Филологические науки / 1. Методика преподавания
языка и литературы
К.ф.н. Агибаева С.С.
Северо-Казахстанский государственный университет им. М.Козыбаева,
Казахстан
Цитата в структуре персонажа:
сакрализация и профанация художественного образа
В
литературоведении неоднократно рассматривалась функция цитатных включений как
генераторов смыслового поля текста. Круг
чтения образа-персонажа, в частности, открывает индивидуальное «я»
героя, обнажает эстетические и этические симпатии и антипатии автора, делает
героя «особенно убедительным и близким читателю» [1, 53].
Ярко характеризует своих «читателей» круг чтения Татьяны Лариной, Евгения
Онегина, Макара Девушкина, Сони Мармеладовой.
Цитаты, вложенные автором в уста
персонажей, создают вокруг них принципиально важный типологический ореол.
Л. Гинзбург писала о «цитатных» персонажах и сюжетных положениях, сравнивая
поэтические цитаты-формулы с нервными узлами, «прикосновение к которым
мгновенно вызывает ряды определенных значений» [2, 43]. Существует множество
литературных героев дон-кихотовского типа, гамлетовского, фаустовского,
байронического типов. Цитата связывает персонаж с его протообразом,
историческим или литературным архетипом.
Согласно
учению К.Г.Юнга, архетипы – это не сами
образы, а схемы образов, их психологические предпосылки, формы без содержания.
В процессе мифотворчества схемы обретают плоть, архетипы проявляются в образах,
мотивах и сюжетах. «Тот,
кто говорит архетипами, глаголет как бы тысячей голосов..., он подымает
изображаемое им из мира единократного и преходящего в сферу вечного...» (К. Г.
Юнг). Весьма точно определил концепцию
архетипа Т. Манн: «...типичное, как и всякий миф, - это изначальный
образец, изначальная форма жизни, вневременная схема, издревле заданная
формула, в которую укладывается осознающая себя жизнь, смутно стремящаяся вновь
обрести некогда предначертанные ей приметы» [цит. по: 3, 110]. Архетип, актуализируемый механизмом цитирования, способен «личную судьбу» литературного
героя возвысить до «всечеловеческой
судьбы».
Так, в
романе «Идиот» Ф. М. Достоевского, в образе князя Мышкина высвечиваются
архетипы Дон-Кихота, Христа, пушкинского «рыцаря бедного»; образ Настасьи
Филипповны существует на пересечении архетипов библейской Марии Магдалины и
пушкинской Мадонны. В «лекции», предваряющей чтение «Рыцаря бедного», Аглая
Епанчина трижды цитирует другое стихотворение Пушкина - послание А. П. Керн («К
***», 1825). В сознании читателя оба стихотворных текста тематически
объединяются благодаря общему для них христианскому мотиву чудесного
(«чудного») преображения души:
Душе настало
пробужденье:
И вот опять
явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой
красоты.
И сердце бьется в упоенье,
И для него
воскресли вновь
И божество, и
вдохновенье,
И жизнь, и
слезы, и любовь.
(«К ***»)
Ср.:
… Он имел одно виденье,
Непостижное уму,
И глубоко
впечатленье
В сердце
врезалось ему.
(«Жил на свете рыцарь бедный...») [4,
207]
Однако функцией цитатных включений
является не только идентификация образов, но и их дифференциация.
Цитата не обязательно отождествляет
героя с его литературным прототипом, но и расподобляет; не только возвышает /
сакрализует, но и снижает / профанирует.
Крайняя форма несоответствия героя примеряемой маске выражается в
сатирическом гротеске. В романе Э. Т. А. Гофмана "Житейские воззрения кота
Мурра" противопоставлены два мира - мир талантливого музыканта и
композитора Крейслера и животный, сниженно-обывательский мир кота Мурра. Мурр
пародирует творческие искания Крейслера; поэзия Мурра, по сути, является
образцом антипоэзии:
УСТРЕМЛЕНИЕ К ВОЗВЫШЕННОМУ
Чу, что за чувство в сердце воцарилось,
Откуда этот вихрь тревоги краткой?
Зачем мне прыгнуть хочется украдкой?
Иль гениальность впрямь в меня вселилась?
Какой душа любовью окрылилась?
В чём суть вещей? Костёр
надежды шаткой?
Откуда это чувство жажды сладкой?
