Д.ф.н. Султанова Л.Б.

Башкирский государственный университет, Россия

Неявное знание в науке

Современная философия и методология науки выделяет такие уровни в строении научной теории, как метатеоретический, теоретический и эмпирический. Метатеоретический уровень научной теории представлен в виде так называемого «фонового знания». К таковому обычно относят теоретически неявные (т.е. не содержащиеся в тексте научной теории в явном виде) утверждения предпосылочного характера, необходимые для обоснования и осмысления научной теории и применения её на практике. Теоретически неявные утверждения составляют важнейшую разновидность неявного знания в науке.

Можно сказать, что неявное знание представляет собой особый род знания, не представленный в конкретных формулировках, что нисколько не мешает учёным, исследователям этим знанием пользоваться, и зачастую, пользоваться весьма успешно, причём независимо от конкретной научной дисциплины. Понятно, однако, что особое значение неявное знание имеет в науках, требующих наиболее высокой степени обоснования, и это, прежде всего, математика.

В современную философию и науку это понятие было введено американским философом М. Полани, который показал, что неявное знание личностно, то есть не существует в отрыве от конкретной личности [1]. В познавательной деятельности решающее значение приобретает прежде всего неосознаваемость неявного знания в процессе применения. Особенно важно это для развития математики, что делает исследование феномена неявного знания неизбежным.

Общенаучная проблема неявного знания при этом понимается, с одной стороны, как проблема выяснения возможности экспликации неявного знания, и, с другой стороны, как проблема выяснения взаимосвязей явного и неявного знания. Явное знание при этом квалифицируется как знание в традиционном понимании, то есть как знание, соответствующее сложившимся классическим представлениям о статусе научной теории, которая при этом рассматривается не просто как явное, то есть словесно выраженное, вербализованное знание, а ещё и как теоретически обоснованное знание. Это так называемое объективное знание, которое реально представляет собой лишь видимую верхушку «айсберга» всего компендиума знаний личности, тесно связанного с её теоретически латентным личностно-индивидуальным комплексом неявного знания.

М. Полани отвечает на вопрос о возможности эволюции неявного знания в явное отрицательно, и с ним во многом можно согласиться. Действительно, неспецифицируемость неявного знания в науке делает крайне сложным не только его обоснование, но и его обнаружение, вербализацию. Тем не менее, представляется, что полное отрицание возможности вербализации и научно-теоретического обоснования неявных элементов научной теории, декларируемое М. Полани, не имеет смысла.

Чтобы убедиться в реальной возможности трансформации неявного знания в явное, необходимо отвлечься от психологического подхода, характерного для М. Полани. Он считает, что неявное знание опирается на комплекс бессознательных ощущений, и, следовательно, категорически не подлежит рационализации. Российские исследователи, в частности, Л. А. Микешина и В. А. Лекторский, напротив, считают, что неявное знание, несмотря на свою неспецифицируемость, никак не может быть связано с областью бессознательного. Неявное знание при таком понимании – феномен, не позволяющий субъекту осознанно фиксировать в научно-теоретическом обосновании все опорные утверждения. При этом сами неявные теоретические утверждения, применяемые в конкретном обосновании, нашему мышлению представляются очевидными и естественными настолько, что наше внимание никак на них не фокусируется. Однако, в конечном счёте, в результате дальнейшего исторического развития науки, выясняется, что эти неявные утверждения не столь очевидны и, вообще говоря, требуют доказательства. Обнаружить неявное знание такого рода – большая удача для математика, поскольку обоснование таких найденных утверждений способствует общему повышению уровня математической строгости [2].

Вообще, прежде, чем ставить вопрос о возможности трансформации неявного знания в явное, необходимо разобраться, о какого рода неявном знании идет речь, поскольку неявное знание неоднородно. Представляется, что именно базовые онто-гносеологические неявные предпосылки не поддаются указанной трансформации. Необходимо учесть и следующее осложнение: дело в том, что современной философии науки неизвестен универсальный критерий разделения научно-теоретических и онто-гносеологических утверждений. Можно утверждать, в частности, неоднородность базовых оснований математики, как представлений, с одной стороны, онто-гносеологических, а с другой стороны, теоретико-математических [2].

