Д. филол. н. Закамулина М.Н.

Казанский государственный энергетический университет, Россия

Философское время в языке: между феноменологическим и классическим пониманием

Время трудно поддается концептуальному схватыванию, о чем говорил еще Августин Блаженный [1]. Но философия все время обращается к толкованию времени с тем, чтобы понять сам смысл человеческого бытия. Современные ученые отмечают, что у философов XIX в. в вопросе о восприятии времени вряд ли можно найти что-то принципиально новое. Так, в своих феноменологических изысканиях сущности времени Э. Гуссерль [5] и его ученик М. Хайдеггер [9] напоминают нам о многих положениях представления времени, которые мы находим в книге 11 «Исповеди» Аврелия Августина Блаженного, полагающиеся самым ранним в древней истории изложением феноменологии восприятия времени. Гуссерль говорит о субъективном восприятии времени, о времени души, начиная с того, что заключает понятие объективного времени в скобки. Он утверждает первенство «внутреннего» времени по отношению к «внешнему»: сначала мы субъективно переживаем временную последовательность, а потом уже мыслим объективное время в том смысле, какой вкладывает в это понятие естествознание. То есть по Гуссерлю объективное время не просто противостоит субъективному, а исходя из него строится (см. подробные комментарии к работе Гуссерля в [8]). Именно к Августину как к авторитету в исследовании этого вопроса отсылает Гуссерль.

В §§ XX и XXVIII Исповедей мы видим квинтессенцию размышлений Августина о времени: «Совершенно ясно […] одно: ни будущего, ни прошлого нет, и неправильно говорить о существовании трёх времён, прошедшего, настоящего и будущего. Правильнее было бы, пожалуй, говорить так: есть три времени – настоящее настоящего, настоящее прошедшего и настоящее будущего. Некие три времени эти существуют в нашей душе, и нигде в другом месте я их не вижу: настоящее прошедшего – это память, настоящее настоящего – это непосредственное созерцание, настоящее будущего – его ожидание. Если мне позволено будет говорить так, то я согласен, что есть три времени […]. Пусть даже говорят, как принято, хотя это и неправильно, что есть три времени: прошедшее, настоящее и будущее… […] не об этом сейчас моя забота, не спорю с этим и не возражаю; пусть только люди понимают то, что они говорят и знают, что ни будущего нет, ни прошлого… . […] Каким же образом уменьшается или исчезает будущее, которого еще нет? Каким образом растет прошлое, которого уже нет? Только потому, что это происходит в душе, и только в ней существует три времени. Она и ждет, и внимает, и помнит: то, чего она ждет, проходит через то, чему она внимает, и уходит туда, о чем она вспоминает. Кто станет отрицать, что будущего еще нет? Но в душе есть ожидание будущего. И кто станет отрицать, что прошлого уже нет? Но и до сих пор есть в душе память о прошлом. И кто станет отрицать, что настоящее лишено длительности: оно проходит мгновенно. Наше внимание, однако, длительно, и оно переводит в небытие то, что появится. Длительно не будущее время – его нет; длительное будущее – это длительное ожидание будущего. Длительно не прошлое, которого нет; длительное прошлое – это длительная память о прошлом» [1].

А. Бергсон и М. Хайдеггер совершают настоящий прорыв в теоретическом осмыслении времени. Хайдеггер показал, что онтология после Канта и Гуссерля стала возможна только как феноменология, поэтому и онтология времени существует как феноменология. Мы не можем сказать, что такое время, но мы можем сказать, как оно себя проявляет. Так определяет время уже Аристотель, когда считывает время с движения: Время есть не что иное, как число движения по отношению к предыдущему и последующему [2, 165]. Время есть мера движения, мера смены состояний – так оно трактовалось практически всегда и в разных философских концепциях. Но только на уровне Гуссерля, Хайдеггера и Делëза осознается, что этот путь трактовки времени полностью реализуется только феноменологией.

