Филологические науки/2.Риторика и стилистика
К.филол.н.
Ватченко С. А.
Днепропетровский национальный
университет им. О. Гончара
Поэтика
театральности в романе
С. Ричардсона
«Памела»
Вокруг «Памелы» (1740) Ричардсона долгое
время продолжались споры. Критики и читатели допускали полярную интерпретацию
романа, полагая, что определенная двойственность и противоречивость
присутствуют в характере заглавной героини. В ней видели либо цельную молодую
женщину, которая благодаря рассудительности и чувству собственного достоинства
не стала жертвой обстоятельств, либо воспринимали ее как циничную искательницу приключений, выскочку, желающую
достичь высокого социального статуса [5, p. 79]. Cомнения
читателей в реальности событий, изложенных в романе, приобретали неожиданную
окраску. Некоторые из них относили «Памелу» скорее к сказочной истории (“fairy tale”),
другие называли ее книгой, опередившей время (“this book is far ahead of its time”), поражались, как мало
изменилось общество за прошедшие столетия, так как и сегодня сохранили значение
темы разобщенности людей, разделения их на бедных и богатых, нежелание принять
и понять чувства других. Подобно тому, как образ ричардсонианской Памелы
приводил в замешательство читателей и разобщал их, так и личность ее творца
воспринималась многими также противоречиво. Яркие, сатирические выпады Филдинга
в адрес Ричардсона в «Шамеле» и «Джозефе Эндрюсе» давно стали хрестоматийными
эпизодами истории английской
литературы. М. Дуди остроумно прокомментировала драматизм отношений двух
великих романистов. По ее мнению, «Памела» оскорбила дух Итона, присущий
Филдингу, и он дал отповедь Ричардсону от имени элиты своего времени [2, р.
74].
Пройдут столетия. В научном сообществе
утвердится мнение о том, что полемика вокруг Ричардсона и его текстов – не
только следствие несовпадения читательских вкусов, не столько, как полагает ряд
исследователей, важная составляющая его успеха на литературном рынке [3, p. 90–99], но и реакция на сложность художественных
гипотез автора. В «век философов» и разделяемой многими тяги к систематизации
знаний Ричардсон покорит европейского читателя тем, что свои произведения как
бы уподобит литературной энциклопедии чувств. Однако любимая Ричардсоном тема
«заблуждений сердца и ума» будет дополнена другими: проблемой разделяющей
общества «кастовости», размышлениями над механизмами взаимодействия людей
различного статуса, возможностями самореализации личности, которая обладает
волей, талантом, но не социальными правами. Ричардсон многие из волнующих его
идей интегрирует в текст через концепты и метафоры театральности, понятия,
которое в европейской культуре издавна замещает образ социальной реальности
[1].
Уже долгое время специалисты
заинтересовано описывают феномен игровой эстетики, ставшей особо
привлекательной для художников Нового времени: его мотивику, поэтический
«словарь», сложные формы успешно освоили европейские литераторы, обращавшиеся в
творчестве к языку маньеризма, барокко, рококо. Мирская сцена игры страстей,
честолюбия, жажда успеха и одобрения
сторонников станет лейтмотивом их текстов. Открытый опыту
предшественников и современников, Ричардсон также введет в свои произведения
театральную символику и, воспользовавшись понятиями лица, маски, личины, привлечет
внимание читателя к ценностям, культивируемым в мире-театре, где искусственное
и естественное не только противопоставляются,
смешиваются, но и подменяют друг друга.
В романе «Памела, или Вознагражденная
добродетель» автор как бы удвоит сюжет: его прозаическая основа – флирт
сквайра-повесы с хорошенькой служанкой, – благодаря театральным аллюзиям
обретет и метатекстуальное звучание. Начальный фрагмент романа, воссозданный в
переписке Памелы и ее родителей, выстроен в соответствии с моделью комического
нравоописания, которая будет разрушена и трансформирует жанровую тональность
из-за несоответствия традиционных амплуа героям. Как только владелец
Бедфордшира осознает, что нравственная стойкость Памелы – не уловка опытной
интриганки, и свойственное ей понимание чести и добродетели означает не
смирение, но бунт (М. Дуди), поведенческая маска сквайра Б. также изменится.
Во второй части ричардсоновского романа
сквайр признает несостоятельность своих надежд на быструю победу над Памелой,
умерит свой жизнерадостный пыл и будет действовать в соответствии с циничным
здравомыслием вероломного сластолюбца. Он обманом завлечет Памелу в усадьбу
Линкольншир, присвоит себе роль ее единственного покровителя и станет
патронировать идею удачного замужества строптивой девушки. Молодой человек
продемонстрирует дьявольскую расчетливость. Он прибегнет к хитроумно
продуманным формам искушения Памелы то ли мнимым браком (“sham-marriage”), то
ли ролью богатой содержанки, когда выгода от материального вознаграждения, по
его мнению, должна, несомненно, воздействовать на ее практичный ум плебейки.
Сама же героиня, отрезвленная двойной моралью и чередой предательств
окружающих, утратит простодушную наивность, продолжит яростно отстаивать свою
свободу и достоинство и теперь уже увидит мир в устрашающих красках
сентиментальной готики [4].
Но читатель будет ощущать некоторую
неподлинность и постановочную атмосферу линкольнширского эпизода жизни Памелы.
В то же время исподволь набирающая мощь сила любви молодых героев, не всегда
осознанная ими, изменит ход событий, не позволит свершиться насилию, и каждый
из них в театральной сцене соблазнения сквайром Памелы предстанет слабым,
растерянным, нелепым, а их отношения друг с другом будут выписаны в духе забавных
происшествий альковного романа.
Завершающую стадию сюжета «Памелы»
Ричардсон выстроит не столько в ключе счастливой любовной истории, сколько как
процесс морально-этического самоопределения героев, благородных и равных друг
другу по глубине характеров, толерантности и мудрости, органичных жанру романа
духовного поиска (quest). В итоговом фрагменте
текста сквайр Б. выступит ведущим персонажем, и его история заблуждений,
ошибок, мучительного опыта и смелости принятия радикальных решений равно
интересна для читателя, как и судьба Памелы.
Едва ли можно согласиться, что дневники
Памелы и ее переписка являют собою исповедь образцовой протестантки,
исполненную суровых назиданий. Как и в романах самого Ричардсона, в них ощутима
театрализация нарратива, когда автор, скрываясь в закулисье текста, играет
повествовательными масками персонажей, самой Памелы, сквайра Б., леди Дейверс,
преподобного Уильямса, четы Эндрюс, отказывается от прямого назидания,
предпочитая не рассказ о событиях и прямую характеристику персонажа, но их
изображение через разветвленную сценографию, акцентируя позу, жест, мимику
героя, индивидуализируя его речь. Избирая в «Памеле» эпистолярную форму,
Ричардсон драматически уплотняет поэтику романа и, исходя из собственного
понимания назначения уже реформированного им жанра (“new species
of writing”),
очерчивает не только его содержательный объем, каждый раз внове заставляя
аудиторию задуматься над осознанием необходимости личной свободы и ее пределов
в социуме, но и выстраивая более
сложные отношения с читателем. Ему автор, в отличие от своих героев,
передоверяет авторское всеведение, широту кругозора и право итогового видения
смысла.
Литература: