Филологические науки/1. Методика преподавания языка и литературы

Доцент, к. филол. н. Макрушина И.В.

Стерлитамакский филиал

Башкирского государственного университета, Россия

«Философия смерти»

в творчестве двух историософов:

М.А. Алданова и Л.Н. Толстого

(подходы к изучению диалога литератур

в условиях школы)

Целостное представление об отечественном литературном процессе XX века во всем его многообразии можно получить, только осмысляя в единстве развитие двух литератур: метрополии и диаспоры, поскольку творчество писателей русского зарубежья – органичный пласт нашей национальной культуры. В связи с этим вполне оправданным представляется проведение уроков и факультативных занятий в филологических классах школ-гимназий, посвященных выдающемуся историческому прозаику I волны русской эмиграции Марку Алданову. Изучение творчества этого писателя в рамках школьного литературного образования уместно еще и вот по какой причине. «Вобравший» в себя лучшие достижения мировой художественной культуры предшествующих столетий, Марк Алданов может считаться одним из самых «литературных» авторов («…влияний я испытал немало…») (28 февраля, 1927) [7:543]. Писателем, ставшим для него как бы центром культурного «излучения», является Л.Н. Толстой. Имеется множество документальных свидетельств (личная переписка прозаика, его публицистика и критические статьи, воспоминания о нем мемуаристов и известных критиков русского зарубежья), запечатлевших благоговейное отношение М.А. Алданова к Л.Н. Толстому, как он считал, «богу русской литературы». В своей работе «Загадка Толстого» Алданов говорит о том, что «божественная природа толстовского гения для него больше, чем обычная литературная метафора» [1:68]. Писатель считал Л. Толстого высшим проявлением человеческого гения, бесспорной вершиной новейшей мировой литературы. Великий классик всегда оставался для Алданова «царем писателей», незыблемым нравственным и литературным авторитетом. Критические статьи Алданова изобилуют восторженными отзывами о художественном творчестве учителя: «Ушло ли вперед искусство со времени его смерти? Если б это было так, то хоть некоторые страницы Толстого казались бы нам устаревшими, старомодными. Я ни одной такой страницы не знаю. Он, быть может, единственный совершенно не стареющий писатель» [2:471]; «Толстого… буду и на смертном одре, вероятно, читать с таким же наслаждением» (10 ноября, 1931) [7:563]; «…его художественные приемы представляют собой вечное достижение искусства, которое д о л ж е н усвоить каждый исторический романист…» [3:573] (выделено автором). Преклоняясь перед Л. Толстым – великим художником мировой литературы, Алданов остро полемизировал с ним как историософом и моральным проповедником. По мнению Н. Ли, Алданов в своих романах «…как будто поставил себе целью исправить несколько неточностей в противоречивых ответах Толстого на поднятые им вечные вопросы» [6:96] .

Из всего этого следует, во-первых, что для глубокого постижения произведений Алданова необходимо изучить его позицию относительно толстовской традиции как предмета следования и одновременно отталкивания; во-вторых, что обращение к творчеству М. Алданова (в рамках его споров с великим классиком) может быть плодотворным и на уроках литературы, посвященных изучению наследия Л.Н. Толстого.

Этот подход позволит составить представление о нравственно-философских взглядах и мировоззренческих установках Л.Н. Толстого во всей их противоречивости (Алданов выставлял напоказ многочисленные противоречия своего учителя). Проблема «толстовства» М. Алданова получила определенное освещение в литературоведении и критике, однако нуждается в дальнейшей разработке.

Обучение школьников восприятию художественного текста с учетом проблемы диалога литератур должно опираться на сравнительно-сопоставительный анализ произведений. При таком подходе в рамках учебных занятий реализуются следующие задачи: концентрируется внимание школьников на «сквозных», «вечных» темах и проблемах русской литературы, формируются навыки сравнительно-сопоставительного анализа.