Что с трепетным сердечком приключилось?
В волшебных стран неведомом просторе,
Безгласный, бессловесный, безъязыкий,
Влачусь, – но свежесть вешнюю почуя,
От тяжких уз освобожусь я вскоре!
Дичь отыскав в листве густой и дикой,
Взыграв душой, за крылышко схвачу я!
[5,
158]
Первая
строфа представляет собой свободное изложение произведения Гёте «Claudina von Villa
Bella»: «кошачье» стихотворение пародирует не только благородную
форму сонета, но и традиционное содержание жанра. В ухаживаниях за кокетливой
кошечкой Мисмис Мурр руководствуется сборником Овидия «Искусство любви», но
маска романтического героя и ученого мужа соскальзывает, в итоге обнажая
кошачью морду.
Ещё один приём использования цитаты с целью
профанации образа и достижения комического эффекта - «снижающий» комментарий, обрамление поэтического фрагмента
прозаическим текстом. В «Больших надеждах», одном из последних романов
Ч.Диккенса, автор саркастически описывает профанацию трагедий Шекспира на
сценах провинциальных театров. Уопсл, бывший псаломщик и актер-любитель,
обесценивает своей игрой образ Гамлета: его «кудри и высокое чело» выглядят
неправдоподобно, каждую реплику «Гамлета» зал встречает взрывами смеха и едкими
замечаниями:
«... всякий
раз, как этот нерешительный принц задавал вопрос или высказывал сомнение,
зрители спешили ему на помощь. Так, например, в ответ на вопрос «достойней ли
судьбы терпеть удары», одни кричали во весь голос «да», другие «нет», третьи,
не имевшие своего мнения, предлагали погадать на бобах, так что завязался целый
диспут. Когда он спросил, «к чему таким тварям, как он, ползать между небом и
землею», раздались громкие одобрительные возгласы: «Правильно!» [6, 549].
Художественная
литература ХХ века демонстрирует более широкий диапазон возможных
логико-выразительных отношений между текстами. В частности, Ю.К.Щеглов выделял
следующие формы текстуального контакта:
- контраст;
- сближение;
-
расхождение;
-
ироническое / серьезное отождествление;
-
параллелизм [7,
75]
В
стихотворении русского поэта-постмодерниста Дмитрия Пригова:
Вот дождь идет, мы с тараканом Сидим у мокрого окна И вдаль глядим, где из тумана Встает желанная страна Как некий запредельный дым Я говорю с какой-то негой: Что, волосатый, улетим! - Я не могу, я только бегать Умею - Ну, бегай, бегай [8]
-
пародируется не пушкинский «Узник» и профанируется отнюдь не образ лирического
героя. Снижены – и не комически, а скорее, лирико-иронически, окружение героя,
условия его духовного и физического «быта». Разоблачён миф о «переходе
советского общества к коммунизму», - пушкинский же текст оттенил советский быт,
подчеркнул несостоятельность мифа.
Цитаты в структуре образов-персонажей полифункциональны. Элемент «внешнего» текста помещает
произведение в контекст национальной и мировой культуры, обогащает
семантическое поле, углубляет читательское понимание произведения. Цитата становится гиперцитатой, тем самым
переводя проблему интерпретации текста в обширную область интертекстуальной
поэтики.
Литература:
1.
Савельева В. В. Герои «Островитян» Н. С.
Лескова как читатели Пушкина // Русская
речь. – 1999. - № 3. – С. 53 –60.
2. Гинзбург Лидия. О литературном герое. – Л., 1979. – 222 с.
3.
Аверинцев С.С.
Архетипы // Мифы народов мира: Энциклопедия. М., 1980. - Т. 1. - С.110-111.
4. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в тридцати томах. – Л., 1973. – Т. 8.
5.
Гофман
Э. Т.А. - Крейслериана. Житейские воззрения кота Мурра. Дневники. Серия «Лит.
памятники» - М., 1972.
6. Диккенс Чарльз. Собрание соч. в 10 томах.– М., 1982. - Т. 8.
7. Щеглов Ю. К. О романах И. Ильфа и Е. Петрова "Двенадцать стульев" и "Золотой телёнок" // И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев. – М., 1995. – С. 7 – 95.
8. Дмитрий Александрович Пригов. Написанное с 1975 по 1989. - М., "Новое литературное обозрение", 1997.