Французский философ-постструктуралист Жилем Делëз пишет не об одном синтезе времени, а о трех его различных формах. Первый синтез времени связан с понятием живого настоящего, второй – с понятием чистого прошлого, третий – с понятием формы-зеро времени, при которой впервые возникает вопрос о будущем [6, 7]. Таким образом, Делëз со свойственной ему оригинальностью трактует три временных пласта секвентной трехчленной структуры времени – настоящее, прошлое и будущее, имея в виду феноменологическое описание времени. Время Делëза как бы закручивается, первый синтез разворачивается внутри второго, второй – внутри третьего, и происходит это на различных уровнях каждого из них. Речь идет не о физическом объективном времени, а о субъективном, феноменологически описываемом времени, т.е. о синтезе времени. Если физическое время, т.е. время, о котором идет речь в естественных науках, можно связать с последовательностью событий – обратимых, как в классической механике, электродинамике и квантовой механике, или необратимых, как в теории детерминированного хаоса и синергетике, то в феноменологии речь идет о том, что синтезы времени, т.е. восприятие событий как расположенных во времени или порождающих время, невозможно вне сознания. И именно это имеется в виду, когда кто-либо пишет, что время присуще только сознанию. При этом многие философы, ориентируясь на обратимость времени в доминирующих физических теориях, считали, что не только синтез времени, но и необратимость процессов как таковая, возможность уникальных событий как таковых свойственны лишь сознанию и культуре, но не природе [8].