В статье освещается полемика М. Алданова с «философией смерти» Л.Н. Толстого. В романах Алданова («Истоки», «Пещера») исследуются картины человеческого конца в сопоставлении с повестью Л.Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича». Сравнительный анализ двух «философий смерти» опирается на контекстуальное изучение материала, предполагающее, в частности, выявление связей произведений Алданова с внешними им фактами (мировоззрением писателя, его перепиской, публицистикой, литературно-критическими эссе, воспоминаниями о нем современников и т.п.). Такой подход продиктован методологией творчества Алданова, которому, как отмечал А. Чернышев, было свойственно сначала в публицистике и письмах выстраивать некие концепции, уточнять и развивать их, учитывая возражения и контрдоводы своих корреспондентов, а затем тот же комплекс идей воплощать в художественной прозе [8:6].

Тема смерти, являясь одной из глобальных экзистенциальных проблем в истории духовной культуры человечества, органична и в творчестве скептика Алданова. Он вновь и вновь в своих произведениях возвращается к изложению новой истории умирания, к мыслям о неизбежности конца. Перед человеком от начала мира встает чреда вопросов, ответа на которые не знает никто. Как должно жить на земле ему, сознающему свою конечность? За что смерть? Почему так ужасна? Как встретить ее и примириться с ней? Вслед за Паскалем Алданов заворожен концом земного бытия человека: «Мы все приговорены к смерти, и наша казнь только отсрочена» [1:78]. Размышления о смерти дают толчок к поиску смысла жизни: если все бренность, то в чем укорениться человеку?

Экзистенциальное мышление рассматривает смерть как способ для человека вырваться из сферы обыденного и обратиться к самому себе, как переход от не подлинного к подлинному. По мысли Л.Толстого, вещего провидца последних тайн, сознание того, что жизнь может оборваться каждую минуту, способно изменить миропонимание человека и оказать воздействие на его поступки. Деятельность человека, помнящего о своей конечности, обретает нравственно-ценностное значение и направлена на добро. «Всегда предрасположенный к философичности, Л. Толстой, – считает В.В. Заманская, – …осуществил прорыв в новое для …его века и русского реализма экзистенциальное «измерение» и «спроектировал» для прозы ХХ века «преодоление» границ между философией и художественным творчеством» [4:12]. По мнению Алданова, Л. Толстой стоял на пороге создания «философии смерти». «Смерть Ивана Ильича», видимо, существенно повлияла на итоговое обращение Алданова к этой вечной проблеме. Во многих его произведениях показан человек как таковой, поставленный один на один перед лицом смерти (не следует принимать в расчет самоубийства, которые являются добровольным выбором героев и расцениваются ими как единственный выход). В положении Ивана Ильича оказываются Дюммлер («Истоки»), Кременецкий («Пещера»).

Сопоставим картины человеческого конца у обоих писателей. О его высокопревосходительстве, министре и тайном советнике Юрии Павловиче Дюммлере известно, что он консерватор и германофил, стоявший за вечный русско-немецкий союз. Алданов сочувственно показывает, как угасает вследствие тяжелой болезни, измученный сильными болями и бессмысленной животной жизнью, этот известный, влиятельный человек, блистательная карьера которого была отмечена всеми внешними знаками успеха. Дюммлер не сразу осознал, что умирает. В начале болезни Юрий Павлович ревностно расспрашивает близких о посетителях, приезжавших справиться о его здоровье, охотно отдает распоряжения на случай собственной кончины, бодро говорит о своем бесстрашии перед смертью. Но вскоре мысль о близящемся конце со страшной ясностью начинает овладевать им: «…все свои чины и ордена он теперь, не задумываясь ни на минуту, отдал бы за то, чтобы прошла давящая боль в животе» («Истоки» – 5, 110) [5].

