачева. Перевод Д.С.Лихачева и Б.А.Романова. М.-Л.: АН СССР, 1950.

9.      Повесть временных лет. Ч. 2. Приложения. Статьи и комментарии Д.С.Лихачева. М.-Л.: АН СССР, 1950.

10.                  Российское законодательство X-XX вв. Т.1. Законодательство Древней Руси. М.: ЮЛ, 1984.

11.                  Сарианиди В.И. Бактрия сквозь мглу веков. М.: Мысль, 1984.

12.                  Серяков М.Л. «Голубиная книга». Священное сказание русского народа. М.: Алетейа, 2001.

13.                  Степной закон. Обычное право казахов, киргизов и туркмен (составитель А.А.Никишенков). М., 2000.

14.    Таган Г. Этнографические заметки о башкирах и других тюркских народах. Уфа, 2005.

15.                  Тизенгаузен В. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т.1, Спб., 1884.

16.                  Хождение Зосимы к рахманам // Апокрифы Древней Руси: Тексты и исследования. М., 1997.

17.                  Шевченко Ю.Ю. Общины первохристиан в праславянском и раннеславянском мире  // Образ рая: от мифа к утопии. Серия «Symposium». СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. № 31. с.116-122.