Интерпретация классической литературы. (Чехов и Пьецух)

Традиционно русские поэты и писатели воспринимались как пророки и учителя жизни, призванные нести свет непреложных нравственных истин. К концу XX века ситуация коренным образом меняется. Классика утрачивает то особое место, которое она занимала в жизни общества, критика провозглашает гибель классической литературы как некой фундаментальной общественной ценности.

В дискуссию вступают ученые, в их числе известный чеховед В.Б. Катаев, который на множестве примеров из литературы, кино и театра доказывает, что русская классика и сегодня «продолжает оставаться основой, базисом, резервуаром, откуда современная культура черпает образы, сюжеты, мотивы», другими словами — классическая литература становится наиболее продуктивным источником интертекста [1].

Круг авторов, являющихся сегодня «центрами интертекстуального излучения» по мнению Н.А. Фатеева, не так уж широк. Чаще всего он сводится к «школьной программе» и наиболее известным именам – А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский, А.П. Чехов, М.Е.Салтыков-Щедрин [2].

Современный исследователь - объясняет этот феномен диалогической ориентацией авторской интертекстуализации, когда автор вступает в воображаемый диалог не только со своими предшественниками, но и современниками. Художник понимает, что адекватность восприятия порождаемых им текстов зависит от объема общей памяти между ним и его читателями.

Исследователь Е. В. Михина считает, что А.П. Чехов - одна из ключевых фигур отечественной литературы-рубежа XIX - XX веков. Невозможно переоценить его вклад в русскую прозу и драматургию. Даже у футуристов никогда не возникало желания, «сбросить» его «с парохода современности» вслед за остальными писателями-классиками А младосимволисты (А. Белый, А. Блок, В. Иванов) считали А.П. Чехова одним из основоположников «реалистического символизма», находили в его творчестве синтез прозы и музыки, называя его «поэтом в прозе» [3].

Пьецух также из всех классиков особенно выделяет А. П. Чехова. Для него он непревзойденный писатель, человек который не только своим творчеством, но и жизнью служит примером [4].

Рецептивная эстетика разработала понятие «литературного ряда», в который «вписывается» каждое новое произведение. Такой ряд состоит из всех без исключения текстов, относящихся как к «высокой», так и к «массовой литературе».

Чехов для Пьецуха — писатель переходного периода, проложивший новые пути. Пьецух вслед за классиком стал реформатором тем, сюжетов, конфликтов, вообще языка русской литературы своего времени. Другая грань новаторства - то, что можно назвать новаторством методологическим. Чеховым утверждался сам принцип непрерывного обновления искусства через «ереси», «вопреки всем правилам», что и характерно для творчества Пьецуха.

А.П. Чудаков замечает, что в основе чеховской поэтики запредельности лежит идея невыразимости словом [5].

Характерные черты чеховского и пьецуховского мира неопределенность, неясность, предположительность, неизвестность, расплывчатость контуров; в частности утверждая, что ситуации неопределенности в их произведениях показывает, что человеческие знания имеют лишь предположительный характер. Это важно уже потому, что именно в конце XX века произошло крушение веры в существование абсолютной истины.

Частота обращения Пьецуха к чеховскому наследию связана, видимо, и с его принципами изображения жизни. В произведениях Чехова перед нами всегда живая и цельная картина действительности. Герой - обычный, средний, «маленький» человек берется им в потоке времени, в его будничной, ничем не примечательной жизни. Авторский взгляд на мир не претендует на открытие «вечных тайн» души и определяющих законов бытия. Предметом изображения становятся внешне незаметные внутренние изменения в мыслях, настроениях человека, в оценках им окружающего и самого себя. Чехов не унижает человека и не возвеличивает его, а видит таким, какой он есть, что и делает его творчество значимым для современных авторов.

Для ответа на вопрос о причинах востребованности чеховского наследия в наши дни особенно важен тот факт, что литературность (иначе — интертекстуальность) - одна из характерных особенностей творчества писателя. Его произведения насыщены явными и скрытыми цитатами, реминисценциями, аллюзиями на чужие тексты. Чехов был выдающимся мастером неявного литературного диалога: его персонажи, ситуации и конфликты не просто соотносятся с литературой прошлого, а находятся в постоянной полемике с ней, в переосмыслении уже известных решений. Эти качества оказались наиболее созвучны эстетическим запросам новейшего периода.

