Филология/ Родной язык и литература

 

К.ф.н. Дишкант Е.В.

 

Северо-Восточный федеральный университет им. М.К. Аммосова, Россия

 

Авангардный стиль А. Дойду

 

Среди современного поколения русскоязычных поэтов – экспериментаторов особенно ярко выделяется фигура Айсена Сивцева – Айсена Дойду, прозаика, поэта, драматурга, журналиста. А. Дойду – двуязычный писатель, пишущий на русском и якутском языках. На родном языке им созданы стихи («Дойдуунускай», «Дьаабы Дьаакып», «Тэппэк ойуун ырыата») и несколько пьес («Бэйэ дьоно», «Эргиллии»). Истоки художественных принципов А. Дойду восходят к поэтическим авангардным направлениям русской литературы первой трети XX века. Примечательно, что в предисловии к сборнику «Небесные охламоны»  автор так объясняет   особенности авангардного стиля: «…это более сложная эстетика, сверхсвободная стихия слов и красок, нестандартная форма самовыражения творца, его стиль и способ изложения мыслей и чувств перед людьми… эти «странные» слова и «дикие» краски авангардистов адресованы всегда другой – второй, очень сложной и скрытой натуре человека, его незримому, таинственному «Я» [1, с. 7-8].  Авангардисты стремились к коренному обновлению художественной практики, к отказу от норм классического изображения, к поиску  необычного содержания, новых форм и средств выражения, к экспрессии и различным игровым преобразованиям.

Для поэтического творчества А. Дойду характерно стремление к формальной новизне. Критик Л. Романова отмечает: «В его поэтическом багаже можно встретить примеры концептуальной («Еще раз о ЛЮ…»), своеобразной визуальной («Мастер») поэзии. Во многих произведениях заметно влияние поэтического стиля и формы Андрея Вознесенского» [2, с. 227]. Авангардистские формы появляются тогда, когда анализ начинает преобладать над синтезом, когда проблемы искусства становятся не менее, а то и более важными, чем самовыражение. Стихотворение «Мастер» необычно по своей форме, графика стиха становится значимой, несущей большую смысловую нагрузку, воплощающей  определенную концепцию автора:             

                  Арбат 100 – Я – л на цыпочках

                                   Х

                               Упрям

                                   О

                Лу(на) дышала желтым жаро

                                   М

                   Осква-река чер (на)

                     к                      а

а             м 

                              к    я

                     СУДьба и зло

                    Как божья кара

                              Ты

                               П

                               А 

                               Д

                               А 

                               л          

                невозмутимо точНО…

             ……………………………………

                              т

                              ы

                          кресто

                              ж

                              е

                              с

                              т

                              о  

                              м

                          Иешуа        [1, с. 58].

Эллиптичность речи приводит к тому, что интонирование уходит в межстрочное пространство, а поэзия становится визуальной. Своеобразно построение стиха: расположение букв и слов создает графическую картину распятого на кресте Иешуа. Автор выделяет  ключевые слова, используя заглавные буквы и скобки: ХОМ, СУД, НО ПИЛА, ИСК, ТО СЛОВО, ДОЛГ, лу (на), чер (на), быт (ия), (одна) жды. Слово в поэзии авангардистов не обладает эстетическим весом, оно нейтрально, существенно только его проговаривание, его место в речи, интонационное движение.   

Слово выделяется, акцентируется, локализуется за счет упрощения синтаксиса. Строка то удлиняется, то укорачивается, обнаруживая явную тенденцию к игровой полиметрии. Выделенность слов, букв в таком стихе ведет к усилению их несинтаксического взаимодействия: игра слов, парономазия приобретают особую смысловую нагрузку. Стихотворение «Еще раз о ЛЮ…»  построено на словесной ассонансной игре: подбор слов со звуком Л, форма стиха, акцентирующая внимание читателя на этой букве, широкое использование разноударных рифм, лапидарность фразы - приобретают концептуальное значение. «ЛЮ» - это ЛЮбовь, человекоЛЮбие, жизнеЛЮбие:

                          …неумеЛо и глупо

                                   моЛюсь

                                  о бЛагополучии близких

                                      Любимых –

                            всех  Людей обреченных быть может

                                            обреченных на гибель

                                            по собственной дурости

                                            на шарике нашем

                                            готовом исчезнуть

                                                                         Взорваться

                                            сейчас вот сейчас

                                            как голубенький мыльный пузырь

                                            ежечасно

                                                      ежеминутно

                                                               ежесекундно

                          еже…

                                о  Люди

                                    Лю…

                                    Люби…

                                    Любите

                                    Любите

                                            друг друга!   [1, с. 14-16]

