Филологические науки/2.Риторика и стилистика

К.филол.н. Ватченко С.А.

Днепропетровский национальный университет им. Олеся Гончара,

Украина

О социокультурном контексте появления
«Шамелы» Г. Филдинга

Литературоведы порою шутливо уверяют, что в решении
Генри Филдинга стать романистом повинны два влиятельных персонажа английской культуры XVIII ст.: сэр Роберт Уолпол и Сэмюэл Ричардсон. Один из них ответствен за появление закона о театральной цензуре, что оборвало столь успешную карьеру Филдинга-драматурга в 1737 г., заставило его изучать право, более активно заняться журналистикой и выступить в качестве автора «Джонатана Уайльда», содержащего ироническое обличение узнаваемого современниками «великого человека» (C. Вэйри, 1990). Другой – стал виновником публикации «Памелы». И возникшая как ответная сатирическая «реплика», «Шамела» Филдинга, по мнению К. Инграссиа, таила в себе черты, предвосхищающие открытия в жанре «комической эпопеи в прозе», те поэтологические различия между Ричардсоном и Филдингом, которые позволяют современной постмодернистской критике соотнести каждого из писателей либо с феминным, либо с маскулинным мироощущением
(К. Инграссиа, 2004).

Для ряда исследователей тема несколько неожиданного и эпатирующего вхождения Г. Филдинга в мир художественной прозы как автора язвительной травестийной формы, оркеструющей в комической тональности историю добродетельной служанки, героически отстаивающей личную независимость и свободу, весьма сложная и провокационная, так как литературоведов и по сей день не перестают терзать сомнения по поводу окончательно узаконенного творческого отцовства Г. Филдинга. И поэтому специалисты взвешенно выстраивают стратегию ее научной репрезентации: иногда предпочитают лишь кратко обозначить проблему, в другом случае, воображаемое метатекстовое сращение «Памела/Шамела» рассматривают из перспективы трансформации мотивики первого романного опыта Ричардсона в комической эпопее
Г. Филдинга «Джозеф Эндрюс», где заглавный персонаж не только обречен пройти испытание, уготованное судьбой Памеле, но волею создателя, склонного к мистификациям, оказывается ее братом. Но более всего литературных критиков занимает не столько внешняя формальная перекличка топики «Памелы» и «Шамелы», сколько семантическое отталкивание и рассогласованность произведений, что позволяет увидеть несовпадение, различие художественных индивидуальностей писателей, ставших участниками приметного литературного диалога, оставившего след в национальной культуре.

Историки литературы, размышляя о сложившихся эстетических пристрастиях Филдинга, упоминают о том, что писатель разделил судьбу многих интеллектуалов XVIII в., таких как Поуп, Свифт, Гей, Арбетнот.

Обладая от рождения высоким социальным статусом, получив хорошее образование, Филдинг, как и старшие его современники, был вынужден постоянно противостоять житейским неурядицам и обеспечивать себе достойное существование упорным трудом. Поэтому известные слова
Дж. Ричетти о том, что Филдинг занимал привилегированную позицию в культуре, а экономически был уязвим (Дж. Ричетти, 1999), во многом объясняют те постоянно меняющиеся профессиональные ипостаси, в которых выступал Филдинг в течение своей жизни, когда он был драматургом, романистом, журналистом, выполнял обязанности судьи и являлся инициатором различных коммерческих предприятий.

И хотя для Филдинга чрезвычайно важен был денежный достаток, убеждены биографы, он не был писателем-поденщиком. Филдинг не только следовал запросам литературного рынка, но и диктовал ему моду, утверждает Р. Полсон. А возвышенные представления Филдинга о собственном предназначении, о необходимости полноценно реализовать данный ему талант никогда не покидали художника, но постоянно учитывались им в динамике его карьеры (Р. Полсон, 2000).

К 1740 году Филдинг обрел известность как журналист и драматург, по своему влиянию в театральных кругах Лондона во многом напоминая Драйдена. Одной из проблем, беспокоивших его, как и почитаемых им скриблерианцев (Поупа, Свифта, Гея, Парнелла, Арбетнота), стало ощутимое падение читательского вкуса, появление потока коммерческих произведений, не отличающихся оригинальностью, художественной выразительностью стиля и демонстрирующих не только тематическую, но и формальную заурядность.

Полагают, что ироничное, отстраненное отношение Филдинга к «Памеле» Ричардсона во многом было обусловлено органичностью для Филдинга-драматурга августинианских идеалов, которыми проникнуты созданные им
в 30-е гг. «Авторский фарс» и «Трагедия трагедий», пьесы, содержащие пародию на коммерционализацию литературы и неразборчивость писательских интересов.

Однако чистота роли литературного арбитра, вступившего в поединок с автором романа о героине, принесшей на эстетический Олимп Лондона XVIII ст. сомнительные ценности безыскусной женской любовной прозы, по мнению критиков, не была выдержана Филдингом до конца. И первым проницательно об этом написал Ричардсон, когда, уязвленный неприятием своего романа, догадавшись об имени создателя «Шамелы», заметил, что скорее всего «Памела» научила Филдинга сочинять в соответствии со вкусами публики с тем, чтобы доставлять ей удовольствие, хотя последний был всегда далек от этого. Многие современные литературные критики вторят Ричардсону, соглашаются с ним и думают, что «Памела» заставила Филдинга пересмотреть прежде незыблемые установки и ощутить рождение нового читателя. По утверждению Т. Локвуда, роман Ричардсона не только вызвал критическое интеллектуальное неприятие писателя, но также породил у него творческое желание переписать оригинал (Т. Локвуд, 1999).