Филологические науки /7. Риторика и стилистика

К. филол. н., доцент Киынова Ж.К.

Казахский национальный университет имени аль-Фараби, Казахстан

Славянизмы как носители культурно-исторической информации: фрагменты языковой картины мира в динамике

Взаимодействие языка, познания и культуры, столь отчетливо проявляющееся в новейших исследованиях, позволяют исследовать славянизмы не только с позиции классических подходов (историко-генетический, семантический и стилистический), но и в контексте современных научных парадигм. Так, значительные изменения приоритетов изучения языка, связанные с антропоцентрической направленностью современной науки, и тенденции к языковой концептуализации духовных ценностей в семантике языковой единицы предполагают переосмысление славянизмов как историко-культурного феномена.

Важным компонентом семантики языковой единицы является его культурная память: смысловые характеристики языкового знака, связанные с его исконным предназначением и системой духовных ценностей носителей языка. Так, в каждом языке есть слова, «дальнейшее значение» которых образует содержательную основу этических, психологических, логических и религиозных терминов – «духовных ценностей», которые, безусловно, могут быть этнокультурно отмеченными как в границах одного языка, так и в границах межъязыковой научной парадигмы – стиля мышления [1, с. 28-32].

Славянизмы как носители культурно-исторической информации являются важным элементом языковой картины мира, это ментально значимые единицы языка, в которых сконцентрированы многовековой опыт, культурные и религиозно-православные ценности русского народа, поэтому в их семантике сохранились существенные с точки зрения носителей языка представления и понятия – элементы «картины мира». Произошедшие в картине мира носителей языка преобразования и их языковая концептуализация происходило в свете духовной рефлексии – осознанием и усвоением духовных ценностей.

В семантике славянизмов проявляются особенности мировидения и мировосприятия носителей языка, что находит свое отражение в языковой концептуализации духовных ценностей, и оказывает непосредственное влияние на формирование современной языковой картины мира.

Е.С. Яковлева рассматривает языковую картину мира в аспекте ее динамики и переосмысления значений слов, имевших место в истории русского языка. Разумеется, что без апелляции к истории языка и к истории культурных представлений носителей языка, истоки мотиваций словоупотребления могут быть неочевидными. Исследуя преобразования в семантике слов, она выдвигает тезис о том, что «языковая картина мира динамична: какие-то фрагменты складываются, выявляются с течением времени, а какие-то, напротив, – затемняются, в результате чего наше употребление кажется на первый взгляд ничем не мотивированным (недаром Гумбольдт о языковом мышлении говорил как о «внутренней форме языка»). Апелляция же «внутрь», как правило, означает исследование «вглубь» времени, апелляцию к прошлому языка и языкового мышления» [2, с. 281].

Именно это подход в интерпретации языковой картины мира мы берем за основу, так как для современного секуляризованного сознания интерес представляет историческая память языка о слове, особенно тех его значений, которые оно имело в старославянском (церковнославянском) культовом языке. Русский язык во многом отражает архаические модели концептуализации слова, поэтому обращение к историческому прошлому слова поможет выявить некоторые фрагменты языковой картины мира. Современное употребление многих славянизмов – это следствие секуляризации языка, когда значения слов были переосмыслены. Редукция сакрального в названиях эмоций, зачастую ведущая к затемнению внутренней формы слова (ср. восхищение – «похищение», пленительный – «берущий в плен»…) была следствием общей интенции этой семантической реформы – обмирщения, секуляризации чувств: высокие проявления, эмоциональные пики мыслились не только в свете религиозного источника. Рассмотрим историю такие «эмоциональные» слова как страх и ужас. В церковнославянском языке слово оужасъ и страхъ значило «удивление, изумление… исступление, вдохновенное состояние… благоговейный страх [3, с. 752]. Страшный в церковнославянском – «внушающий почтение, благоговение… удивительный, чудный, величественный, чрезвычайный, безмерный» [3, с. 672]. Названия подобного рода религиозных (экстатических чувств) – совмещающих противоположные оценки – в современном языковом сознании, как правило, преломляются в какую-либо одну оценочную плоскость. Но именно «экстатичность» церковнославянских «страха» и «ужаса» мотивируют их сегодняшнее разговорное употребление.