Ответ на вопрос, почему на рубеже веков повысился интерес к творчеству Чехова, содержат материалы анкетирования, проведенного в год столетия со дня смерти Чехова. По наблюдениям Т.С. Злотниковой, «Чехов — единственный русский классик, который по окончании школы у большинства современной молодежи не вызывает раздражения, перечитывается. Очевидно, главная причина этого - его соразмерность человеку. Чем меньше места остается этому человеку в опасной природе, в непонятных и часто унизительных социальных обстоятельствах, тем более непосредственно и даже жадно он воспринимает автора, никого не поучающего и ни к чему не призывающего («никого не обвинил, никого не оправдал»)» [6, 15].

Свои сомнения высказывает зарубежный исследователь Д. Фридман в статье с несколько эпатирующим названием «Довольно Чехова!»: «Чехов перестал быть драматургом, а вместо этого стал чем-то вроде лакмусовой бумажки». Вопрос, волнующий автора статьи: «…действительно ли Чехов заслуживает того внимания, которое мы ему уделяем, или мы загнаны в порочный круг обожествления писателя, которого мы всегда обожествляли, потому что мы уверены в том, что мы должны ему поклоняться?!» [7, 31]

Реакция на подобное выступление в «Чеховском вестнике» оказалась предсказуемой: В. Катаев, Т. Шах-Азизова и другие исследователи объясняют притяжение актеров и режиссеров к творчеству Чехова «законом всемирного тяготения», признанием, интересом к нему людей разных национальностей и культур [8].

Искренность и высокая эмоциональная окрашенность высказываний убеждает в том, что в разных странах действительно открывают «общечеловеческие измерения и смысл» чеховских произведений, а сам Антон Павлович без преувеличения может быть назван «одним из духовных учителей человечества»

Пьецух во многом учились у Чехова, как «делать текст», и способствовали, таким образом, дальнейшему развитию принципов чеховского повествования.

Произведения Чехова не раз служили литературным поводом, творческим стимулом для художественного исследования поставленных им проблем в системе координат уже современной действительности, также они стали источником возникновения различных версий «по мотивам», объектом многочисленных интерпретаций и трансформаций для постмодернистов и авторов, использующих их приемы.

Во всех случаях естественны интертекстуальные связи между ними, в различной степени эксплицированные, но у постмодернистов чеховский текст открыто «предъявлен» в качестве претекста заимствованными или аллюзийными заглавиями, именами персонажей, прямыми апелляциями к имени Чехова.

Постмодернистские контакты Пьецуха с Чеховым осуществляются в нескольких формах: в «дописывании» чеховского текста, в различной степени трансформирующих его римейках, в пастишах – своеобразных постмодернистских пародиях, в рассказах, представляющих собой диалог-спор с чеховскими, в мистификациях.

Произведений выходит на первый план, став одним из основных способов построения художественного текста, как постмодернистского, так и реалистического. Интертекстуальные элементы актуализируют определенные грани смысла текста-предшественника, модифицируют и обогащают новыми смыслами, вновь создаваемый текст.

Интертекстуальное взаимодействие русской классики с современной литературой и читателем может быть квалифицировано как «парадигма эпохи». Став составляющей «всеобщего среднего образования», «обязательного списка для чтения», текст классического произведения становится центром соединения напряжений: с одной стороны он «мумифицирован», раз и навсегда утвержден в конкретной форме, с другой стороны, должен быть актуален для современной эпохи. Выступая нравственным императивом, формирующим взгляды и нормы поведения молодого поколения, классические произведения обязательно должны входить в школьную программу. В то же время художественные реалии, содержащиеся в тексте, устаревают, становятся непонятны. Отсюда стремление «обновить» классику, сделать ее доступной современному читателю. Один из способов такого обновления - креативное переосмысление классических текстов, создание современных произведений, через разные формы интертекста ориентирующих читателя на чтение и перечитывание классики.

Для Пьецуха творчество А.П. Чехова - один из наиболее продуктивных прототекстов не только в силу его универсальности и всечеловечности. Чехов близок ему как писатель переходного времени, живший на границе двух эпох и являющийся представителем русской классики и предтечей модернизма. Близок как художник слова, тонко чувствовавший кризис эпохи и ищущий выход из тупика. Обращение Чехова к обычному человеку со всеми мелочами его быта в качестве героя времени, стремление к изображению жизни как она есть, без домысла и прикрас, делает его близким и понятным сегодняшнему читателю.