Юрий Павлович был горд своими ведомственными преобразованиями (о реформаторской деятельности Дюммлера пять лет назад появилась лестная статья в большой немецкой газете, которую, впрочем, не заметили в «высших сферах»). Алданов прослеживает, как постепенно личность героя трансформируется в «экзистенцию человека», «прозревающего» в преддверии конца. Перед лицом неотвратимой смерти все житейское, что составляло большую часть каждодневных интересов и забот Юрия Павловича на протяжении всего существования, льстило его гордыне, будило честолюбивые и ненасытные стремления, вдруг оказалось пустым и бессмысленным обманом, ложным обольщением, плодом больного воображения: Дюммлер т е п е р ь з н а л, что в статью о нем, как в тысячи других, зарегистрированных в канцеляриях, никто никогда не заглянет (даже будущий историк), да и о самом Юрии Павловиче, обсуждая по разным домам Петербурга причину его кончины, б у д у т г о в о р и т ь в м и р е еще только несколько дней. Герой постепенно проникается «всепонимающей» мудростью умирающего. Он прощает жене разыгрываемую ею утомительную комедию скорби, так как знает, что все это не может быть иначе. Дюммлер искренне нежен с супругой: «…как ты, бедная, устала! Он поднес руку Софи к губам и поцеловал… Ну, до свидания… И спасибо, моя милая… за все…» («Истоки» – 5, 116). Ориентация на экзистенциальные проблемы заставляет Алданова показывать последние дни героя, когда он (после того как рассеивается густой туман призрачной реальности) обострившимся внутренним зрением постигает самое главное.

«Ивану Ильичу, – считает Алданов, – мешала спокойно умереть не сознанная им безнравственность его жизни, вернее… отсутствие религиозного миропонимания, то есть толстовского христианства». Стоило ему осознать, что «…жизнь его была не то, что надо, но …это можно еще поправить», как «…то, что томило его и не выходило … вдруг все выходит сразу, и с двух сторон, с десяти сторон, со всех сторон», и смерти нет – «вместо смерти был свет», и даже боль перестает быть болью. «Ну что ж, пускай боль», – говорит Иван Ильич, который до раскаяния три дня, не умолкая, кричал так, «что нельзя было за двумя дверями без ужаса слышать его» [1:76]. Простая человеческая жалость к близким приносит Ивану Ильичу избавление: «… надо сделать, чтобы им не больно было. Как хорошо и как просто», – подумал он…». Алданов полемизирует с толстовской «философией умирания»: «Гениальный архитектор одним движением руки перебросил мост между ужасной мукой Ивана Ильича и его безнравственной жизнью… Я готов даже в е р и т ь в… гениальную интуицию Толстого… Но если она оказывается как нельзя более подходящей к его излюбленной

моральной идее и даже для нее необходимой, я инстинктивно начинаю сомневаться… если… философ хочет перебросить мост там, где это запрещают факты и логика, – … ясно, что и мост, и уверенно ходящий на нем моралист должны оборваться в глубокую пропасть» [1:76]. Инстинкт реалиста не позволил Алданову (не способному к религиозному миропониманию) распространяться о потустороннем мире. Его герои не верят в загробное существование: «Бессмертия души, по взглядам Юрия Павловича, не было… Химическое же бессмертие, прежде, за чтением ученых книг, очень его удовлетворявшее, больше никакого успокоения… не давало» («Истоки» – 5, 109). Алданов писал: «…мало ли что мешает человеку встретить спокойно смерть, и – обратно – мало ли что дает ему на это силы?» [1:76]. История, считает он, знает много примеров, когда обыкновенные бандиты и отъявленные мерзавцы, по сравнению с преступлениями которых, «грехи безнравственного Ивана Ильича вызывают невольную улыбку», умирали с философским спокойствием, достойным святых. Алдановский Дюммлер до последнего мгновения так и не примирился со смертью, не преодолел ужаса перед ней: «…теперь он видел, что не готов, никогда готов не будет, что к этому не бывает готов никто…» («Истоки» – 5, 109). Последние часы умирающего показаны писателем правдиво, человек уходит без раскаяния и света: «Юрий Павлович… чувствовал, что с ним происходит … что-то очень нехорошее… «Быть может, последняя ночь, с о в с е м последняя, а я сплю!» Ему казалось, что нужно обдумать еще многое, очень многое, очень важное. Но он не мог сообразить, что именно: обдумывать было нечего» («Истоки» – 5, 241-242) (выделено автором). Исполненные гуманизма, картины человеческого угасания у Алданова всегда с д е р ж а н ы. В отличие от Толстого, который заражает читателей лихорадкой мучительного ожидания конца, прозаик-эмигрант не пугает смертью («коли нечем помочь, что и пугать»), но и не обещает за страхом успокоения.