Концепции «ЛЮ» противостоит «Зона С, или жисть энта сабачья», где мир – это замкнутое несвободное пространство, зона, в которой концептуальным становится отрицание «НЕ»:

                          …чтаб Не делал он то,

                             чтаб Не фенил он се,

                             чтаб Не лез он, коз-зел,

                                     Не хотел,

                                     Не дыбался,

                             чтаб Не думал,

                                     Не хрюкал,

                                     Не ссал,

                                     Не старался…

    Чтаб – молчать! не пищать! не пытаться!! не сметь!!! [1, с. 50-51]

Бранная лексика, воспроизведение «обнаженной» речи, обрывочность фразы «усиливает ощущение грубого окрика тюремного надзирателя, упреждающего любое проявление воли, индивидуальности» [2, с. 229]. 

Рефреном звучат строки: «зона, зона…», они и завершают стихотворение страшным выводом:  Зона «С», зона С…Наша общая зона!

А. Дойду меньше всего заботится о внешней красоте и эффектности, он показывает оборотную сторону мира, напоминающего «зону», «крысиную» нору, в которой «нормой стали сила слабости духа и совести, импотенция мозга, сердцебиение желудка, становится нормой и пошлость, которая стала мерилом всех человеческих ценностей» («Крысиный вальс»), это мир пустых чиновников и  доносчиков,  жестокости и страха («Ода чиновнику», «Ода доносчику», «За тоненькой шелковой шторой»). В стихотворении «Дяденька» чудовищный контраст достигает своего апогея: светлый, чистый мир детства сталкивается с изощренной жестокостью людей «зоны». Речь возникает вдруг, разом, читатель словно оказывается сопричастен увиденному:

         в руки берет он

                гладит любовно

                                   ствол вороненый холодный

(Ребенок сидит на земле, смотрит на «божью коровку»)  [1, с. 49].

Естественность поведения ребенка подчеркивается простыми, лаконичными фразами: «поднялся, потопал к ручью», «что-то лепечет, смеется, бежит», стиль, ритм стиха резко меняется в описании действий «дяденьки». Автор подробно останавливается на мельчайших деталях: «гладит любовно», «придирчиво застежки ремня проверяя», патроны «загоняет играючи», «смотрит пристально», «нежно к щеке приклад автомата прижал».  Он все делает с удовольствием, у него нет ненависти, злости к ребенку, «дяденька» просто готовится «спокойно стрелять». В контексте всего стихотворения эти слова воспринимаются как оксюморон: «любовно», «нежно», «спокойно» и «ствол», «стрелять».

Картину чудовищного  мира дополняет образ города, «забытый, опальный Якутск, город «серый и скучный», искореженный, сумрачный, хищный:

                          Город – тень, город – боль,

                          это город забывших достоинство,

                                            собственный чин,

                          это город в низине, на дне,

                          этот город с ногами в воде

                          дышит смрадом бензина и гари…

                          Этот город сегодня в дерьме         [1, с. 20].

В сером городе, в «музыке пошлой улиц», где «скрежет металла режет ухо до боли, до судорог», в «бардаке бормотухи борделей и баров» люди превращаются  в «полулюдей, полуроботов», «в цифру, в номер, в индекс, в бумашку с печатью под прицелом безглазой судьбы» («Город»). Как и в стихах своего современника, русскоязычного писателя С. Осипова, даже такой город бесконечно дорог поэту:

                          Прощай, мой Якуцкъ,

                                   деревянный Якутск,

                                            Дьокуускай!

                          Знакомые улицы, окна и лица,

                          город – калека, город – провинция,

                          город, властями верховными списанный,

                          город любимый,

                                            последний,

                                                      единственный! [1, с. 21]

Герой чувствует себя одиноким («Союз одиноких сердец, или СОС»), спасение можно найти, по мнению поэта, в любви («Башня», «Ангел», «Я вечный твой зритель»,  «Чай вдвоем», «Она», «Тебе»). Любовь, как  в поэзии А. Михайлова и С. Осипова, способна возродить героя  к жизни, вернуть ему радость бытия, весь мир. Спасительным источником от несовершенства мира, его губительного яда оказывается для поэта «богиня» - поэзия. Она может быть «глухой» и «жестокой», но отказаться от нее невозможно:

                          …      Ты –

                          муза моя –

                          наваждение и страсть

                          одержимость творить

                          одержимость дарить

                          моя вечная боль

                          моя горькая радость…           [1, с. 13].