На рубеже XX — XXI веков в период очередного пересмотра мировоззренческих установок и смены ценностных парадигм единственным устойчивым феноменом становится обычный человек, переживший катаклизмы прошлого века, утративший прежние ориентиры; и блуждающий в поисках новых. На данный момент, с высоты пройденного пути, отчетливо видно, что прорваться сквозь быт к Бытию можно только через понимание ценности каждой отдельной человеческой личности, вне зависимости от ее величины для макроисторического процесса.

Опора на классический чеховский текст Пьецухом связана и с жанрообразующим элементом. Мы живем в эпоху быстро сменяющихся ориентиров, поэтому жанр большого эпического полотна становится в современной прозе менее актуальным. Это приводит к увеличению значимости малых форм прозаических произведений; в том числе рассказа.

Очевидны, однако, и перемены, произошедшие в современной литературе по сравнению с временем Чехова. Во-первых, на уровне нарратора. Авторское слово в современных текстах более субъективно, чем у Чехова, а приращение смысла происходит за счет социального опыта писателей другой временной, эпохи. Востребованными значительнее других оказываются те произведения классика, которые: знакомы большей части читательской аудитории, то есть изучаются в школе.

Интертекстуальными элементами, с помощью которых можно; описать взаимодействие чеховских и современных текстов являются различные виды цитат, аллюзий, ремейков. Вычленяемые на разных уровнях текста, они способствуют формированию «горизонта: ожидания», читателя и его разрушению, демонстрируют всевозможные аспекты креативных рецепций современными авторами классических произведений. Двойная природа, интертекста, его принадлежность одновременно двум произведениям и двум временам, многослойность в контексте креативной рецепции конкретного писателя, различие уровней литературоведческой подготовки современных читателей позволяет говорить о множественности интерпретаций одного текста, не выходящих, однако, за рамки «горизонта ожидания» произведения.

А.П. Чехов для Пьецуха всегда был особым писателем. Объясняет Пьецух это тем, что придраться было не к чему. Не находится и в его биографии ничего такого, что подсахарило бы боль от собственных слабостей и грехов, и, как было загадано, все стучит в дверь своим совестным молоточком этот изумительный человек, неподдающийся силам воображения, этот величественный художник, который и жил прекрасно, и писал прекрасно, что, между прочим, большая редкость. И при этом еще имел деликатность не напрашиваться в классные руководители человечеству.

Подчеркивая талант классика, Пьецух говорит, что Чехов жил бок о бок с «человеком в футляре», ездил на вскрытие с ионычами, чаевничал с симпатичными артиллерийскими офицерами, лечил чудных девушек из обедневших дворянских гнезд и бывал на вечеринках у попрыгуний.

Может быть, это свойство писательского глаза - различать в самых будничных обстоятельствах художественное зерно, а может быть, это

именно свойство жизни - окружать писателя чистой литературой,

однако как бы там ни было, Чехова постоянно сопровождали по жизни его герои.

Интерпретируя рассказы Чехова, Пьецух создает цикл под названием «Чехов с нами». В цикл входят пять рассказов: «Наш человек в футляре», «Дядя Сеня», «Д. Б. С.», «Колдунья», «Крыжовник».

Оставляя заглавия классика Пьецух «переносит» рассказы Чехова в наше время. Он не акцентирует внимание на проблемах современности, напротив, подчеркивает, что время меняется, и казалось бы, мы должны учиться на ошибках прошлого, но нет, человек хуже. Характер человека по мнению писатель измельчал. И если у Чехова есть вера в Человека, то у Пьецуха она едва заметна.

В цикле «Чехов с нами» Пьецух, как и во всем своем творчестве, рассуждает о роли и месте литературы. Он подчеркивает, что без литературы жизнь не может быть полноценной, а человек образованным и нравственным.

Вслед за Чеховым писатель отмечает, что литература - инструмент чрезвычайно тонкий и предназначенный не для удаления бородавок, а для операции на душе; что успех этой операции обеспечивает только высочайшее художественное мастерство, ибо по-настоящему созидательно и по-настоящему разрушительно только то, что захватывает и чарует.

Между тем Чехов есть писатель большого личностного и социального оптимизма, особенно чувствительного в его драматических произведениях, а в рассказах и повестях малоприметного потому, что чеховская проза напоена любовью к русской жизни и русскому человеку не в ракурсе глагола «любить», а в ракурсе глагола «жалеть».

В интерпретации Пьецуха тоже возможно увидеть жалость к человеку, но гораздо меньше, чем у классика. Писатель больше указывает на то, что ни время, ни обстоятельство, а сам человек виноват в том, что к лучшему ничего не меняется.

