Роль графической маркированности в текстах современной прозы

Рабданова Лхама Раднабазаровна,

ГАОУ ДПО «Агинский институт повышения квалификации

работников социальной сферы»

Забайкальского края

В современной лингвистике широкое изучение получают явления, связанные с передачей и восприятием информации в современном обществе, при этом в качестве одной из главных задач выдвигается исследование языка с точки зрения графической маркированности явлений художественного текста.

Проблеме языковых процессов современной прозы посвящены исследования Г.Д. Ахметовой. В частности, автор рассматривает динамику языковых процессов в рамках «живого текста», под которым понимается такое литературное произведение, которое является открытым, динамичным, самоорганизующимся, взаимодействующим с другими литературными текстами [2, с. 157]. В живом литературном тексте сочетаются живые объективные процессы и живые творческие их изменения. Человек, изучая и постигая мир, меняет его [1, с. 235].

Анализ текстов современной прозы свидетельствует о композиционно-грамматических (грамматико-графических) сдвигах, изучение которых в контексте развития языковых процессов расширяет представление об использовании приемов графической маркированности, раскрывает их особенности и функции, используемые в современных текстах.

В книге Г. Садулаева «Я – чеченец» представлены реальные истории, – цикл повестей и рассказов, – посвященные чеченской войне. Книга состоит из коротких фрагментов, написана от лица главного героя, автора-рассказчика.

Первая повесть книги «Одна ласточка еще не делает весны» представляет собой монолог чеченца, в котором мать героя аллегорически сопоставляется с Родиной. В отдельных частях повести видим, что судьбы разоренной и сожженной родной земли и умирающей от горя матери оказываются неразделимыми и соединяются в один образ. Отмечаем, что именно такое построение повести – краткие фрагменты, отделенные друг от друга арабскими цифрами в одной повести и римскими в другой и т.д., – является приемом использования графической маркированности. Например:

4

Прошло триста лет, кочевники перебили друг друга и рассеялись в степях, и осели облака пыли, поднятой копытами конницы. Тогда я вернулся. Я помню, как тронул сохой твою грудь, впалую, утрамбованную копытами военных станов. И она была суха, безмлечна. Я упал на землю, я обнимал тебя и плакал, мама. Потом мы проводили обряды. В летний месяц мы отлавливали змей и вывешивали их на деревьях. Мы разоряли вороньи гнезда. Мы вспахали русло пересохшей реки, в ту и в другую сторону. И смотрели на горы. И ты вернулась к нам, мама. Другой весной ты стыдливо обнажила плечо, перевернулся пласт чернозема, и для нас снова потекло молоко.

Не надо бояться, когда придет смерть, мы уйдем в горы и построим там башни [7].

Фрагментарность произведения наблюдаем в книге «Крест» В. Дегтева, который обращаясь к особой визуальной форме «текст в тексте», отделяет от текста (речи) повествователя текст (речь) одного из персонажей.

В рассказе «Митрофан Фультикультяпистый» курсивом выделяются композиционные отрезки, в которых представлена внутренняя речь автора-повествователя: «Я и сам знаю, что там у вас был бы не из последних, как говорится, удальцов. Знаю также, что тут, у нас, мне не дадут развернуться. Меня просто заглушат – всякой болтовней и никчемной пустой «общественной» работой. Не одну «сивку» укатали эти «горки». Знаю, что придется подпевать в ту дуду, в которую дуют все. Я уже и начал это делать – я уже коммунист, можешь меня поздравить. Иначе без красного билета, у нас нельзя, сама это знаешь. Противно тошно, но что делать?

А бросить все и уехать – не могу…

Наверно, просто потому, что я очень русский» [5, с. 195].

В данном тексте интерес представляют окказионализмы, которые в тексте графически маркируется курсивом: «Повторяй: я человек фультикультяпистый, могу фультикультипнуться, выфильтикультипнуться и перевыфильтикультипнуться [5, с. 184]; «Но-но-но. Доедывай сперва; так – не возьму» [5, с. 153]; «Итак, героя нашего, когда он появился на свет, нарекли Митрошкой. Отец у него был Тихон. А по-дворью их дразнили «Пузырями», - потому что толстой и краснорожей была вся их родова» [5, с. 182].

Исходя из вышеуказанных примеров отмечаем, что из средств текстовыделения наиболее часто употребляется курсив, служащий интонационной, стилистической, диалогической разметке текста, усиливающий обособление чужой речи цитаты.

Проследим внутреннюю речь героя, которая выделяется курсивом, на примере романа В. Маканина «Испуг»: «Ничуть он меня не достал – он мне понравился, этот их Башалаев. Гений с пронзительным взглядом, так они его меж собой называли. Ярлычок, как водится льстив. Но что-то настоящее, похоже, там есть. И показалось (поверилось), что этот с взглядом не станет лгать или вредить старику (мне) за просто так» [6, 30].

