к.ф.н. Шингарева М.Ю., магистрант Намазбекова Л.

Региональный социально-инновационный университет

К вопросу об эмоциональности дискурса в контексте теории речевой деятельности

Как известно, наше сознание хранит знания об окружающем мире во всем многообразии его проявлений, включая представления о различных предметах и связях между ними. Конечно, «наборы» знаний и представлений носят во многом индивидуальный характер и могут значительно разниться. Однако ядро таких наборов всегда носит надындивидуальный характер, ведь изолированный индивид – не более чем абстракция. Рассматривать его таковым, т.е. вне социального контекста – значит строить научную фикцию, т.к. индивидуальность – продукт истории. И поскольку дух народа живет в индивидуумах, закономерности его возникновения, расцвета и упадка могут быть познаны лишь тогда, когда главным объектом психолингвистического изучения становится этнос как таковой [1].

Жизнь общества, восприятие окружающего мира не может не сказываться на национально-лингвальных комплексах [2]. Этническая принадлежность не может не сказываться и на коммуникативном аспекте общения. Этническое своеобразие проявляется, в частности, в манере излагать информацию.

Представители индивидуалистических западных культур больше внимание обращают на содержание сообщения, на то, что сказано, а не на то – как, их коммуникация в слабой степени зависит от контекста. Для таких культур, называемых низкоконтекстными, характерен когнитивный стиль обмена информацией.

В высококонтекстных культурах при передаче информации люди склонны в большей степени обращать внимание на контекст сообщения, на то, с кем и при какой ситуации происходит общение. Высокая зависимость коммуникации от контекста проявляется в расплывчатости и неконкретности речи, изобилии некатегоричных форм высказывания, таких как «может быть», «вероятно» и т.п. Анализируя особенности русского языка, мы обнаружим большое количество признаков того, что русская культура является высококонтекстной. Е.Падучева отмечает, что «в русском языке гораздо богаче, чем во многих других, поле неопределенности» [1]. Неудивительно, что самым распространенным в настоящее время словом-сорняком стало как бы, придающее высказыванию аморфность и некатегоричность.

Принадлежность к той или иной культуре предопределяет также уровень эмоциональности и ее интенсивность. Для коллективистской культуры характерна большая, чем для индивидуалистической, дифференциация эмоциональных категорий, и ее представители проявляют свои эмоции ярче. Внимание к контексту сообщений проявляется у них в богатстве языковых средств для выражения эмоций, в стремлении передавать все оттенки возникающих между людьми чувств.

Именно этим и объясняется наличие серьезных расхождений в эмоциональной оценке действительности у носителей русского и английского языка. Так А.Вежбицкая [3] отмечает, что в исследованном ею корпусе английских текстов частота употребления слов fool, stupid, idiot составила 43, 29 и 14 раз соответственно. В сопоставимом с ним по объему корпусе русских текстов аналогичные слова дурак, глупый, идиот, встретились соответственно 122, 199 и 129 раз. Из этих данных можно сделать следующее обобщение: русская культура поощряет резкие, безоговорочные суждения, а англосаксонская культура их избегает. Это подтверждают также данные об использовании наречий абсолютно (166) и совершенно (365), в то время, как частота их английских аналогов – absolutely (12), utterly (27), perfectly (31). Если прибавить к этому употребление слов terribly (18), awfully (10), horribly (12), с одной стороны, и страшно (159) и ужасно (170), с другой, различие между двумя культурами и их отношение к «преувеличению» в восприятии действительности станет еще более очевидным.

По мнению А.Вежбицкой, в русской культуре вербальное выражение эмоций относится к одной из основных функций человеческой речи. При этом русский язык имеет исключительно богатый репертуар лексических и грамматических выражений для разграничения эмоций и придания особой окраски межличностным отношениям.

Эти данные, которые, кстати, хорошо увязываются с гипотезой Сепира – Уорфа, косвенно указывают на существование различий в лексике, обозначающей эмоции в русском и английском языках, но никак не конкретизируют эти отличия. Например, отмечается «богатый» репертуар русских лексических и грамматических выражений, особенности русского словообразования и обилие «активных» эмоциональных глаголов, но нет прямого сопоставления с соответствующими данными для низкоконтекстных культур и, в частности, не предпринимались попытки создания классификации эмотивной лексики в целом. На наш взгляд, именно такая классификация даст возможность действительно сопоставить культуры по проявлению эмоциональности в языках, которые их обслуживают.

Однако необходимо отметить, что общие принципы теории речевой деятельности едины для человека как биологического вида (homo sapiens). В частности, с большой степенью уверенности можно ожидать, что много общего должно быть на уровне психофизиологии, и соответственно в лексике, отражающей психофизиологические корреляты эмоций. Кстати, пилотные исследования показали, что в составе слов и словосочетаний, связанных с эмоциями, значительную долю составляют слова, отражающие как раз психофизиологические изменения (сердце остановилось, кровь закипела, бросило в пот, остолбенеть и т.п.).

Итак, согласно одним предпосылкам, следует ждать существенных различий в составе эмотивной лексики сопоставляемых нами языков, а с другой стороны, есть предпосылки, обуславливающие универсальный характер этой лексики. Обсуждая идеи теории относительности, нельзя отвергать наличие у языка некоторых универсальных черт. Еще Г.Лейбниц, твердо веря в «психическое единство человечества», рекомендовал сопоставительное изучение различных языков в качестве средства обнаружения «внутренней сущности человека» и, в частности, универсальной основы человеческого познания [4].

Несмотря на то, что конкретные эмоции – это субъективные психологические состояния, эмоциональность как категория надындивидуальна, обусловлена этнопсихологией и является составной частью культурного синдрома. Русская культура, относящаяся к культурам коллективистского высококонтекстного типа, действительно характеризуется большей эмоциональностью по сравнению с англоязычной. Тем не менее, при изучении эмотивной лексики в русском и английском языках нельзя ограничиваться исследованием лингвистической относительности и ожидать появления только таких языковых фактов, которые противопоставляют две культуры.

Лишь надежно установленные языковые универсалии могут дать серьезную основу для сопоставления концептуальных систем, закрепленных в различных языках, и для объяснения значений, закодированных в одних языках и не закодированных в других.

Литература:

1. Падучева Е.В. Феномен Анны Вежбицкой // Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М.: Русские словари, 1997.

2. Шмелев А. Д. Дух, душа и тело в свете данных русского языка. // Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М., 1997.

3. Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. Языки славянской культуры. М., 2001.

4. Leibniz G. W. New essays on human understanding. Trans. Peter Remnant and Jonathan Bennett. Cambridge: Cambridge University Press. 1981.