Исследователь Елена Петухова в статье «Чеховский текст как претекст (Чехов – Пьецух – Буйда)» отмечает, что В. Пьецух обращаются к рассказу «Человек в футляре», избирая свои способы взаимодействия с ним и по-разному расставляя акценты. «В.Пьецух, не будучи постмодернистом по мировосприятию, пишет римейк «Наш человек в футляре», постмодернист Ю.Буйда – рассказ-дискуссию «Химич». Если в «Химиче» отсутствует какая-либо идеологическая заданность, то в рассказе Пьецуха она очевидна. Пьецух, видоизменяя заглавие претекста, сохраняет его основные сюжетные коллизии и открыто апеллирует в своем тексте к чеховскому рассказу, провоцируя этим совершенно определенные читательские ожидания»[9, 154]

Автор учитывает традиционную трактовку рассказа и стереотипные представления, связанные с концептами «футляр», «футлярный человек». Обыгрывая эти составляющие литературной и социокультурной компетенции читателя, Пьецух разрушает сложившиеся в его сознании стереотипы. Событийная канва рассказа по сравнению с «Человеком в футляре» незатейлива, сюжет линейный: учитель русского языка и литературы «задавлен страхами», учеников и коллег своих боится; после проверки из гороно директор предлагает ему уволиться, учитель начинает давать частные уроки, а когда из-за этого случаются неприятности, он от страха умирает. При сопоставлении своего персонажа с Беликовым автор имплицитно цитирует Чехова: Серпеев «на входную дверь повесил чугунный засов, а стены, общие с соседями, обил старыми одеялами, окна занавесил ситцевыми полотнами, на службу ходил в очках с незначительными диоптриями, чтобы только ничего страшного в лицах не различать» [10, 15].

Первое - ему так же было страшно по ночам, как Беликову, оба боялись женщин, из-за которых можно было «попасть в какую-нибудь историю» Елена Петухова в статье «Чеховский текст как претекст (Чехов – Пьецух – Буйда)»[9, 17].

Однако Пьецух изображает «футлярного» человека 80-х годов ХХ века, и повествование строится на противопоставлении, подчеркнутом уже в преамбуле рассказа, которая представляет собой «наивный» комментарий повествователя: «учитель древнегреческого языка Беликов, в сущности, не знал, чего он боялся, и умер от оскорбления; учитель русского языка и литературы Серпеев отлично знал, чего он боялся, и умер оттого, что своих страхов не перенес. Беликов боялся, так сказать, выборочно, а Серпеев почти всех. Беликов все же сильная личность, и сам окружающих застращал, постоянно вынося на люди разные пугательные идеи. Серпеев же был слаб, и кроме как на службу во внешний мир не совал носа практически никогда…» [10, 18]

Литература

1 Катаев В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации. М.:Изд-во МГУ, 1979

2 Фатеева Н.А. Поэтика и стилистка: 1988-1990. – М., 1991. – с. 108-124.

3 Михина Е. В. Литература в контексте современности: материалы III междунар. конф., Челябинск, 15–16 мая, 2007 г.

4 Пьецух В.А. Рассуждения о писателях – М.: Моск. рабочий, 1989. – 336 с.

5 Чудаков А.П. Поэтика Чехова. М: Наука, 1971.- 292 с.

6 Злотникова Т.С. Время «Ч» (Культурный опыт А.П. Чехова. А.П, Чехов в культурном опыте 1887-2007 гг.) М.:- Ярославль, 2007.

7 Фридман Д. Довольно Чехова! // Чеховский вестник, - М., 2003- №11- С.54-60.

8 Катаев В.Б. // Чеховский вестник , - М., 2003- №11

9 Петухова Е.Н. Чеховский текст как претекст (Чехов – Пьецух – Буйда), М., 2001 - С. 427-433

10 Пьецух В. Чехов с нами – М.: Моск. рабочий, 1989. – 336 с.

11 Постмодернизм и культура: Сборник статей. — М.: АН СССР. Ин-т философии, 1991.- 265 с.

12 Гареева Л. Вопросы теории цикла (лирического и прозаического) Нева. - 1991. - № 11. С. 12-20

13 Старыгина Н.Н. Новеллистические циклы в творчестве Н.С. Лескова 1880-х годов: опыт целостного анализа //Анализ художественного текста.- Йошкар-Ола, 1991;