Вместе с тем, следует отметить, что вследствие секуляризации – «при пересадке из церковной области в «мирскую» – многие славянизмы были переосмыслены и эта дихотомия подвергалась разрушению. Однако «сакральное не исчезало, а обладая огромной смысловой энергией, насыщало своими значениями профанное, вызывая культурные мутации слова. «Дольнее», усваивая язык «горнего» приобретало нередко те смыслы, которые были закреплены за сакральной лексемой (так, в частности, красота обогатилась этическими смыслами, существовавшими у лексемы лепота, поэтому, оценивая недостойное поведение, мы определяем его как некрасивое). Интересно, что такой же процесс происходил и в паре глаголов знать и ведать: в ходе исторического развития русского языка в семантическую сферу сакрального знания, связанного с глаголом ведать, все активнее вторгался глагол знать, а сакральная семантика глагола ведать уходила на периферию. Следы этой сакральной семантики глагола ведать сохраняются и сегодня в его стилистической маркированности: именно глагол ведать, а не знать приобретает в русском языке архаическую возвышенность и приподнятость, а также в производных словах с корнем вед- (проповедь, исповедь, исповедание, проповедник). При этом во взаимодействии сакрального и светского значений большая активность наблюдалась у светского, вследствие чего оно вовлекало сакральное в свое пространство, обогащаясь новыми словами и смыслами. И в этом проявилась системная память культуры, ибо любая «культура не существует без сакральных смыслов. Отказавшись от одних, она находит другие и принимается их оформлять по тем же правилам, что и прежние, которые никуда не уходят из памяти культуры» [4, с. 11].

Вследствие секуляризации слово может «забыть» то, что означало в прошлом. Например, связь слова страсть со «страхом» и всем комплексом «страдания», «испытания», «подвига» и «очищения» обыденным языковым сознанием не ощущается. Ср. понимание страстного как «страшного» в следующем примере (предсмертный плач мученицы Иустины) … Сыне Божий, ущедри мя и сподоби одеснгую тебе стати и слышати сладкаго твоего гласа… Избави же мене от страстного оного и жесточайшаго гласа, еже речеши грешным, сущим ошуюю тебе: «Отидите от мене…» [5, с. 150]. Сейчас это слово реализует два значения: «духовное», религиозное и «светское», мирское, при этом «духовное» воспринимается современным носителем языка как узкоспециальное – «церковное».

Действительно, «духовность» исконного славянизма – это его общая принадлежность культурному языковому слою; современное же, секуляризованное, сознание может осмыслять эту «духовность» в терминах религиозности, церковности, отводя ей тем самым узкоспециальную предметную область, исключая обыденную. Например, риза в современном употреблении прилагается только к церковным реалиям (верхнее облачение священника, либо же оклад иконы), а вошло это слово в русский язык из церковнославянского с более широким значением – «одежда», доказательством этого факта являются фразеологизмы: до положения риз, разодрать на себе ризы. О том, что древнерусский аналог ризы выходит за рамки библейской тематики и означает название одежды вообще свидетельствуют следующие примеры из «Материалов для словаря древнерусского языка по письменным памятникам» И.И.Срезневского ср.: И поидоша же боре и борынѣ, изрдившес во брачны порты и ризы [6: III, с. 121]; Вас одеждѫть ризы, мене же прав'дам [6: II, с. 626].

Обращение к истории слов помогает интерпретировать исконную культовую принадлежность. Интересна в этом смысле судьба слова очищение, которое в современном языке материализовалось, стало преимущественно использоваться по отношению к физически-конкретным предметным ситуациям ср.: очищение организма, в то время как для древнерусского сознания было более актуальным духовное очищение, очищение и избавление от грехов: - Бъ далъ ѥсть намъ м днии сию на чищеньѥ дши («Повесть временных лет» 6582г.). О сложной семантической структуре слова «очищение» свидетельствует словарная статья в «Материалах…» И.И.Срезневского, в которой приводятся различные значения этого слова: «духовное очищение», «прощение», «чистота духовная», «обряд очищения после некоторых болезней», «месячное очищение у женщин», «освобождение от долгов и недоимок» [6: II, 847].

