К.ф.н. Федосеенко Н.Г.

Санкт-Петербургский государственный университет кино и телевидения, Россия

Лишний человек или скиталец? (к вопросу о терминологии)

Определение «лишний человек» ввел И.С. Тургенев, так определив Чулкатурина. Но в свете характеристики Чулкатурина оказывается спорным причисление Онегина, Печорина, Рудина, Бельтова к типу «лишнего человека», либо спорно причисление Чулкатурина к данному типу, поскольку существенны отличия между героями. Как отметил Г.А. Бялый: «Сам Тургенев «лишним» не назвал ни «Гамлета Щигровского уезда», ни Рудина». Чулкатурин «лишний» не в России, а вообще «на сем свете». Он стремится быть как все, его рефлексия Чулкатурина сродни не печоринскому анализу-загадке, а самоедству «подпольного человека» Достоевского. «Маленький человек» до такой рефлексии не доходил, а вот «подпольный человек» генетически может быть связан с образом Чулкатурина, особенно в плане самоанализа и едкой иронии над собой в нелицеприятных для него сценах. Мельчает даже роль, исполняемая героем. Если у Печорина – роль карающего «топора в руках судьбы», то Чулкатурин «пятая лошадь» в упряжке.

Сюда сложно отнести и героев Гончарова, поскольку они утрачивают типологически значимые черты. И Александр Адуев, и Обломов находят свое место в жизни, что не свойственно самому типу «лишнего человека». Кроме того, лишность связана и с пространственной бесприютностью, скитальчеством, путь гончаровских героев ограничен переездом из поместья в столицу, либо замкнут: столица – дача - столица.

Другими словами, границы термина размыты, и термин нуждается в корректировке. Примем за основу типологической характеристики образы Онегина, Печорина, Бельтова и Рудина. Что их связывает?

Романтический пратип. В эпоху становления реализма выяснилось, что образ «лишнего человека» в его сложности оказался по плечу только тем авторам, кто прошел на пути к роману опыт романтической поэмы.

Первые русские реалистические романы вступали в двусторонний диалог с романтическими произведениями. В результате типологические черты романного героя выявляются в романтическом контексте и сводятся к следующему:

1. Уровень образованности, который, как правило, связан с европейской культурой и находится на значимой высоте современного образования: от «мы все учились понемногу» Онегина, «я стал читать, учиться» Печорина до Бельтова, который, «раскрытый всему прекрасному, стал усердно заниматься науками».

2. Расхождение между полученными знаниями и российской действительностью порождают скуку: «самые счастливые люди – невежды ‹…› мне стало скучно…», «Бельтов ‹…› очутился в стране, совершенно ему неизвестной, до того чуждой, что он не мог приладиться ни к чему».

3. Невозможность реализовать свои силы вызывает страсть к путешествиям (нередко сводимым к поисками смерти): «Тоска» – рефрен в «Отрывках из путешествия Онегина»; «авось где-нибудь умру на дороге!» – мысли Печорина. Бельтову «стала надоедать» «роль зрителя» в жизни. Скитальчество не одноплоскостно: это может быть «охота к перемене мест», но может быть и странствие в вертикальном пространстве: «угадать назначение высокое» и поспорить с судьбой».

4. Обязательное «испытание любовью» (Л.В. Пумпянский), что генетически восходит к пратипу романтического героя.

5. Интертекстуальность, связанная в первую очередь с романтическими текстами, становится устойчивой частью характеристики рассматриваемых героев.

К 1840-м годам романтический характер за редким исключением потерял свою оригинальность и прогрессивное значение. Герои цитируют сплошь Печорина, признают себя лишними на земле. При этом заметим, что скитальчество, бесприютность героя не только не снимаются, но приобретают constant-ный характер в судьбе героев.

К 50-м гг. «разочарование» все больше становится ролью, игрой. И герою уже не нравится его ассоциативная связь с литературными предшественниками. Алексей Петрович, герой тургеневской «Переписки», не увлечен романтизмом и понимает, что это растиражированное поведение, но и осознает, что его жизнь вне его желания складывается по романтическому образцу. Трагизм судьбы – в осознании своей лишности. Отсюда и новая лексема – «не прикидывался» («никогда не прикидывался Байроном»). Вновь важно скитальчество героя, умирающего вне родины и без любви.

Наиболее близок к интересующему нас типу Дмитрий Рудин.

Добавляется новая черта – это герой не только образованный, но и умеющий говорить и увлекать молодые сердца слушателей.

Мотив скитания, роднящий романтического героя и лишнего человека и делающий лишнего человека действительно лишним, скитальцем, в романе Тургенева достигает поистине романтической силы. И только теперь слово Рудина звучит подлинной исповедью.

Не случайно события второго финала происходят за пределами России – усиливается мотив беспочвенности и ненужности Рудина.

Итак, в чем отличие «лишнего человека» от скитальца? «Лишность» предполагает «вписывание» героя в общество. Вполне вписался бы Онегин в общество, если бы того захотел, с радостью принят Печорин в доме Мери, Бельтов, если бы захотел, был бы принят в любом доме города. Рудин мог приспособиться и безбедно дожить свою жизнь. Дело не в этом, а в их внутренней потребности – не «вписаться» в общество и поступить на службу – а мир изменить, принести реальную пользу, найти дело, которому служить можно с полной самоотдачей. Лишность – категория социальная, скитальчество – внутренняя. Герой пытается преодолеть отчуждение, появляется не столько противостояние, сколько желание объяснить себя людям, отсюда значимой чертой становится потребность в слове, будь то слово исповедальное, эпистолярное или достаточно абстрактное. Терминологически правомерно и семантически более точно определение такого героя «скитальцем», что включает в себя и значение «лишности», и попытки установить диалогический контакт с миром других людей, и эпизодичность такого рода диалогов.

Тип, который в литературоведении принято считать типом «лишнего человека», закончил свое литературное существование к середине XIX века. Однако литература в своем развитии не теряет своих открытий. Правомерно предположить наличие генетической связи героев конца века с их предшественниками, в том числе и с типом «скитальца». Речь идет, прежде всего, о Версилове и Иване Карамазове Достоевского.

Литература:

1. Бялый Г. А. Тургенев и русский реализм. М.; Л., 1962.

2. Ванслов В.В. Эстетика романтизма. М., 1966.

3. Ган Е. (Зенеида Р-ва) Полн. собр. соч. СПб, 1905. (Б-ка «Севера»).

4. Герцен А.И. Собр. соч.: в 9-ти тт. Т. 1. М., 1955.

5. Григорьев А. А. Другой из многих // Проза русских поэтов XIX века. М., 1982. С. 45-142.

6. Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4-х т. М_..; Л., 1961-1962. (ИРЛИ).

7. Маркович В.М. Повести Тургенева 1854-1860 // Тургенев И.С. Собр. соч.: В 12-ти т. Т. 6. М., 1975. С. 307-331.

8. Маркович B.M_. И.С. Тургенев и русский peaлистический роман XIX века. Л., 1982.

9. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1962-1965. (ИРЛИ).

10. Тур Евгения [Е.В. Саллиас-де-Турнемир] Племянница: Ч.1//Современник. 1850. Т.19. № 2. С. 161-210; Т.20. № 2. С. 126-166.

11. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30-ти т. М., 1978 - (ИРЛИ).