Иную трактовку у Алданова в экзистенциальной ситуации перед лицом небытия получает образ известного адвоката Семена Исидоровича Кременецкого. Ораторский стиль героя слащав и витиеват. Во всем его облике, тронутом легким налетом пошлости, угадывается самодовольство и напыщенность (недаром символом человеческой сущности Кременецкого становится восклицательный знак). Повествование о жизни и смерти героя проникнуто иронией: Харьковская гимназия, затем Петербургский университет и связанные с ним идеалы молодости (к которым он впоследствии, умудренный жизнью, научился делать поправки); закончил адвокатуру, служил обществу; после революции, в пору «великого повального бегства» из России, на юге развернул бурную политическую деятельность (стал украинским самостийником), пережил Раду, гетмана, занимая важные посты; потом были эмиграция и сахарная болезнь, закончившаяся смертью. Смерть застигает Кременецкого «врасплох». Ее неожиданность для героя расценивается писателем как своеобразная месть ему за отказ от мысленной подготовительной работы, которая должна предварять человеческий уход. Кременецкий «ускользает» в преддверии конца в бессмысленную деятельную активность, пытается «закрыться» от смерти размышлениями о собственной значимости. Герою отказано свыше в последнем таинстве прозрения. Жадно ухватившись за идею мемуаров – «…книга будет иметь подлинное общественное значение… разве то, что я видел и делал… не самая настоящая история?.. Каждому… интересно узнать мой взгляд на прошлое и будущее» («Пещера» – 4, 147-148, 153), – Семен Исидорович приобрел машинку: «Он пробежал взглядом клавиши. Вопросительный знак был, но восклицательного… не было. «Ах, какая досада!..» …Машинка … была очень тяжела, пришлось держать ее обеими руками перед грудью… Он медленно шел… чуть задыхаясь и пошатываясь под грузом… Сейчас приеду домой… Немного отдохну и … сяду за работу. А что восклицательного знака нет… Вдруг его со страшной силой ударило в грудь, Семен Исидорович… раскрыл рот, выронил машинку и … с хрипом упал на мостовую» («Пещера» – 4, 154, 156).

Таким образом, у Алданова смерть выступает и самым страшным разоблачителем. Поведение в преддверии конца высвечивает качество мироощущения героя, его истинную ценность и глубинную суть.

Каждое новое художественное явление опирается на культурную память. Традиция в произведении-«реципиенте» выполняет двоякую функцию: 1) обеспечивает культурный диалог разных эпох; 2) выступает необходимым смысловым и структурным элементом нового текста. Прочтение романов Алданова сквозь «призму» образов и идейно-концептуальных построений Л.Н. Толстого позволяет говорить об использовании писателем в своих произведениях литературной традиции и в качестве поэтико-смыслообразующего компонента.

Материалы данной статьи могут быть полезны и в практике вузовского преподавания: в общем курсе лекций по истории русской литературы, спецкурсах и спецсеминарах, посвященных проблемам русской классической литературы и культуры русского зарубежья, а также в исследованиях по вопросам влияния русской классики на литературу ХХ века.

Литература:

1. Алданов М.А. Загадка Толстого // Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 т. – М.: Новости, 1996. – Т. 6.

2. Алданов М.А. Статьи о литературе. О Толстом // Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 т. – М.: Новости, 1996. – Т. 6.

3. Алданов М.А. Статьи о литературе. Рецензия на книгу П.П. Муратова «Эгерия» // Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 т. – М.: Новости, 1996. – Т. 6.

4. Заманская В.В. Русская литература первой трети ХХ века: проблема экзистенциального сознания: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. – Екатеринбург, 1997.

5. Здесь и далее в статье том и страницы указываются по изданию: Алданов М.А. Истоки. Пещера // Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 т. – М.: Правда, 1991.

6. Ли Н. Марк Александрович Алданов: жизнь и творчество // Русская литература в эмиграции. – Питтсбург, 1972.

7. Письма М. Алданова к А. Амфитеатрову // Минувшее: Исторический альманах. – СПб.: Феникс, 1927.

8. Чернышев А. Россия или Московия? М. Алданов предвидел наши тревоги // Литературная газета. – 1995. – 15 февраля. - № 7.