Развитие переносных значений свойственно многим славянизмам. Например, у славянизма «зреть» в процессе эволюции языка развивается переносное значение, которое в современных словарях выступает как основное: 1. Становиться зрелым (в 1 и 2 знач.). Яблоки зреют. В юноше зреет ученый. Наступать, приближаться. Зреет решение. Зреет обида. сов. созреть. В то время как исконное его значение «видеть, смотреть» маркируется как устаревшее. Он зрит печальную картину. сов. узреть. В Картотеке древнерусского словаря Института русского языка им.В.В.Виноградова РАН есть интересный пример употребления глагола «узреть» в значении «поспеть, поспеет, спелый». Ср.: Да тутъ же радитца пшеница и ячменъ, да иные симена сиютъ, и растетъ что пырей и как узреетъ изъ того заврятъ въ котлъ гораздо и радитца от того сахаръ (Спафарий Китай. Статейный список посольства Н.Спафария в Китае (1675-1678). Выборка примеров по материалам Картотеки позволяет говорить о том, что преимущественно «узреть» используется в основном, исконном прямом значении «увидеть»: «Мы же аще и един час главою поболим, или прыщь на теле нашем узрим, то в борзе всем знаемым нашим возвещаем» (Послание Ив.Грозного в Кирилло-Белозерский монастрырь, XVI-XVII вв.); «Мы мужи Полочяне даемъ въдати, кто на сiю грамоту узритъ или услышитъ чтучи» (ААЭI, - СПб., 1836). В «Материалах…» И.И.Срезневского не выделяется такое значение глагола «узреть», как «поспеть», но приводятся другие его значения. Ср.: «узнать, уразуметь»: Извьрзи кладоу прѣжде от очесе своѥго, тъгда оузьриши изврѣшти счьць отъ очесе брата твоѥго; Боли Оць, больство же его оузьримъ въ Сноу [8: III, 1175]. Кроме того, глагол «узреть» был синонимом слова «взирать», а значит, употреблялся и в значении «посмотреть, взглянуть»: Се  панъ Бенко, староста Галицькии и Снтиньскии, свѣдчю то своимъ листомъ каждому доброму, кто на сесь листъ оузрить [6: II, 847]. В современных словарях «узреть» маркируется как устаревшее, а «узришь» в значении «увидеть, усмотреть» - как шутливое, ироническое [7, с. 537].

В современном языковом сознании славянизмы соотносятся с архаизмами и несут следы иного мировоззрения, иной картины мира, «так как ассоциируются со значимым в культурной традиции носителей языка текстовым источником и обладают однозначной предметной соотнесенностью – «идеальное», «умозрительное». «Умозрение» в применении к церковнославянизмам обладает вполне определенным содержанием и поэтому может рассматриваться как отдельная категория. В основе этой категории лежит идея созерцания некоего идеального пространства, которое понимается либо как время (прошедшее, будущее, протяженное), либо как воображение, мысленное / образное представление. Например, глагол обрести называет протяженное действие: обретают с течением жизни, на жизненном пути. Аналогично и воздвигать реализуется на некотором участке времени. Умозрительность таких слов, как очи, уста, взор проявляется в том, что образы, ими называемые, реализуются в пространстве нашего воображения – не конкретном, доступном непосредственному восприятию, но именно «мысленном» [2, с. 49]. Все это позволяет говорить о ценностной, позитивной ориентации носителей языка по отношению к словам, заимствованным из старославянского языка, чего нельзя сказать об исконных языковых формах.

Старославянский (церковнославянский) язык как сакральный язык, репрезентирующий совершенно определенный тип культуры оказал благотворное влияние на духовное начало в языке и культуре, а стержнем древнерусской культуры явилось христианское вероучение, повлиявшее на жизнь и мировоззрение русского народа. Поэтому современная русская языковая картина мира, отражая мирское обыденное мировосприятие, не утратила связь с архаичным мировидением и культурными представлениями носителей языка.

Литература:

1. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. – М.: Языки русской культуры, 1997. – 824с.

2. Яковлева Е.С. О языковой картине мира в аспекте ее динамики: переосмысление старых значений // Слово в тексте и словаре: сб. ст. к 70-летию акад. Ю.Д.Апресяна. – М.: Языки русской культуры, 2000. – 648с.

3. Дьяченко Гр. Полный церковно-славянский словарь (репринт 1890 г.). – М., 1993.

4. Вендина Т.И. Из кирилло-мефодиевского наследия в языке русской традиционной народной культуры // Славянский альманах. – М., 2003

5. Житие протопопа Аввакума. Житие инока Епифания. Житие боярыни Морозовой. – СПб., 1994.

6. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. – Т.I-III, - СПб., 1893-1913.

7. Ожегов С.И. Словарь русского языка. – М.: Рус.яз., 1991. – 917с.