Первый синтез времени, о котором пишет Делëз, раскрывается как живое настоящее, в которое «вдавлены», «вжаты», «впрессованы» прошлое и будущее. Термины «сжатие» и «сокращение» в этом контексте используются как синонимы синтеза, объединяющего дискретные моменты физических событий в единое целое феноменологического времени. До всякого активного синтеза времени, конституируемого сознанием, существует пассивный синтез бессознательного. И именно пассивный синтез лежит в основе первичной памяти и первичного предвосхищения будущего, т.е. ретенций и протенций в терминологии Гуссерля. Активные же синтезы времени, т.е. связанные с сознанием воспоминания прошлого и ожидания будущего, опираются на пассивные синтезы. Первый синтез времени учреждает живое настоящее как основу времени и тем самым учреждает время. Но учрежденное им настоящее имеет свойство проходить, превращаться в прошлое. Ушедшее настоящее – это не то прошлое, которое является частью живого настоящего. Это прошлое, которое существует для нас благодаря памяти, задающей контекст, в рамках которого можно мыслить превращение настоящего в прошлое. Благодаря памяти осуществляется второй синтез времени, в основе которого лежит первый синтез; живое настоящее является основанием памяти. Но второй синтез является обоснованием первого, память обосновывает живое настоящее. Благодаря памяти мы смотрим на него со стороны, смотрим на настоящее из прошлого как на уходящее и присоединяющееся к прошлому. Здесь речь идет о чистом прошлом a priori, прошлом как таковом, описанном Бергсоном [3]. Это прошлое, которое содержит в себе все прошедшее настоящее, вплоть до настоящего актуального. Это прошлое – синтез всего времени целиком, а настоящее и будущее – лишь его измерения. Третий синтез времени связан с существованием активного мышления и обусловлен различием между человеком и Богом, как в философии Декарта, согласно которому Бог производит время и тем самым гарантирует единство cogito. Либо, если отказаться от Бога, этот синтез обусловлен расколом человеческого “Я”. У Канта это раскол между человеком как вещью в себе и эмпирическим человеком. Этот раскол можно было бы интерпретировать как различие между внутренним вневременным и внешним временным человеком. Третий синтез конституирует время, избавившееся от событий, составляющих его содержание, порвавшее связь с движением, одним словом – открывающее себя как пустая и чистая форма. Само время происходит, а не что-то происходит в нем. Оно перестает быть количественным и становится порядковым, чистым порядком времени. Порядок времени утверждается благодаря расколу «Я», трещина в котором разделяет прошлое и будущее. Порядок времени определяется как соотнесение более или менее длительного прошлого и обратно пропорционального ему будущего, разделенного цезурой настоящего. Будущее и прошлое здесь – формальные признаки, характеризующие априорную статическую форму времени. Она статична, поскольку сама не изменяется, хотя и является формой радикального изменения [7, 102-117]. Происходит время благодаря «надлому» или трещине «Я», обозначаемому Делëзом термином «цезура». Цезура – это основание и причина чистого формального распределения неравного, т.е. порядка времени. Но цезура – это и само время. В результате цезуры появляется порядок «до-после», т.е. время. Событие это именуется латинским термином cardo – предмет, около которого что-нибудь вертится, точка поворота, в переносном смысле – главное обстоятельство, критический момент. Прямое соответствие этого философского положения мы находим у основоположника психосистематической школы в языкознании Г. Гийома [11]: в его психосистематике языка говорящий a priori осознает, что настоящее время конструируется частью, которая только что истекла, и частью, которая вот-вот истечет. Гийом называет хронотипом w частицу, которую прошлое унесло с собой, и хронотипом a частицу, которую привнесет собой будущее (ср. с трактовкой Делëзом живого настоящего времени, в которое «впрессованы прошлое и будущее»). Каждый из этих хронотипов составляет купюру, разрыв (ср. coupure у Гийома и césure у Делëза), необходимый для того, чтобы отделить настоящее от прошлого, с одной стороны, и настоящее от будущего, с другой. Соположение этих двух хронотипов является необходимым и достаточным условием для того, чтобы отделить настоящее от прошлого и от будущего одновременно и, следовательно, временную форму презенса (на примере французского языка). Именно этот факт приводит Гийома к заключению о том, что в языковом отношении такое положение дел выражается в существовании единой временной формы для этого временного плана: настоящее дает две временные формы: настоящее несовершенное (le présent de l’inaccompli), называемое Présent, и настоящее совершенное (le présent de l’accompli), называемое – не самым удачным образом с его точки зрения – Passé composé. Отвлекаясь от видовой трактовки оппозиции простые/сложные временные формы, нельзя не увидеть объяснение семантической экстенсивности этой временной формы, способной принимать как значение будущего, так и значение прошлого. Говоря о языковой реализации времени, Гийом имеет в виду глагольные формы, объективно наличествующие в языке, ибо для него представление времени ассоциируется с глаголом. То, что называется «морфологическим временем» в языке, отличается от реального, экзистенциального времени, не говоря уже о философских интерпретациях времени. Доказательством тому служит существование двух разных терминов для грамматического и для реального времени в английском и немецком языках: Tense/Time и Tempus/Zeit, чего, кстати нет во французском языке, за что лингвисты-романисты не раз подвергались критике со стороны англо-саксонских ученых.