В принципе, при исследовании вопроса о рационализации неявных онто-гносеологических предпосылок, необходимых в математике (таких, как понятие числа или бесконечности), следует отдавать себе отчёт в том, что, по сути, речь идет о суждениях, априорных не только математически, но и онтологически. Природа этих суждений исследовалась еще Р.Декартом и Им.Кантом. Теория неявного знания и крушение математического формализма в двадцатом веке были теми научными событиями, которые ярко продемонстрировали важную роль априорных суждений не только в развитии математической науки, но и в определении статуса математики, существенно дополнив кантовскую теорию познания в аспекте исследования специфики априорных форм созерцания.

Представляется, что можно говорить не только о диалектике явного и неявного знания в науке, но и о диалектических взаимосвязях философии и математики – притом, что это совершенно разные области мыслительной деятельности, основанные на различных принципах и ориентированные на выполнение различных задач. Действительно, обоснование, которое не может устроить философию, требующую, по Р.Декарту, полной ясности оснований и достоверности выводов, как показывает история науки, вполне устраивает математику. Поэтому, с точки зрения внутренних потребностей математической науки, формализацию математики, проведённую Д.Гильбертом, вполне можно считать удовлетворительной. Видимо, по этому пункту и пролегает граница между гносеологией и математикой.

Кроме того, математика имеет смысл только в собственных пределах, как и всякая наука, и по определению не обосновывает свои основания. У философии таких пределов нет – разве только пределы собственно человеческого понимания. Именно этим философия и отличается от науки вообще и от математики в частности. Поэтому философия может и должна стремиться к исследованию любых вопросов, в том числе и проблемы обоснования знания, даже если результаты этого исследования, подобно кантовским, будут ограничивать претензии математики на познание абсолютной истины.

Важно понимать, что специфика теоретически неявного знания, как неотъемлемого элемента научной теории, осложнена личностностью неявного знания, которая вовсе не исключает интерсубъективности, то есть общезначимости, конечного продукта научного познания. Личностность процесса научного открытия, в конечном счёте, не может служить препятствием для формирования всеобщего знания. Обоснованная научная теория содержит неявно-интуитивный элемент в минимально-допустимом объёме, признаваемом научным сообществом в данный конкретный исторический момент. Представляется, что необходимость участия личностного фактора, то есть необходимость участия неявного знания и интуиции в процессах формирования механизмов передачи и усвоения нового знания в математике, ни в коем случае не может исключить конечной интерсубъективности содержания этого нового знания. Интерсубъективность нового знания в конкретной парадигмы достигается в результате его теоретического обоснования, которое возможно вследствие обоснованной здесь диалектики явного и неявного знания. Благодаря указанной интерсубъективности научного знания возможна эффективная научно-теоретическая деятельность в любой научной области, а не только в области математики.

Личностность неявного знания и обусловливает уникальность каждой творческой личности, независимо от рода её деятельности. Именно наличие неявного элемента в научной теории позволяет ей порождать в исторической перспективе полезные следствия и продвигаться в направлении «скрытой реальности», которую можно отождествить с кантовской «вещью в себе». Именно такая, прошедшая проверку временем научная теория, согласно М. Полани, и может быть названа объективно истинным знанием. Именно таков реальный исторический критерий истинности научного знания, в чём можно убедиться, обратившись к изучению реальной истории развития науки. Научные теории могут «выжить» или «не выжить» в неизбежном и необходимом столкновении с реальностью – но только в таком столкновении и заключается весь смысл научного познания. Представляется, что «выживание» научной теории по К. Попперу необходимо истолковывать именно с учётом выводов М. Полани. Только тогда этот критерий научной истинности будет иметь смысл и сможет реально работать.

Таким образом, мы видим, что разобраться в том, каким же образом «работает» реальный когнитивный механизм становления и обоснования конкретно-исторического контекста научного познания, возможно только на основе признания фундаментальности категории неявного знания в науке и исследовании её роли в историческом развитии научного познания. Вообще это направление научно-философского исследования представляется не только интересным, но и весьма плодотворным. Отметим, что по этому вопросу в отечественной философии науки уже многое сделано [3;4].

Литература

1. Полани М. Личностное знание. М.: Прогресс, 1985.

2. Султанова Л.Б. Роль неявных предпосылок в историческом обосновании математического знания//Вопросы философии. № 4. С. 102-116.

3. Султанова Л.Б. Проблема неявного знания в науке. Уфа: изд-во УГНТУ, 2004.

4. Султанова Л.Б. Неявное знание в развитии математики. Уфа: РИЦ БашГУ, 2009.