К.и.н. Кулешова Н.Ю.

Московский автомобильно-дорожный государственный технический университет – МАДИ, Россия

К истории образа России на Западе

В последнее время внимание научных и политических кругов российского общества все больше уделяется проблеме образа России на Западе. Действительно, адекватное представление иностранцев о нашей стране и народах, ее населяющих, имеет огромную значимость для развития взаимодействия с ней, устранения сложившегося недоверия и упрочения всеобщего мира. Однако, несмотря на изменения, происшедшие после распада СССР и признания современной Россией либерально-демократических ценностей, стереотипы, на основе которых формировался негативный образ нашей страны, продолжают сохраняться. Прежде всего, это касается раскручиваемого на Западе в течение нескольких веков тезиса о военной угрозе со стороны России, ее агрессивности и захватнических устремлениях. При этом в качестве обоснования «русской угрозы» используются два основных «довода»: «русское варварство» и реакционный, недемократический строй в России.

Уже в XVI веке характерной чертой «русского варварства» в восприятии Запада стала принадлежность России к Азии, а особо примечательным явлением – отождествление русских с татарами. Начало данному процессу было положено в период правления Ивана Грозного, покорившего Казань (1552 г.) и Астрахань (1556 г.) и включившего татар, хотя и в незначительном количестве, в состав русского войска. В ходе Ливонской войны (1558–1583 гг.), развязывание которой Россией считалось в Европе доказательством ее невиданной агрессивности, начал тиражироваться образ «азиатской орды», состоящей из жестоких бесчеловечных кровожадных татар. Такой образ татар утвердился еще в период нашествия потомков Чингисхана на Русь и в Европу в 1237–1242 гг.

В те годы европейцы называли татар «тартарами», ибо воспринимали их как выходцев из глубочайших бездн ада – Тартара. Согласно средневековым источникам, «тартары», размножившись, «как саранча» [1, с. 141], вознамерились «уничтожить весь род человеческий» [1, с.142] и стать единственными правителями мира. Указывалось также, что они, превосходя «всех людей жадностью, злобой, хитростью и бессердечием» [1, с.149] и обладая «нечеловеческой жестокостью» [1, с.148], учинили в разоряемых и опустошаемых им государствах «безумные зверства» [1, с.143]. «Тартары», как сообщалось, убивали всех людей подряд, без различия общественного положения, состояния, пола и возраста, насиловали до смерти женщин, а девушек «тоже замучивали до смерти, и потом, отрезав им груди, которые оставляли как лакомство для военачальников, сами с удовольствием поедали их тела» [1, с.148–149]. Одним словом, подчеркивались все признаки дикого варварства, составлявшие саму природу необузданной агрессии, которою как раз и демонстрировали татары.

Примечательно, что подобные стереотипы восприятия варварства были с лихвой применены в отношении России. И, главное, что они постоянно поддерживались в Европе, переходя практически в неизменном виде из одного века в другой для нагнетания страха перед «русской угрозой». Даже в XIX веке русская армия, сыгравшая решающую роль в разгроме армии Наполеона, представлялась в Европе кровожадной ордой, опустошавшей на своем пути все земли и пожиравшей детей. Воздействие на людей подобных стереотипов подтверждалось реальными фактами. Когда после вступления в 1814 г. русских войск во Францию генерал М.И. Платов, по его собственному свидетельству, взял на руки полуторагодовалую французскую девочку, ее мать, бросившись к его ногам, умоляла.. «не съедать ее дочери!» [2, с. 39].

Даже в Германии, которую Россия в 1813 г. освобождала от наполеоновского ига ценой жизни десятков тысяч своих солдат и офицеров, в середине XIX века русская армия представлялась грабителем, мародером, насильником, и в целом – варварской, азиатской ордой. Более того, тогда настойчиво внушалась мысль о неизбежном новом вторжении русских в пределы германских земель. «И эти казаки, башкиры, калмыки, татары и т. д., – говорилось, в частности, в берлинской революционной листовке (март 1848 г.), – десятками тысяч горят скотским желанием вновь разграбить Германию и нашу едва рожденную свободу, нашу культуру, наше благосостояние, уничтожить, опустошить наши поля и кладовые, убить наших братьев, обесчестить наших матерей и сестер и с помощью тайной полиции и кнута уничтожить любой след свободы, человечности и честности» [3, с.12]. Как видно, акцент был сделан на крайне агрессивный характер предполагаемых действий. И это в то время, когда Россия вовсе не собиралась совершать нападение. Позднее, в 1892 г., консультантом генерального штаба германской армии и лично императора Вильгельма II профессором русской истории Т. Шиманном был издан в Берлине дневник прибалтийского немецкого писателя Виктора Хена, написанный еще в 1867 г. В нем также утверждалось: «Казаки придут на своих лошадях с плетками и пиками и все затопчут. У них нет никаких потребностей, они мастера разрушений, ведь у них нет сердца, и они бесчувственны. И вместо убитых сотен тысяч придут другие сотни тысяч, ведь они как саранча» [3, с.12].