В следующем примере курсивом выделены предлоги, указывающие на пространственно-временную отнесенность события, когда герой может уйти «туда» (местоимение туда как бы «уносит» старика от настоящего времени):

«Старику, если он технарь по образованию, обмануться смертью как парадоксом ничуть не проще и не легче… Ушел в бесконечность. Ушел за бесконечность… Туда? Но если туда уходило целое поколение…» [5, 183].

Также в романе мы наблюдаем достаточно примеров, когда автор заключает слова, сочетания слов в скобки: «В окно (погасил свет) ударила сиянием ночная луна – старику кажется, что она поторапливает.

- Да, да! – говорит он ей по-приятельски. – Уже иду.

Натягивая еще раз, поудачнее (да, да, покрасивше!) беретку на лоб, старикан выходит из своего скромного домишки в полную тьму.

Дачный поселок спит.

Нет-нет подымая к небу глаза (луна вдруг спряталась), старик вышел на дорогу и поторапливается. Страдающий бессонницей идет, спешит на свидание к луне, почему бы и нет?.. Но идет он не к ней» [6, с.8].

Оформление слова в скобки раскрывает смысловое наполнение изображения, когда писатель вносит в текст ту информацию, которую он считает необходимой для понимания созданной картины: «Одежда его вечерами проста и всегдашня – темно-серый пиджак, темные брюки. Также темная беретка, придающая ему знаковую интеллигентность: он лишь слегка надвигает беретку на высокий лоб. Туфли как туфли, неприметные. В целом же – все для ночи, невидный, неброский. (Но в этом нет умысла. Так получилось. Другой одежонки просто нет.) В лунную ночь старикан Алабин, как правило, бродит по дачному поселку. (А лучше б спал!) На ночной дороге он в профиль покажется вырезанным из черной бумаги» [6, с.7].

Важным средством грамматико-графических сдвигов в тексте является невыделенная прямая речь, использование которой приводит к изменениям в синтаксисе. Вследствие данных изменений формируется особый вид сложного предложения – бессоюзное предложение с невыделенной прямой речью.

«Взрослая женщина громко сказала мне по-чеченски: не плачь, ты же мужчина! И тихо, по-русски: она ведь жива, а ты не плачь, ей от этого только хуже. Только тут я понял, что в палате были еще люди. Я огляделся… Нет, по-настоящему я огляделся еще позже. Сначала я выбежал из палаты в коридор, я успокоил себя, я взял себя в руки, тогда я зашел снова.

И уже спокойно я подошел к ней, сел рядом на стул, спросил: как ты? В ее глазах стояли слезы, но она успокоилась вместе со мной и сказала: хорошо, мне уже гораздо лучше» [7].

Использование данного приема мы наблюдаем в романе А. Слаповского «Адаптатор»:

«… я много раз предлагал Нине свою помощь, перечисляя варианты вплоть до подработки ночным сторожем или курьером, но она умница, говорила: человек должен стремиться делать то, что ему нравится. Мне нравится моя работа, тебе твоя, а если платят меньше, ты ни при чем. Твое дело, говорила она, гораздо важнее и сложнее моего, я ведь это понимаю» [8, с. 16].

Или:

«… Ирина пошла на прямой разговор с ним и объяснила: никогда и ни за что она не станет ни его женой, ни его любовницей. Политик заверил, что ему это и не нужно… Нет, объяснил бойкий политик, ты мне красавица, нужна на раз-два-три, не больше, у меня, видишь ли, характер такой: не могу терпеть, когда вижу красивую женщину и думаю, что она не моя. Теряю сон и аппетит. У меня гипертрофированное самолюбие, приходится с этим считаться, сказал политики со вздохом» [8, c. 118]

Приведенные фрагменты из текстов свидетельствуют о наличии языкового признака (невыделенной прямой речи) рассказчика, который организует субъективированное повествование и графически маркированы.

Итак, нами рассмотрено использование и взаимодействие приемов композиционно-графической маркированности в текстах современной прозы, благодаря которым происходят композиционные изменения.

Список литературы

1. Ахметова Г.Д. Языковое пространство художественного текста (на материале современной прозы). Учебное пособие. СПб.: Реноме, 2010. 244 с.

2. Ахметова Г.Д. Языковые процессы в современной русской прозе: (на рубеже XX – начала XXI вв.) Новосибирск: Наука, 2008. 68 с.

3. Виноградов В.В. О теории художественной речи: Учеб. Пособие, 2-е изд., испр. М.: Высшая школа, 2005. 287 с.

4. Горшков А.И. Русская стилистика и стилистический анализ произведений словесности. М.: Литературный институт им. А. М. Горького, 2008. 543 с.

5. Дегтев В. Крест: Книга рассказов. М.: Андреевский флаг, 2003. 448 с.

6. Маканин, В.С. Испуг: [роман] / Владимир Маканин. – М.: Гелеос, 2006. – 416с.

7. Садулаев Г. «Я – чеченец». М: «Ультра. Культура», 2006.

8. Слаповский А. «Качество жизни». Москва «Вагриус», 2004.