Классический взгляд на понятие времени в языке заключается в предположении, что любое высказывание имеет точку отсчета, определяемую как момент речи, т.е. ‘сейчас’. Следовательно, реальное время делится на три части: до момента речи, что соответствует прошедшему времени, после момента речи, что соответствует будущему времени, и моменту речи, что соответствует настоящему времени (первичный и вторичный дейксис). Прошедшее и будущее сами могут быть разделены на две части относительно события, располагаемого в них: до этого события и после (некая купюра, цезура в языке). Таким образом, появляется определенное количество интервалов в реальном времени, которым должны соответствовать грамматические времена. Иначе говоря, постулируется соответствие между естественным расчленением времени и категоризациями, выраженными глагольными временами. Однако такая картина весьма несовершенным образом согласуется с лингвистической реальностью. Одной и той же хронологической категории могут соответствовать несколько глагольных временных форм; настоящее глагольное время может быть использовано для выражения любого временного момента или интервала. По отношению к реальному времени лингвистическое время обладает значительной свободой, хотя между ними существует тесная взаимосвязь. Например, ни одна другая временная форма, кроме презенса, не может его заменить во всех его употреблениях. Нельзя, например, сказать ‘Вчера я пойду погуляю’ или ‘Завтра я вымыл руки’. Глагольные времена употребляются согласно условностям, свойственным данному языку, нарушение которых приводит к непониманию и двусмысленностям. Что касается прошлого и будущего, то между ними существует определенный дисбаланс. Прошлое – это все то, что уже имело какое-то существование, будущее – это то, что еще не имеет существования и, возможно, не будет его иметь. Будущее мы знаем хуже, чем прошлое, и это вынуждает нас говорить о будущем с меньшей точностью (ср. с размышлениями Августина). В известном смысле прошлое более реально, чем будущее. Этим можно объяснить то, что языки имеют больше морфологических форм для выражения прошлого, чем будущего.

Все временные формы глагола могут быть распределены в зависимости от выражаемых временных планов: прошлого / настоящего / будущего, репрезентируемых наречиями времени, например, вчера / сейчас / завтра; разумеется, с первичным и вторичным дейксисом nunc (сейчас) и tunc (тогда) как в системе глагола (нонкальные vs тонкальные формы), так и в системе неглагольных (адвербиальных) временных форм (нинегоцентрические vs аллоцентрические). Здесь нелишне подчеркнуть еще раз, что границы между тремя временными планами перемещаются по временной оси, что неизбежно привело в языке к семантической экстенсивности формы настоящего. В некоторых случаях временная форма будет соответствовать двум или даже трем временным планам, а потому может возникнуть соблазн характеризовать данную временную форму вневременной. В подобных случаях будем говорить о транспозиции данной временной формы. Таким образом, традиционные наименования временных форм, существующие в языке-системе, не служат отправной точкой в смысле их реального функционирования в тексте. Язык, будучи энергией, т.е. прежде всего деятельностью, а не продуктом этой деятельности, направлен на то, что сознание человека всякий раз концептуализирует, т.е. осуществляет ментальную переработку любого экстралингвистического контекста языковыми средствами микро- или макросистемы, создание которых предполагает определенный порядок, а физический мир является субстратом и причиной всех переживаний, размышлений, интересов и оценки, при этом говорящее лицо определяет временные отношения путём соотнесения действия с моментом отсчёта, которым является, в первую очередь, момент речи, т.е. налицо соответствие с философским феноменологическим временем и его цезурой.

Литература:

1. Аврелий Августин Блаженный. Исповеди. In: http://www:/bogoslov.ru/text/2612687.html

2. Аристотель. Собр. соч. в 4 томах. Том 1. – М.: «Мысль», 1975. – 550 с.

3. Бергсон А. Собр. соч. Том 1. – М., 1992. – С. 243-245.

4. Гийом Г. Принципы теоретической лингвистики.– М.: Прогресс, 1992.–220 с.

5. Гуссерль Э. Феноменология внутреннего сознания времени. Собр. соч. Том I / Пер. с нем. и предисловие В.И. Молчанова. – М.: «Гнозис», Риг «ЛОГОС», 1994. – 177 с.

6. Делёз Ж. Различие и повторение / Пер. с французского Н.Б. Маньковской и Э.П. Юровской. – СПб: «Петрополис», 1998. – С. 1-50.

7. Конев В.А. Трансцендентальный эмпиризм Ж. Делëза. – Самара: СГУ, 2001. – 140 с.

8. Леденева Е.В. «Феноменология внутреннего сознания времени» в историко-философском контексте (комментарий к работе Э. Гуссерля). http://credonew.ru/content/view/807/61/

9. Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени. – Томск: Издательство «Водолей», 1998. – 383 с.

10. Guillaume G. Langage et science du langage.– P., 1968.–286 p.