«Саранча», «скоты», «бессердечные», «бесчеловечные» и прочие прозвища русских людей были точным повторением эпитетов, которыми награждали европейцы татар в XIII веке. Широко используемые пропагандой подобные характеристики русских, безусловно, сыграли значительную роль в подготовке Германии к Первой мировой войне и в обосновании образа врага номер один для германского народа.

Более того, навязываемые образы русских подготовили почву для распространения в Германии после прихода большевиков к власти нового характеризующего их понятия – «недочеловеки». Данный термин, будучи взят на вооружение национал-социалистическими лидерами, хорошо вписался в русло проповедуемой ими расистской теории и стал ярким воплощением жгучей ненависти к большевикам и советскому строю. Он активно использовался гитлеровской пропагандой в середине 1930-х гг., но наибольшее применение для обработки общественного мнения получил с началом войны против СССР. «Недочеловек» представал как «ужасное создание», «подобие человека с человекоподобными чертами, находящееся в духовном отношении гораздо ниже зверя», ибо в душе его «царят жестокий хаос диких, необузданных страстей, неограниченное стремление к разрушению, примитивная зависть, самая неприкрытая подлость» [4, с.237].

Как видно, образ «недочеловека» фактически ничем не отличался от ранее пропагандируемых стереотипов восприятия русских, хотя и внес свой особый вклад в формирование образа самого ужасного врага Германии, в отношении которого война должна была принять характер на уничтожение.

Между тем не меньшую значимость в формировании особого враждебного отношения к русским на Западе, помимо ставшего «привычным» указания на их «варварство», имело обоснование непосредственной взаимосвязи агрессивности России с ее недемократическим общественно-политическим устройством. Уже в период царствования Ивана Грозного различные европейские государственные деятели стали обращать внимание на тиранический характер его правления и рабское положение его подданных. Однако позднее, с эпохи Просвещения, стало подчеркиваться прямое воздействие политического и социального строя в России на развитие у русских завоевательных планов. Например, французский путешественник маркиз де Кюстин, писавший о России в 1839 г., был твердо уверен в том, что в душе угнетенного русского народа бродят честолюбивые замыслы, сводящиеся к достижению его господства в Европе. «Эта нация, – заявлял он, – по существу завоевательная, жадная вследствие лишений, заранее искупает унизительным подчинением на родине надежду на тираническое господство над чужими» [5, с.127].

Обоснование агрессивной природы русских отсутствием свобод в России стало излюбленной темой на Западе на протяжении всего последующего времени. Даже в последние годы ряд подобных умозаключений пополнился новым обвинением в адрес России. В начале июля 2009 г. Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) на 18-й ежегодной сессии одобрила Вильнюсскую декларацию, состоящую из 28 резолюций. Принятая декларация уравняла роли «сталинского режима» и нацизма в развязывании Второй мировой войны, возложив на них одинаковую ответственность за случившееся. Под видом «сталинского режима» стране, вынесшей на себе основную тяжесть в борьбе с гитлеровскими полчищами, отведена одинаковая роль в процессе возникновения общечеловеческой трагедии, наряду с фашистской Германией.

Однако указание на «сталинский режим» является лишь плохо скрытой маскировкой давнего тезиса не только о «советской», но и о «русской» угрозе. Это свидетельствует о том, что пропагандистская подача образа России на Западе под односторонне заданным углом зрения, имея давнюю традицию, продолжает носить целенаправленный характер, сложившийся отнюдь не в советский, а в гораздо более ранний период российской истории. Очевидно, что подобная позиция Запада стремится воздействовать на изменение подходов к освещению прошлого в свою пользу. А это не только ведет к искажению всеобщей истории, но и не способствует устранению недоверия к современной России.

Литература

1. Матузова В.И. Английские средневековые источники IX – XIII вв. М.: Наука, 1979.

2. Заграничные походы русской армии 1813–1815 гг. (К 190-летию): Доклады академии военных наук. 2004. № 12. С. 36 – 41.

3. Война Германии против Советского Союза, 1941–1945. Документальная экспозиция города Берлина к 50-летию со дня нападения Германии на Советский Союз. Берлин, 1992.

4. Германская история в новое и новейшее время. В 2-х т. / Под ред. С.Д. Сказкина и др. М.: Наука, 1970. Т. 2.

5. Записки о России маркиза де Кюстина. / Перев. с фр. М.: СП Интерпринт, 1990.