Поэтика Дойду, как и многих поэтов «лианозовской школы», опирается на разговорную фразу, реплику, благодаря чему создается ощущение простой, непринужденной, неподготовленной речи. В «Песне про Ю» автор воспроизводит птичий «говор»:

                          Фурри – и – и ють и

                          Эк – кю – кю – кю – кю – ють и

                          Чак блю – блю – блю – ю – и

                          Пи - пиц! Пи – пиц?  [1, с. 32]

Экспрессия, игровые формы, абсурдность языка, графичность сближают поэзию А. Дойду с обэриутами, выступавшими с поэтической критикой разума, человеческого мышления.  Размываются границы между искусством и реальностью, возникает перевернутый мир, парадоксальный, где «где левое – правое / правое – левое / а верх – это низ/ а низ – это верх». В стихотворении «Манифест» в поэтической форме представлена теория дадаизма, авангардистского течения, представляющего собой воплощение чистого нигилизма, разрушающего образность «ради великого Ничто». Само название этого течения символизирует игру: дада – это хвост священной коровы у племени Кру, в некоторых областях Италии так называют мать, это может быть обозначением детской деревянной лошадки и воспроизведением младенческого лепета - одним словом, это нечто совершенно бессмысленное. 

                дада – это рисунок ребенка

                          это конек – горбунок дурака

                дада - это крылатый Пегас

                                   садись и лети

                                            и пой от души: да – да – да!                       

Дадаисты видели в  обыденных предметах объекты искусства:за городом / на свалке / стоит штиблет / надраенный до блеска! [1, с. 31]

Стихи дадаистов напоминают парадоксальные полотна Макса Эрнста, изображающие алогичное сочетание людей и вещей, и картины – технические чертежи Франсиса Писабия:

                          бобужомба…

                          (читай это вдумчиво)

                          бо… бо – бо жомба…

                          (читай это вдумчиво)

                          бобо жом ба!

                          (читай это…

                          а может не надо?

                          бобу…бобу…

                                   вдумчиво)  [1, с. 31].

Дада – это протест против «разумного» искусства, против надоевшей действительности, всего человеческого прошлого и настоящего.

На первый взгляд, характерных примет национального стиля в авангардной поэзии А. Дойду нет, но в стихах нередко возникают якутские слова, якутские народные образы, органично вписывающиеся в ткань стиха и придающие ему глубинный подтекст:

                          Перед восходом

                                            Бубна Золотого

                          трава что плачет утром

                          целуя тень сэргэ

                          ликует в полдень

                          звенит

                                   на тонком стебельке

                                            осколок голубой –

                                   цветок:

                          Невестка Тангара (невестка божества)…[1, с. 12].

Да и сама муза поэта – «царевна с грудями открытыми щедрыми полными сладкой ильгэ», «богиня …тысячекрылая с ликом Вечного Идола – солнца». В стихотворении «Пришествие» в свойственном Дойду авангардном стиле обыгрывается библейская легенда о рождении и пришествии Христа на землю:                  Но

                             с девятого неба

                             луч сверкающий пал –

                                                               долетел долетел

                          (это чудное пламя айыы)

                          пробуравил теперь мерзлоту

                разбудил духов старого Дерева

                чьи могучие корни

                еще

                          могут питать

                                            ствол засохший –

                                   предков песня: кэски-и-ил! [1, с. 57]

Таким образом,   произведения А. Дойду, авангардные по стилю, отличаются масштабностью мышления, особым  интересом к сознанию и подсознанию лирического героя, погружающегося в различные области миропонимания и постижения времени и пространства. В лирике А. Дойду мы обнаруживаем «своеобразный хронологический и пространственный космополитизм», охватывающий все времена и пространства [2, с. 220], характерный для поэтов «литературного пограничья». 

Литература

1.                 Дойду А. Небесные охламоны. Сб. произведений разных лет. – Якутск, 2001.

2.                 Литература Якутии на современном этапе, 1980-1990 гг.: Очерки / Отв. ред. Л.Н. Романова. – Якутск, 2001.